ГЛАВА 3
Первая революция и Первая Дума: Санкт-Петербург, 1904–1906
Возможно, я наконец напишу отдельную главу об отце, если смогу попасть в Вашингтон, где есть необходимые материалы. Пульман плюс пара ночей в неплохом отеле составляют сумму, которой я пока не располагаю.
Из письма Набокова Кэтрин Уайт, 1949 г.1
I
Пятилетний Владимир, естественно, не знал, что позорные неудачи России в войне с Японией скоро станут детонатором первой русской революции. Даже в 17 лет, когда еще одна губительная война ввергла страну еще в одну революцию, он, поглощенный любовными переживаниями, сначала не обратил на это особого внимания.
В отличие от своего сына, В. Д. Набоков был в центре событий обеих революций. Когда в июле 1904 года был убит хитрый, как Макиавелли, министр внутренних дел граф фон Плеве, снискавший почти всеобщую ненависть, а в ноябре того же года на его место назначен князь Святополк-Мирский, в России появились проблески возможных перемен. Несмотря на богатство и положение при дворе, Владимир Дмитриевич скоро оказался в первых рядах сторонников реформ. В течение следующих двух лет политика часто отрывала его от семьи, но его отсутствие и его деятельность только придали ему героизм в глазах сына.
И раньше В. Д. Набоков отнюдь не бездействовал. Он продолжал читать лекции в Училище правоведения. Его работы по юриспруденции, в которых он пытался гуманизировать борьбу с преступностью, создали ему репутацию одного из «выдающихся деятелей на поприще русской науки уголовного права»
Подлинную же известность В. Д. Набоков приобрел как политический деятель. С 1899 года оппозиционные выступления в России стали принимать все более организованный и открытый характер. В 1902 году либералы, активно участвовавшие в движении земств, объединились с радикальной интеллигенцией и организовали нелегальную и весьма влиятельную газету «Освобождение», которую выпускал в Штутгарте Петр Струве, — впоследствии он вспоминал о В. Д. Набокове как о своем близком союзнике, печатавшемся в его газете с момента ее основания
На еврейский погром в Кишиневе в апреле 1903 года, в результате которого было убито 45 человек, сотни человек ранено, разрушено более тысячи домов и лавок, В. Д. Набоков откликнулся в газете «Право» статьей «Кишиневская кровавая баня»
II
Убийство фон Плеве, министра внутренних дел, который насаждал полицейские порядки во всех сферах русской жизни, почти ни у кого не вызвало скорби. Сменивший его на этом посту князь П. Д. Святополк-Мирский — человек гораздо более широких взглядов — предоставил печати относительную свободу именно в то время, когда только что образованный (и также нелегальный) «Союз освобождения» решил бросить вызов монархии, подняв против нее общественное мнение с помощью широкомасштабной кампании. Россия терпела одно поражение за другим в войне с Японией, появились первые признаки грядущих волнений, и многие представители русского общества уже не могли мириться с тем, что их лишают права высказать собственное мнение. Выражая свое негодование и свои надежды, интеллигенция подогрела те настроения, из которых вспыхнул пожар революции.
Богатый дом Набоковых — как это ни странно — стал местом, где был зажжен один из главных идеологических костров. 6–9 (19–22) ноября 1904 года в Санкт-Петербурге проходил первый Всероссийский земский съезд. Хотя П. Д. Святополк-Мирского едва не убедили запретить его проведение, он в конце концов позволил делегатам собраться в частных домах. Надежды на этот крупнейший съезд — «самое важное собрание общественности за все годы существования Российской Империи»
Толпы сочувствующих собирались на вокзалах, откуда делегаты уезжали на съезд. По прибытии в Петербург они обнаружили, что, хотя заседания проводились в частных домах, адреса которых не объявлялись публично… извозчики точно знали, куда их везти; а если кто-то сомневался, то дружелюбные полицейские в форме или в штатском указывали им дорогу. Ежедневно приходили горы поздравительных телеграмм. Хотя вместо адреса на них значилось просто: «Петербург. Земский съезд», почтовые служащие безошибочно доставляли их туда, где шли заседания. В этих телеграммах делегатов призывали говорить от имени всей страны, а не только земства, и открыто требовать конституции
9.
