Мировая слава. Роман «Лолита»
Набоков прожил в Америке 19 лет. За это время им были созданы четыре романа: «Истинная жизнь Себастьяна Найта»(1941), «Bend Sinister» («Под знаком незаконнорожденных») (1947), («Другие берега») (1950), «Лолита» (1955), «Пнин» (1957), автобиографическое произведение «Speak, memory», эссе «Николай Гоголь» (1949), перевод и комментарий к роману «Евгений Онегин»(1964) и лекции по русской и зарубежной литературе.
«Лолита»(1955) — самый знаменитый роман Набокова, сделавший его имя известным во всем мире. А имя главной героини, девочки-подростка, стало почти нарицательным.
«Лолита» стала третьей книгой писателя на английском языке. Это его любимая книга, которую он защищал «до последней капли чернил» в письмах и интервью.
В центре внимания автора любовные взаимоотношения двенадцатилетней девочки и сорокалетнего мужчины. В этом романе с ослепительным блеском проявился своеобразный талант Набокова. С присущей ему холодной пристальностью писатель рассматривает основы американского образа жизни и выявляет духовное состояние американского общества. Скрытая насмешка над мировоззрением, стремлениями и идеалами среднего класса ощущается на протяжении всего романа.
«Сначала, кротко следуя совету осторожного друга, я думал выпустить роман анонимно, — вспоминал Набоков. — Но вскоре, поняв, как легко может маска повредить моей же правде, я решил подписать «Лолиту» своим настоящим именем. Четыре американских издателя были возмущены «Лолитой» в гораздо большей мере, чем предполагал мой старый друг. В конце концов я её отправил в Париж, совершенно мне неизвестному издательству «Олимпия Пресс». И оно-то издало её осенью 1955-го года».
Известный английский писатель Грэм Грин назвал «Лолиту» одной из трех лучших книг года в рождественском выпуске лондонской газеты «Sunday Times». Джон Гордон — редактор газеты «The Sunday Express» — выступил с нападками на «Лолиту» и Г. Грина. В прессе развернулся скандальный спор. Книга шумела, беспокоила, её читали, её любили и не любили. Критика отзывалась о книге по-разному: «Единственное классическое произведение, вышедшее на моем веку», «Жалею, что это издали, жалею, что это написали», «Сатирическая комедия, очаровательно написанная», «Благородный роман», «Великая книга», «Первоклассная сатира на европейские привычки и американские вкусы», «Необыкновенная книга, неотвязная, страшная. Дьявольский шедевр».
В письме от 6-го марта 1956 года Владимир Набоков обращался к коллеге по Корнеллскому университету Морису Бишопу: «Книга пользуется некоторым успехом в Лондоне и Париже. Пожалуйста, cher ami, прочитай её до конца! Я знаю, что на сегодняшний день «Лолита» — моя лучшая книга... «Лолита» — это трагедия... Трагическое и непристойное исключают друг друга».
Сокрушаясь о том, в кого превратили Лолиту критики, журналисты и даже художники, Набоков говорил: «В действительности же Лолита, повторяю, двенадцатилетняя девочка, тогда как Гумберт — мужчина средних лет. И пропасть между его и её возрастом создает ощущение пустоты, головокружительного соблазна и влечения к гибельной бездне.
За пределами маниакальных фантазий г-на Гумберта никакой нимфетки нет. Нимфетка Лолита существует лишь в неотвязных мыслях г-на Гумберта, которые в конце концов его и приканчивают. Вот где одна из особенностей этой необычной книги, чей общий смысл так причудливо исказила её искусственная популярность».
К этому времени Набоков был уже широко известен как блестящий русский интеллектуал, высокообразованный аристократ и великолепный преподаватель. И он вызывал любопытство. Но скандал вокруг «Лолиты» создал ему сразу же необычайную популярность во всем мире. И именно эта неожиданная, мгновенно возникшая слава помогла ему раскрыться как грандиозному литературному дарованию ХХ века.