В царской России решения съезда, открыто призвавшего к принятию конституции, созыву законодательного собрания и предоставлению гражданских прав, были, по существу, революционными и «в действительности послужили началом революции 1905 года»
Деятельность В. Д. Набокова не осталась незамеченной. Через несколько дней после заключительного заседания Земского съезда Николай Таганцев сообщил ему, что Совет императорского Училища правоведения собирается поставить вопрос о несовместимости преподавательской деятельности с активным участием в пропаганде радикальных реформ. Владимир Дмитриевич в тот же день обратился в Совет с письмом, в котором осудил его вмешательство во внеучебные дела, и подал в отставку. Она была незамедлительно принята
Политические настроения в России еще более накалились во время так называемой банкетной кампании в ноябре — декабре 1904 года. На многочисленных банкетах, которые широко освещались в газетах, ораторы один за другим требовали всесторонних реформ. В «Других берегах» Набоков вспоминает, как на одном из официальных банкетов его отец «отказался поднять бокал за здоровье монарха»
В конце 1904 года Лига Освобождения, ставившая одной из своих задач политизацию быстро растущего рабочего движения в Санкт-Петербурге, привлекла к ее решению священника Г. А. Гапона, который был одновременно профсоюзным лидером и полицейским агентом. В начале 1905 года вспыхнула забастовка на Путиловском заводе. 7 (20) января к стачке, охватившей почти все заводы и фабрики столицы, присоединилось уже свыше ста тысяч рабочих. Более двухсот тысяч человек приняли участие в организованном Гапоном шествии: утром 9 (22) января с разных окраин города к центру, к Зимнему дворцу, двинулись колонны рабочих с портретами царя, крестами, хоругвями и иконами: они хотели вручить Николаю II петицию, в которой подтверждали свою верность государю и в то же время требовали от него радикальных реформ. Их уже ждали войска, и, когда демонстранты отказались разойтись, по ним открыли огонь: более ста человек было убито и почти тысяча ранены. На Мариинской площади в нескольких сотнях метров от дома Набоковых конные жандармы открыли огонь по одной из колонн демонстрантов, сбивая выстрелами ребятишек, прятавшихся в ветвях деревьев
В. Д. Набоков, с 1903 года гласный в Петербургской городской думе, через три дня после Кровавого воскресенья произнес на ее заседании гневную речь о расстреле рабочих и предложил выделить на помощь семьям погибших 25 000 рублей. Поскольку цензура в течение нескольких недель после трагедии особенно свирепствовала, сообщение о его выступлении поместила лишь одна газета, а из опубликованных протоколов заседаний Думы оно даже было изъято
III
Антиправительственная позиция Набокова-старшего становилась все более определенной, а Набоков-младший тем временем тоже определял свое место в жизни. В ту зиму он уже был «писателем»:
Я начал сочинять еще совсем ребенком: хорошо помню, что в пять лет в Петербурге… я обычно рассказывал себе, лежа в постели или во время игры, самые разные истории — чаще всего героические приключения. Вокруг меня и сквозь меня проходила череда образов
19.
Зима в Санкт-Петербурге выдалась короче, чем обычно. Чтобы избежать толков среди родственников и знакомых, которые были недовольны его политической деятельностью, Владимир Дмитриевич недели через две после своего выступления по поводу Кровавого воскресенья решил на некоторое время уехать с семьей за границу
В «Других берегах» Набоков вновь и вновь воспроизводит образы, отпечатавшиеся в его памяти яркими цветными картинками из календаря, на которых время стерло даты. «Чтобы правильно расставить во времени некоторые мои ранние воспоминания, — признается он, — мне приходится равняться по кометам и затмениям, как делает историк, датирующий обрывки саг»
В Аббации они поселились у сестры В. Д. Набокова Наталии де Петерсон (ее муж был русским консулом в расположенном поблизости Фиуме, ныне Риека, Югославия) на снятой внаем вилле «Нептун» с башней и настоящими бойницами. В то время Аббация (ныне Опатия) была модным среди аристократов Австро-Венгерской империи курортом. Но Владимиру он не могли заменить дом, далекую Выру.
…Предаваясь мечтам во время сиесты, при спущенных шторах, в детской моей постели, я бывало поворачивался на живот, — и старательно, любовно, безнадежно, с художественным совершенством в подробностях (трудно совместимым с нелепо малым числом сознательных лет), пятилетний изгнанник чертил пальцем на подушке дорогу вдоль высокого парка… зеленые столбы и навес подъезда, все ступени его…
22
С изгнанничеством связан еще один из лейтмотивов «Других берегов»: стремясь, в соответствии с общим замыслом книги, показать, как в хризолиде детства уже видна вся окраска его «взрослой формы», Набоков утверждал, что он «прошел через все горести и восторги ностальгии задолго до того, как революция сломала декорации его детства и юности»
Изображает он себя и на пляже в Аббации. С подаренным кузиной Оней браслетом на запястье он карабкается лягушкой «по мокрым, черным приморским скалам; мисс Норкот, томная и печальная гувернантка, думая, что я следую за ней, удаляется с моим братом вдоль взморья; карабкаясь, я твержу, как некое истое, красноречивое, утоляющее душу заклинание, простое английское слово „чайльдхуд“ (детство); знакомый звук постепенно становится новым, странным, и вконец завораживается, когда другие „худ“ы к нему присоединяются в моем маленьком, переполненном и кипящем мозгу — „Робин Худ“, и „Литль Ред Райдинг Худ“ (Красная Шапочка), и бурый куколь („худ“) горбуньи-феи. В скале есть впадинки, в них стоит теплая морская водица, и, бормоча, я как бы колдую над этими васильковыми купелями»
Русско-японская война давала себя знать даже здесь: «…в кафе у фиумской пристани, когда уже нам подавали заказанное, мой отец заметил за ближним столиком двух японских офицеров — и мы тотчас ушли; однако я успел схватить целую бомбочку лимонного мороженого, которую так и унес в набухающем небной болью рту»
IV
А в то время в России поражение в войне и усиление борьбы земских деятелей, интеллигенции, крестьян и рабочих за безотлагательное принятие реформ ускорили ход революции. К маю 1905 года в деревнях «запылали бунты», а к концу этого же года страна пережила забастовок больше, чем за всю свою предыдущую историю
Иосиф Гессен написал В. Д. Набокову от имени газеты «Право» и «обратил его внимание, что теперь место не в итальянском курорте, а в Петербурге, где его ждет руководящая роль». Владимир Дмитриевич тотчас приехал с благословения жены, оставив ее с детьми на более солнечном и более безопасном юге
«Праве». В октябре 1905 года началась всеобщая стачка, из-за которой никто из представителей петербургской либеральной интеллигенции, кроме В. Д. Набокова и его друга И. В. Гессена, не смог приехать в Москву на учредительный съезд Партии конституционных демократов (КД) или — согласно официальному ее названию — Партии Народной Свободы. Когда съезд уже закрывался, Николай II обнародовал свой Манифест от 17 октября. Царь понимал, что, пока его войска находятся на Дальнем Востоке, он не способен установить диктатуру и подавить волнения и поэтому единственно возможный для него выход — это пойти на неприятную уступку и создать настоящее законодательное собрание.
Хотя Манифест вызвал ликование на улицах, люди, искушенные в политике, поняли, что он почти ничего не изменил. В газете «Право» В. Д. Набоков назвал условия Манифеста неудовлетворительными и «утверждал, что коренными элементами этой реформы должны быть всеобщее избирательное право, свобода и конституция, выработанная учредительным собранием»
Не в силах успокоить страну, правительство пошло на уступки. Была отменена предварительная цензура книг и периодических изданий, и, хотя некоторые юридические ограничения сохранялись (можно было арестовать редактора или запретить газету), Россия получила самую свободную и самую антиправительственную прессу в Европе. Через несколько лет в свободной продаже появится даже большевистская «Правда». Вряд ли юный Набоков хоть раз купил эту газету, но он, несомненно, вкушал плоды свободы русской печати, а впоследствии, вспоминая то время, высоко ценил эту свободу, ибо при ней любой идее и любому литературному эксперименту была открыта дорога на страницы печатных изданий.
В декабре 1905 года правительство пошло еще на одну мнимую уступку, расширив представительство в Думе крестьян, считавшихся верноподданными консерваторами в отличие от малочисленного, но радикально настроенного пролетариата, не получившего дополнительных мест. Отчасти из опасения, что достаточно представительный состав парламента может привести к затишью и, таким образом, поставить под угрозу дальнейшее развитие революции, социал-демократы и эсеры решили бойкотировать Думу. С другой стороны, кадеты активно готовились к выборам, надеясь на преобразование не имеющей достаточных полномочий Думы в орган типа учредительного собрания, за которое они и ратовали.
V
Тем временем Набоковы в конце лета отправились из Аббации в Вену, а оттуда — в Висбаден, где остановились в отеле «Ораниен». Для мальчиков пригласили новую английскую гувернантку, близорукую мисс Хант, пребыванию которой они быстро положили конец. «Шурша подошвами в ярких сухих листьях», Володя с братом бежали от нее на пристань, откуда отходил рейнский пароходик. Там мальчики протиснулись в толпу туристов, что-то наврали каким-то американкам и благополучно пустились в путешествие вниз по реке, пока их не перехватили на одной из пристаней и не отправили назад. С мисс Хант было покончено
Помню, он вышел из сувенирной лавки и побежал ко мне с брелоком, дюймовым серебряным пистолетиком, который ему не терпелось мне показать, — и вдруг растянулся на тротуаре, но, поднимаясь, не заплакал, не обращая внимания на разбитое в кровь колено и продолжая сжимать крохотное оружие
31.