Многие романы Набокова можно назвать вслед за Достоевским «Преступление и наказание». Совершает убийство Герман в романе «Отчаяние», Магда в романе «Камера обскура», готовится убийство в романе «Король, дама, валет», казнен Цинциннат в романе «Приглашение на казнь». Убивает своего соперника и Гумберт Гумберт, герой романа «Лолита». В одном из интервью на вопрос, какая из книг была самой трудной, Набоков ответил: «...О, «Лолита», конечно. Мне недоставало необходимых сведений — это была главная трудность. Я не знал американских двенадцатилетних девочек и я не знал Америки: я должен был изобрести Америку и Лолиту. Мне понадобилось около сорока лет, чтобы изобрести Россию и Западную Европу, и теперь передо мной стояла схожая задача, но в моем распоряжении было гораздо меньше времени. Добывание местных ингредиентов, которые позволили бы мне подлить средней реальности в раствор моей личной фантазии, оказалось в пятьдесят лет куда более сложным делом, чем это было в Европе моей юности».
Летом 1955 года Набоков писал первому издателю своего самого известного романа: «...мы с вами знаем, что «Лолита» — серьезная книга с серьезным замыслом. Я надеюсь, публика именно в таком качестве её и воспримет. Меня огорчил бы «успех скандала». Но именно «успех скандала» сопровождал впоследствии книгу повсюду. «Буря обвинений в безнравственности» обрушивалась на писателя, но он, по его собственному признанию, никогда не пожалел, что не сжег черный дневник Гумберта. Считая «Лолиту» «высокоморальным произведением», «чистым и аскетически строгим созданием», он ждал подлинного понимания своей необычной книги.
«Сложное и необычное произведение» продолжает оставаться загадкой для исследователей.
Главный герой романа — интеллигентный, мягкий, не очень уверенный в себе человек. Раскрывая преступные желания своего героя, Набоков объясняет их психическим отклонением, изъяном, особенностью в биографии, развитии личности. Характер Гумберта — в какой-то степени открытие Набокова. Это сплав утонченно-изысканных чувств, богатого внутреннего мира, благородных побуждений, ума и порочных влечений, неестественность которых понимает он сам. Беспощадный самоанализ приводит Гумберта к раскаянию и преодолению своих неестественных желаний.
Гумберт глубоко осознает преступное покушение на жизнь Лолиты, ребенка, которого он лишил детства, подчинив своему насилию. Раскаяние Гумберта переходит в любовь, потеря Лолиты приводит его к «выздоровлению». Порочное влечение к нимфеткам изжито. Взамен ему приходит нежность, трогательная забота по отношению к беззащитному существу. «Грех, который я, бывало, лелеял в спутанных лозах сердца, сократился до своей сущности: до бесплодного и эгоистического порока; и его-то я вычеркивал и проклинал».
Книга построена как исповедь Гумберта, глубоко осознавшего своё преступление. Цель этой исповеди — вызвать у читателей если не сочувствие, то хотя бы понимание. «И единственное, о чем я жалею сегодня, это что я не оставил молча у швейцара ключ 342-й и не покинул в ту же ночь город, страну, материк, полушарие и весь земной шар», — пишет уже освободившийся от своей «болезни» Гумберт.
По сути, «Лолита» — это книга, неистово отстаивающая нравственные истины. Это проповедь, где читатели предупреждаются, устрашаются, призываются. Кроме «присяжных», прочитать «исповедь» должны просто «читатели» и «все человеческие существа». «Господа присяжные!» — восклицает Гумберт то и дело.
Недаром сам Набоков называл роман «трагедией». Книга — яростный протест против безнравственности в любом её виде.
никакого идейного противника. И тем не менее, в повествовании постоянно ощущается диалог, искусно скрытый от глаз читателя. Сначала еле заметно, а потом все более явственно диалог развивается в душе самого героя. Это диалог между осознающим нравственный закон человеком и человеком, обуреваемым непреодолимыми запретными желаниями, диалог между невидимым автором и его героем. В конечном итоге скорбящий автор одерживает победу. Выстрел Гумберта в своего соперника Куильти — это выстрел в себя, в свое прошлое, в «насилие», в преступный порок, в циничную агрессивность, в желание безнаказанно убивать других.
Патологическая, болезненная страсть Гумберта к Лолите превращается в истинную любовь и становится единственным смыслом его существования. Жизнь без Лолиты теряет для него смысл. «...я глядел, и не мог наглядеться, и знал — столь же твердо, как то, что умру — что я люблю её больше всего, что когда-либо видел или мог вообразить на этом свете или мечтал увидеть на том...»