Это первое впечатление о Юрике, который «сильно расшибся, но не проронил ни слезинки»
Полвека спустя Набоков не мог точно вспомнить, когда зимой 1905–1906 года мать привезла их с братом в Петербург
В ту зиму, когда страну — и особенно ее столицу — охватили беспорядки, семья не выезжала из Выры. Хотя В. Д. Набокову нужно было работать в Петербурге, он знал, что его популярность среди вырских крестьян обеспечит безопасность жены и детей. В его отношениях с местными крестьянами царили мир и согласие: «Как и всякий бескорыстный барин-либерал, — замечает Владимир Набоков, — мой отец делал великое количество добра в пределах рокового неравенства»
VI
К середине января 1906 года правительству удалось почти полностью взять ситуацию под контроль. Войска вернулись с Дальнего Востока, единство либералов было расколото октябрьскими уступками, рабочие устали от забастовок, умеренные всех сословий были недовольны ростом экстремизма. Хотя беспорядки вошли в привычку, массовые волнения уже не захлестывали всю страну, а локальные вспышки можно было легко подавить силой.
Именно в эту, слегка притихшую, Россию приехала из Швейцарии Сесиль Миотон — Mademoiselle, или Mlle О, как называл ее в своих автобиографических книгах Набоков, — получившая место французской гувернантки в семье, все еще зимовавшей в Выре. Это была единственная зима, проведенная Набоковыми в деревне, и для Володи «все было ново и весело — и валенки, и снеговики, и гигантские синие сосульки, свисающие с крыши красного амбара, и запах мороза и смолы, и гул печек в комнатах усадьбы»
Мы только что вернулись с первой нашей прогулки в обществе Mademoiselle и кипели негодованием и ненавистью. Бороться с малознакомым нам языком, да еще быть лишенными всех привычных забав — с этим, как я объяснил брату, мы примириться не могли. Несмотря на солнце и безветрие, она заставила нас нацепить вещи, которых мы не носили и в пургу — какие-то страшные гетры и башлыки, мешавшие двигаться. Она не позволила нам ходить по пухлым, белым округлостям, заменившим летние клумбы, или подлезать под волшебное бремя елок и трясти их. La bonne promenade, которую она нам обещала, свелась к чинному хождению взад и вперед по усыпанной песком снежной площадке сада
39.
Владимир предложил своему брату «коварный план»: вернувшись с прогулки, мальчики оставили Mademoiselle пыхтеть в передней, а сами кинулись в дом, будто бы желая спрятаться, и выбежали на свободу через противоположную веранду. Очень скоро стало темнеть, но они все брели и брели по снегу. Сергей продрог и устал, но Владимир уговаривал его продолжать путь, а потом посадил верхом на огромного дога, который весело бежал рядом с ними. Они прошли три километра, и деревья в лунном свете стали казаться великанами, но тут из темноты появился слуга с фонарем, посадил детей на дровни и отвез к обезумевшей от волнения Mademoiselle.
Этот побег, изначально обреченный на неудачу, конечно, только случайно совпал по времени с безуспешным порывом России к свободе, но он снова обнаруживает в мальчике взрослого Набокова: даже в зрелом возрасте сохраняя естественный консерватизм ребенка с его стремлением удержать привычное («Старая Робинсон, которой я не терплю (но все лучше неизвестной француженки)»)
Скорее всего, его воспоминание относится к 1906 году
Политическая смута не позволила В. Д. Набокову в тот год провести лето в Выре, где он бывал лишь наездами. В один из таких коротких визитов он обратил внимание на то, что Владимир и Сергей, воспитывавшиеся английскими гувернантками, научились читать по-английски, но не знали русской азбуки. Западничество зашло слишком уж далеко. Тогда Владимир Дмитриевич пригласил сельского учителя («милейшего Василия Мартыновича», как его впоследствии называл благодарный ученик), и тот стал по несколько часов ежедневно заниматься с мальчиками русским языком:
… Он был, как говорили мои тетки, шипеньем своего ужаса, как кипятком, ошпаривая человека, «красный»; мой отец его вытащил из какой-то политической истории <…> В первый день он принес мне коробку удивительно аппетитных кубиков с разными буквами на каждой из граней; обращался он с этими кубиками словно с редкостными драгоценностями, чем, впрочем, они и были (не говоря уж о том, какие великолепные туннели выстраивались из них для моих игрушечных поездов). Отца моего, незадолго до того отстроившего и усовершенствовавшего сельскую школу, он почитал
42.
Василий Мартынович Жерносеков был членом недавно образованной партии эсеров, которая круто пошла в гору в 1905 году. Володя слушал его с увлечением: «В дебрях наших лесов, горячо жестикулируя, он говорил о человеколюбии, о свободе, об ужасах войны и о тяжкой необходимости взрывать тиранов динамитом»
Однажды, когда Володя строил замок из разноцветных азбучных кубиков, принесенных ему Василием Мартыновичем, он сказал матери между прочим, что покрашены кубики неправильно. Елена Ивановна спросила, почему он так думает, и обнаружила, что каждый звук для него связан с определенным цветом. Поскольку мать тоже обладала цветным слухом — хотя у нее буквы вызывали другие цветовые ассоциации, — то она поощряла, а не подавляла синестезию сына
VII
В марте 1906 года в жизни В. Д. Набокова произошло два важных события: рождение 18 (31) марта дочери Елены, четвертого ребенка в семье, и его избрание — как самого популярного из кандидатов Кадетской партии в Петербурге
Итак, первый российский парламент, в котором преобладали кадеты, вот-вот начнет работу. Здесь мы должны остановиться и выяснить, каковы же были цели и задачи этой партии. В. Д. Набокову предстояло возглавить кадетов в Первой Думе, он издавал и редактировал официальную партийную газету
— моральное право и общественное мнение, их решимость основать новую систему власти вопреки желанию тех, кому власть принадлежала в данный момент, превращали кадетов в радикальных реформаторов
Свою основную задачу кадеты видели в предоставлении свобод личности и создании такого репрезентативного законодательного органа, в котором могли бы проходить дебаты между представителями самых разных слоев населения страны. Установление определенного экономического порядка имело для них второстепенное значение. Однако неверно видеть в них либеральных сторонников принципа laissez-faire[21].
Кадеты были не буржуазной партией (в количественном отношении российская буржуазия все еще составляла незначительное меньшинство), но «партией профессоров». Не имея реальной социальной базы, они полагались лишь на моральную силу идей. Восемьдесят процентов населения страны до сих пор составляло крестьянство, живущее в нищете или на грани нищеты. Кадеты намеревались облегчить его положение, проведя насильственное отчуждение помещичьих земель (с предоставлением соответствующей компенсации) и их перераспределение среди работающих на них крестьян. Как сказал один из профессоров-кадетов, эта партия требовала от «помещиков и капиталистов больших и серьезных жертв в пользу неимущих масс, нимало не беспокоясь о том недовольстве и озлоблении, которое их требования вызывали у привилегированных слоев общества»
Задачи кадетов во многом совпадали с чаяниями крестьян, огромное большинство которых не разделяло социалистических взглядов, но стремилось лишь к увеличению земельных наделов в частном владении. Однако с 1905 года умами крестьян завладели эсеры, сохранявшие свое влияние до 1918 года, когда Ленин разогнал Учредительное собрание, где они составляли большинство. Крестьян привлекало выдвинутое эсерами требование отчуждения всех помещичьих земель без предоставления каких-либо компенсаций; при этом, правда, мало кто обращал внимание на то, что землю предполагалось передать в общинное, а не индивидуальное пользование. Несмотря на то что эсеры были сторонниками террористических актов, кадеты сохраняли близость с этим демократическим крылом интеллигентов-социалистов. Позднее, в эмиграции, Владимир Набоков также познакомился и подружился с некоторыми известными лидерами эсеров (Владимиром Зензиновым, Ильей Фондаминским, Вадимом Рудневым), издававшими его произведения, и с большим удовольствием выслушивал их рассказы о конспиративном прошлом.
В отличие от эсеров и особенно марксистов социал-демократов, кадеты подчеркивали внеклассовую природу своей партии
VIII
Краткий период существования Первой Думы был временем наибольшего влияния партии кадетов: отчасти потому, что социал-демократы и эсеры бойкотировали выборы и осознали свою ошибку только перед созывом Второй Думы; отчасти потому, что правительство просчиталось, когда выделило слишком много мест крестьянской курии, полагая, что, преданные царю и церкви, крестьяне не станут голосовать за консерваторов (правительство тоже быстро убедилось в ошибке и в последующих Думах сильно ограничило крестьянское представительство); отчасти же потому, что реакция на волнения 1905 года еще не привела к консолидации правых сил.