социальное звучание в романе, несомненно, есть.
До того, как стать любовницей Гумберта, Лолита уже была развращена и побывала «в руках» своих сверстников и женщины-гомосексуалки Варвары. По существу, Гумберт оказался захваченным общим процессом калечения жизни ребенка и сыграл в нем решающую роль. Автор прикасается к аномалиям ХХ века и постоянно напоминает читателю, что если не Гумберт, то непременно был бы кто-то другой. Место Гумберта мог занять Куильти, но гораздо раньше.
Двенадцатилетняя девочка нигде не встречает опеки, заботы и подлинной защиты: ни в школе, ни в лагере, ни со стороны матери. Как это ни парадоксально, Гумберт окажется единственным, не считая глухого мужа, кто отнесется к Лолите в конечном итоге по-человечески. Но это социальный аспект романа. Гораздо же важнее его нравственно-философский аспект, заключенный в обосновании права на чужую жизнь.
«убийства». «...Гумберту становилось все больше и больше не по себе. Оно было очень своеобразное, это ощущение: томительная, мерзкая стесненность — словно я сидел рядом с маленькой тенью кого-то, убитого мной». Далее мотив убийства развивается: появляются символы, которые можно считать предсказаниями. Например, убитая белочка на дороге, простреленная колибри, убитый полицейским дятел. Во второй части повествования голос автора в раздвоенном сознании героя становится беспощадным. Этот голос убеждает читателя, что есть вещи еще более страшные, чем растление ребенка. Это медленное уничтожение его души.
Постепенно физическое, больное влечение сменяется у Гумберта духовным осознанием любви. И это приводит его к бессильному ужасу: «...знать, что Лолита так близка и вместе с тем так горестно недостижима, и так любить ее как раз накануне новой эры, когда по моим волховским исчислениям она бы должна была перестать быть нимфеткой, перестать терзать меня...» Создается впечатление, что Гумберт раздваивается: от него отделяется его порочная часть, и он вынужден искать обретения гармонии, соединения двух своих половин — Гумберта первого, безжалостно использующего беззащитную девочку, и Гумберта второго, страдающего от мук романтической любви. Гумберт первый затем как бы материализуется в Куильти, которого сам он называет «братом» и замечает «нечто сродное» даже в типе его юмора. При изображении внешности Куильти Гумберт подчеркивает: «коренастый мужчина моих лет, несколько похожий на... кузена моего отца». Куильти вышел к Гум- берту «в пижаме, похожей» на его собственную. (О почти полном «внешнем» сходстве — образование, культура, занятие икусством Куильти и Гумберта см. в Ч.2, Гл. 23.) Символично и название пьесы, в которой играет Лолита, и название отеля, где останавливаются герои: «Зачарованные охотники». И Гумберт, и Куильти — «зачарованные охотники» за наслаждениями, охотники за Лолитой. Идет сюжетная игра идентичных почти двойников.
«Лолита» — роман о любви, хотя сама эта любовь запретна. Роман начинается как молитва и как мольба: «Лолита, свет моей жизни... Грех мой, душа моя. Ло-ли-та...» Для Гумберта, кроме Лолиты, не существует никого в мире.
Герой «Лолиты» с самого начала пытается до какой-то степени объяснить свои странные наклонности. Гумберт «старается быть хорошим» и «крайне бережно относится к обыкновенным детям, к их чистоте, открытой обидам».
Для раскрытия психологических обоснований поступков своего героя писатель развертывает предварительный событийный ряд, объясняющий его преступные психические отклонения. Читатель узнает о его мечтах, страданиях, случайных встречах, событиях детства. Гумбер- та преследуют на протяжении многих лет «душераздирающие грезы». Он постоянно страдает и пытается отделаться от своего порока, убежать от него — он женится. Набоков «очеловечивает» своего героя, показывая суть его природы, приближая тем самым к остальному человечеству, к его страданиям и бедам.
в том, что существо, вызывающее любовь, не сама женщина, а плод прихотливого воображения героя. Воображение может нарядить мечту любви в двенадцатилетнюю школьницу: «...то существо... было не ею, а моим созданием, другой, воображаемой Лолитой — быть может, более действительной, чем настоящая...»