Лучшие дни В. Д. Набокова как политика были связаны с Первой Думой. Максим Винавер, еще один лидер кадетской партии, заметил, что это было счастливейшее для В. Д. Набокова время: все его таланты смогли наконец проявиться, и дух раскрылся в полной мере. Как отмечает Винавер, Набокову была нужна открытая политическая арена. Он не мог ограничиться сухой бумажной работой бюрократа старого стиля, но в то же время его логика, ясность, элегантность и сдержанность манер не могли как следует проявиться в революционной атмосфере, когда все решал темперамент, грубый жест или сила. Ему нужна была аудитория, но аудитория культурная, способная оценить острую мысль, едкую иронию, меткое слово, — и именно ее он и нашел в Первой Думе. Его ярко индивидуальный, выразительный, прекрасный русский язык, его легкая ирония в безукоризненной джентльменской оправе, его мастерство кристально ясной формулировки идей — все это сделало В. Д. Набокова одним из лучших ораторов Думы
Хотя В. Д. Набоков мог прекрасно разбираться в хитросплетениях любой политической интриги, он не любил козней власти и предпочитал им упорядоченную и открытую дискуссию по принципиальным вопросам. Известный английский историк России Бернард Парес оказался здесь как раз в период работы Первой Думы, заседания которой он прилежно посещал. «В самом парламенте, — сообщает он, — истинное первенство в дискуссиях удерживал молодой кадет Владимир Набоков — человек незаурядных способностей и подающий большие надежды парламентарий»
Столь же заметной и куда более важной была несуетливая деловитость Владимира Дмитриевича как организатора работы парламента. По словам Пареса, он «часто с большим интересом следил за ним, чем за ходом дискуссий»
13 (26) мая высокомерный и чванливый председатель Совета министров Иван Горемыкин раздраженно объявил Думе, что правительство не принимает программы, предложенной в ответном адресе на тронную речь. Когда Горемыкин закончил свое выступление, В. Д. Набоков сорвался с места. «С гордо поднятой головой и благородной осанкой, в изящном светло-сером сюртуке, он ровным убедительным голосом чеканил обвинительный акт против правительства»
Речь В. Д. Набокова была встречена громом аплодисментов. Его пример воодушевил депутатов, один оратор за другим осуждал правительство все более и более резко, и Дума вынесла вотум недоверия Совету министров. Известный русский юрист заметил даже, что, задав тон всему заседанию, В. Д. Набоков «был косвенным виновником роспуска Думы»
IX
Это было началом той фактически патовой ситуации, которая так и не изменилась вплоть до роспуска Первой Думы. Тогда как правительство не скрывало своего презрения к народным представителям, сами эти представители усердно работали в комиссии, составляя дальновидные и далеко идущие конституционные законы, с которыми Горемыкин был категорически не согласен. На последующих — менее плодотворных — общих заседаниях Думы В. Д. Набоков редко брал слово, за исключением его выступлений против новых погромов и за введение закона, запрещающего смертную казнь (это, кстати, был единственный закон, принятый Думой)
нынешних царских министров и получили бы поддержку большинства Думы. Тридцатипятилетнего В. Д. Набокова выдвинули на пост министра юстиции в кадетском теневом кабинете. П. Н. Милюков, выступавший на переговорах от кадетской партии, не питал особых надежд на удачный исход: придворные круги, полагал он, скорее согласятся принять аграрную программу кадетов, которая представлялась им столь мерзкой, чем допустят назначение В. Д. Набокова министром юстиции. Эти планы так ни к чему и не привели
Проснувшись в 6 часов утра 9 (22) июля 1906 года, В. Д. Набоков узнал, что Дума распущена
В стратегии кадетов совершенно неприемлемым для правительства оказалось, во-первых, требование создать министерство, подотчетное Государственной думе, выдвинутое в памятном выступлении В. Д. Набокова, и, во-вторых, — требование насильственного отчуждения земель, на котором настаивал М. И. Герценштейн, выступавший в Думе по аграрному вопросу от кадетской партии. Кадеты надеялись, что правительство не решится оспаривать программу, поддержанную всей Думой, а значит, и всей страной, которую Дума представляла. Впоследствии, анализируя эти события, В. Д. Набоков понял, что царь пока еще чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы не капитулировать: отчасти повинен в этом был аппарат кадетской партии, ничего не сделавший для того, чтобы взбудоражить и привлечь на свою сторону общественное мнение по всей стране
— в отличие от столицы — полиция смотрела на их деятельность сквозь пальцы. Предполагая, что правительство не созовет другую Думу, и чувствуя острую потребность предпринять ответные шаги, кадеты составили документ, известный как «Выборгское воззвание», с призывом к населению страны оказывать сопротивление правительству, не давая «ни копейки денег в царскую казну, ни одного солдата в армию». Этот жест, самый революционный жест кадетов за всю историю существования их партии, был не более чем «радикализмом бессилия», и скоро о нем пожалели
Благодаря своему ораторскому искусству и ясности ума В. Д. Набоков уже в 35 лет добился весьма заметного положения в обществе, но вынужден был оставить политику и вступить на путь журналистики. Подобно тому как в «Аде» судьба Аквы в одном поколении предвещает судьбу Люсетты в следующем, а поведение Демона предвещает поступки Вана, так же судьба В. Д. Набокова служит провозвестницей судьбы его сына.