«...я содрогаюсь теперь при воспоминании, что были моменты в 1950-м, потом в 1951 году, когда я чуть не сжег черный дневничок Гумберта Гум- берта, — писал Набоков. — Нет, я никогда не пожалею о «Лолите». Это напоминало составление прекрасной головоломки — составление и в то же время её разгадывание, поскольку одно есть зеркальное отражение другого, в зависимости от того, откуда смотришь. Конечно, она совершенно затмила другие мои произведения, во всяком случае те, которые я написал по-английски: «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», «Под знаком незаконнорожденных», мои рассказы, книгу воспоминаний, но я не могу осуждать её за это. В этой мифической нимфетке есть странное нежное обаяние...»
Нужно ли понимать слово «головоломка» буквально? Не есть ли это философская головоломка? Например, странное притяжение одного человека к другому? Или то, что называется любовью? Или психофизическим страданием одного человека без другого? Почему существует в природе притяжение человека средних лет, образованного, к полуграмотной школьнице? Где разгадка? И если на это взглянуть не как на что-то давно знакомое, а как на нечто неизвестное — то это и будет головоломка. По крайне мере, само выражение «головоломка» можно рассматривать и в идейно-смысловом плане. Или это сюжетная головоломка? Сюжет, в котором существуют множественные удвоения, взаимоотражения, ловушки и композиционные ребусы?
Образ Лолиты — оригинальное открытие Набокова. Образ строится очень сложно — через призму видения и восприятия Гумберта. И читатель вначале как бы и не видит ее реально. Это только прелестный объект пламенных желаний Гумберта. И лишь в конце второй части оценки Гумберта становятся более трезвыми и объективными. Лолита предстает сама по себе, а не как часть видений героя и не как плод его воображения. «Она предпочитала сцену плаванию и плавание теннису; все же я утверждаю, что если бы я не подломил в ней чего-то (в то время я не отдавал себе отчета в этом!), ее идеальный стиль совмещался бы с волей к победе, и она бы развилась в настоящую чемпионку». Постепенно проявляется образ талантливой, спортивной, смышленой и доброжелательной девочки с незаурядным обаянием. Девочки, в основе своей очень благородной. Состарившись в свои восемнадцать лет и оставив позади целую жизнь, она никого не обвиняет. Но главное — Лолита не поддается растлению. Она по-прежнему остается мечтательной и наивной. Угрюмость, цинизм, неверие в будущее, которые ее иногда посещают, — следствие ее «катастрофы», ее роковой встречи с Гумбертом.
Рассказывая о ее спортивных талантах, Гумберт, так хорошо знавший Лолиту, проникает в самую суть ее характера, объясняя, почему она никогда не могла обыграть соперницу: «в силу добродушия ее характера, веселого равнодушия к исходу игры и отсутствия осторожности». «Лолита — совсем не «порочная девчонка», — отвечал на вопрос французского телевидения о своей героине автор, — она — несчастное дитя, бедная девочка, которую развращают, но чьи чувства так и не пробуждаются от ласк гнусного Гумберта...»
Лолита сравнивается с Венерой Боттичели не только своей красотой, но и благородством души. Она добродушно встречает человека, исковеркавшего ей жизнь. За корявым слогом, косноязычными шуточками просвечивает прекрасная душа Лолиты. Особенно по контрасту с Гумбертом, для которого радость нового обретения Лолиты стоит на втором месте после желания удовлетворить мстительное чувство. «Где он?» — спрашивает Гумберт. Главная его цель — наказание соперника.
Тема дуэли, стремительно развертывающаяся во второй части романа — также дань традициям русского классического романа, начиная с «Евгения Онегина». Сама подготовка к дуэли предстает в пародийном свете: Гумберт расстреливает грязный свитер в «безответной роще» и пишет о том, как он готовился к дуэли: «...со строгой и романтической тщательностью человека, собирающегося на дуэль, я проверил, в порядке ли бумаги, выкупался, надушился, побрил лицо и грудь, выбрал шелковую рубашку и чистые подштанники, натянул прозрачно темные носки и поздравил себя с тем, что захватил в сундуке (о каком сундуке идет речь, какие могли быть «сундуки» в середине ХХ века? — Л.Ц.) кое-какие весьма щегольские вещи — например, замшевый жилет с перламутровыми пуговицами и бледный кашемировый галстук». По сравнению с разбитой жизнью Лолиты эта картинная подготовка Гумберта к окончанию собственной жизни выглядит претенциозно и неестественно.
Последняя встреча Лолиты и Гумберта свидетельствует о высокой моральности Лолиты несмотря ни на что. В сущности, развязка, финал отношений героев — это победа человеческого, гуманного над порочными страстями, над ложью и эгоизмом. Гумберт превращается в нового Онегина, когда, обращаясь к Лолите, говорит ей: «Я сотворю совершенно нового бога и стану благодарить его с пронзительными криками...» Безнадежность финала «Лолиты» повторяет (пародийно ли?) безнадежность финала романа Пушкина. «Никогда княгиня N. не уедет с Онегиным за границу», — обреченно замечает Гумберт. «У великих художников в их поэмах бывают иногда такие больные сцены, — писал Достоевский, — которые всю жизнь потом с болью припоминаются, — например, последний монолог Отелло у Шекспира, Евгений у ног Татьяны... — это раз пронзает сердце, и потом навеки остается рана». Сцена последней встречи Татьяны и Онегина одинаково поразила двух русских писателей.
Проследив за своими героями на протяжении романа, за тем, как они отдают дань всем слабостям и порокам опутавшего их ХХ века, Набоков, оплакав их искалеченные судьбы слезами Гумберта, с радостью и удивлением обнаруживает в них все то же нерастраченное, человеческое, что завещано было веком ХК с его гуманистическими идеалами. Герои способны любить, прощать, — Лолита прощает Гумберту свою искалеченную жизнь и Куильти свое разбитое сердце и обманутые надежды, — жертвовать собой. От безудержного эгоизма, подчиняющего все удовлетворению своих желаний, Гумберт приходит к способности самопожертвования. Стреляя в Куильти, он мстит за Лолиту и в то же время наказывает себя самого. Возмездие будет совершено. Идея раскаяния и перехода Гумберта в другую веру воплощена в главе 31-й второй части, где говорится, что жизнь без нравственных законов — пошлый фарс. И нарушение нравственности невозможно даже во имя ценнейшего для художника — во имя «чувства красоты».
В этом заключается главная преемственность, главная традиция, почерпнутая в духовном наследии русского классического романа — в невозможности нарушить закон нравственный. «Есть один закон — закон нравственный», — записывает Достоевский в черновиках к «Преступлению и наказанию». В двух стихотворных строчках из романа «Лолита» непокорный ученик Набоков присоединяется к мысли Достоевского. Так пошлиною нравственности ты обложено в нас, чувство красоты!
Чем более изуродованным представляется Гумберту детский мир Лолиты, тем страшнее и тяжелее кажется его собственное преступление. «Раз я нарушил человеческий закон, почему бы не нарушить и кодекс дорожного движения», — мрачно шутит он, перефразируя слова Раскольникова. Не только признание самого факта преступления, но и пронзительное раскаяние («...после всех этих лет раскаяния...» — вырывается у него) в содеянном роднит его со многими героями русских романов.
Любовь с ее жертвенностью, альтруизмом, заботой и нежностью одерживает победу над началом звериным, над всепоглощающим стремлением к наслаждению. Недаром, пережив потрясение от последней встречи с Долли и осознав глубину происшедшего с ним переворота, Гумберт вспоминает имя Тургенева, герои которого любили той жертвенной, идеальной любовью, присутствие которой обнаруживает в себе перерожденный Гумберт. «Войти ли в свой бывший дом? как в тургеневской повести, поток итальянской музыки лился из растворенного окна — окна гостиной. Какая романтическая душа играла на рояле там...?»
В «Лолите» писатель сделал огромный шаг навстречу несовершенному и страдающему человеку. Сочувствие его к Гумберту после утраты им Лолиты слишком явное. А изображение его встречи с Лолитой и убийства Куильти можно считать достоянием мировой классики. «...когда-нибудь появится такой исследователь, — писал Набоков, — который перечеркнет всё дотоле обо мне сказанное и объявит во всеуслышание, что я был на самом деле жестким моралистом, преследовавшим порок, не поощрявшим глупость, потешавшимся над вульгарностью и жестокостью, а превыше всего ставившим талант, самоуважение, честолюбие и вместе с тем — добросердечие».