Владимир Набоков тоже добился известности — в литературных кругах русской эмиграции, — когда ему было немногим больше тридцати, и обнаружил, что будущее для него закрыто, ибо с приходом Гитлера к власти русская эмигрантская культура распалась. Как и его отец, Набоков продолжал служить своему делу — литературе, когда обстоятельства вынудили его начать все сначала, по-новому, на другом языке.
«Кажется, работа последних двух лет пошла прахом, — пишет он брату Константину, — и нужно все начинать заново. Нас ошеломил этот удар, и мы до сих пор не пришли в себя»
Примечания
[20] В 1991 году было наконец решено открыть мемориальную доску в честь Набокова-писателя, но не Набокова — государственного деятеля.
(фр.)
1. Эпиграф: SL, 95.
2. Маклецов А. В. Д. Набоков — ученый // Руль, 1922, 8 апреля, 1–2.
3. Там же; Маклецов А. В. Д. Набоков как ученый-криминалист // Россия и славянство, 1932, 23 апреля, 2; ВДН. Плотские преступления // Вестник права, 1902, т. 32, № 9-10 (ноябрь-декабрь), 129–189; ВДН. Элементарный учебник особенной части русского уголовного права. СПб., 1903, гл. 6.
5. ВДН. Кишиневская кровавая баня // Право, 1903, 27 апреля, 1283–1285.
6. Ганфман М. Л. В. Д. Набоков // Руль, 1922, 30 марта, 1; Гессен И. В. Лет сорок назад // Заря, 1942, № 2, 5.
7. Гессен И. В. В двух веках, 154; Ганфман М. Л. В. Д. Набоков, 2; Эндрю Филд называет эту публикацию В. Д. Набокова «формальным разрывом с царским режимом» (Life, 70). На самом деле В. Д. Набоков еще почти два года сохранял за собой придворный титул, камергерство и место преподавателя. Филд пишет также: «Не будет преувеличением сказать, что либеральное движение в России стало под воздействием этой статьи более массовым и более зрелым». Это лишь громкие слова.
8. Pipes R. Struve: Liberal on the Left, 1870–1905. Cambridge: Harvard Univ. Press, 1970,369.
–370.
11. Ibid., 370.
12. Письмо ВДН к Н. Таганцеву от 14 (27) ноября 1904, ГПБ, ф. 760, д. 332; письмо ВДН в Совет Императорского Училища правоведения от 14 (27) ноября 1904, ЦГИАЛ, ф. 355, оп. I, д. 3963.
13. ДБ, 169; ПГ, 465.
лишен камергерского звания, «ему пришлось заказать новый мундир, чтобы являться ко двору». Нелепая ошибка, которую можно объяснить лишь тем, что автор ничего не знает об антиправительственной позиции ВДН в декабре 1904 г.
15. Письмо ЕС к ББ от 26 октября 1985; ДБ, 168; ПГ, 474.
16. Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе, 269; Русские ведомости, 1905, 15 (28) января; Журнал заседания Городской Думы, 1905, № 9.
17. Официальный документ, 1905, 27 апреля, АВН. ВН полагал, что это произошло из-за статьи ВДН о кишиневском погроме почти двумя годами раньше (ПГ, 465). Э. Филд цитирует А. Тыркову-Вильямс («После 9 января Набоков произнес в Петербургской городской Думе… негодующую речь против расстрела рабочих. За это его лишили камергерства») и заявляет: «Это расходящееся с общепринятым объяснение не подтверждается никакими другими источниками, однако много сказок может поведать Клио, богиня истории» (ПГ, 74). Филд не ссылается на эти «другие источники», которые, вероятно, ограничиваются книгой «Память, говори», и ему невдомек, что в этом случае ВН, поверив очередной неточности ССН, допустил ошибку.
18. ДБ, 169; ПГ, 465.
20. Письмо ВДН к М. П. Шубинскому от 27 января (9 февраля) 1905, ЦГИА, ф. 1801; письмо ВДН к А. Ф. Кони, примерно январь — февраль 1905, ИРЛИ, ф. 134, оп. 3, д. 1159; И. В. Гессен (см. его «В двух веках», 154) ошибочно датирует отъезд Набоковых началом 1904-го, а не 1905 года.
21. ДБ, 17; ПГ, 343.
22. ДБ, 65; ПГ, 376; письмо ВДН к П. Л. Васкелю от 26 июня (9 июля) 1905, ГПБ, ф. 123, д. 317.
23. СЕ, неопубликованная глава, АВН.
25. Интервью Анри Жатона с ВН.
26. ДБ, 17; ПГ, 331.
27. Healy A. E. The Russian Autocracy in Crisis, 1905–1907. Hamden, Conn.: Anchor, 1976, 263, 28.
28. Гессен. В двух веках, 154 (ошибочно датирует 1905 г.), 263; письмо ВДН к М. П. Шубинскому от 23 сентября (6 октября) 1905, ЦГИА, ф. 1081.
— ской партии // Право, 1905, № 41, 25 октября, 3404.
30. ДБ, 77, 91; ПГ, 386.
32. Неопубликованные заметки, АВН.
33. ДБ, 18–19; ПГ, 332.
–1906 гг., но затем в других заметках и опубликованных автобиографиях относит его к 1904–1905 гг. (СЕ, рукопись, ColB; неопубликованные заметки, АВН; SM, 96).
35. ДБ, 20.
36. ДБ, 86.
37. Таек С. В гостях у Набокова, АВН.
38. ДБ, 86.
–92; ПГ, 399.
40. ДБ, 89.
41. Единственная возможность иной датировки — это 1904 г., но В. Д. Набоков весь тот год общался с детьми и вряд ли пришел бы в ужас оттого, что Сергей, которому только что исполнилось четыре года, умел читать по-английски, но не по-русски. В 1904 г. Набоковы, судя по всему, пробыли в Выре совсем недолго, и маловероятно, что школьный учитель выступал с такими политическими заявлениями, о которых вспоминает ВН, до отмены цензуры и открытого перехода ВДН на радикальные позиции в политике.
42. ДБ, 20–21; ПГ, 333.
43. ДБ, 21; ПГ, 333.
45. ДБ, 25–26; ПГ, 339.
46. Интервью А. Жатона.
47. ДБ, 27.
48. Healey A. E. Russian Autocracy, 159.
50. Кизеветтер А. А. На рубеже двух столетий, 404–410; см. также Essays on Russian Liberalism. Ed. by Timberlake Ch. E. Columbia: Univ. of Missouri Press, 1972; Healey, Russian Autocracy; Bensman S. J. The Constitutional Ideas of the Russian Liberation Movement: The Struggle for Human Rights during the Revolution of 1905 (Ph. D. diss., Univ. of Wisconsin, Madison, 1977).
51. Интервью Н. Берецкого (Nurit Beretzky) с ВН для газеты Ma'ariv, 1970, 19 января, АВН, машинопись.
… 379.
53. ДБ, 144; ПГ, 448.
55. Ср. Bensman S. Constitutional Ideas… 378–380.
56. Одному из английских переводчиков ВН написал: «Я ничего не знаю о „классах“» и начал было следующую фразу: «Эта навязчивая идея (британцев?)», но оборвал ее. Заметка ВН на письме Майкла Скэммела (Michael Scammel), 1962, 19 апреля, ABH.
57. ПН, 1922, 30 марта, 2.
58. Pares В. My Russian Memoirs, 1931; repr. N. Y.: AMS Press, 1969, 106.
60. Pares В. Russia and Reform. Lnd., 1907, 548.
61. Гессен. В двух веках, 155.
62. Государственная Дума. Статистические отчеты. 1906 г. Сессия первая, том I. Заседания 1—18 (27 апреля — 30 мая). СПб.: Государственная типография, 1906, 325, 326.
63. Кони А. Ф. Собр. соч., т. 2, 362.
65. Гессен. В двух веках, 155.
66. Healy A. Russian Autocracy, 204; Тыркова А. В. Д. Набоков и Первая Дума // Русская мысль, 1922, № 6–7 (июнь — июль), 279–281.
67. См.: Milyukov P. Political Memoirs, III; Maklakov V. The First State Duma. Bloomington: Indiana Univ. Press, 1964, 192–193; Oldenburg S. Last Tsar. Gulf Breeze, Fla.: Academic International Press, 2, 209–210.
68. Процесс 169 депутатов Первой Государственной Думы: Речь В. Д. Набокова // Вестник Партии Народной Свободы, 1907, № 49 (18 декабря), 2118.
30 (10 октября), 1603.
70. Fischer, Russian Liberalism, 282.
71. Pares B. My Russian Memoirs, 124.
72. Письмо КДН к Дональду Несбиту от 10 августа 1906, частное собр.