Университетские годы. «Горечь и вдохновение изгнания»
В октябре восемнадцатого года Владимир Набоков приступил к занятиям в Кембриджском университете. Он выбрал факультет европейской и славянской литературы. В тихом и уютном Кембридже, среди любимых книг и английских сверстников, проходила юность будущего писателя. Но Кембридж, где так мечтал когда-то учиться писатель, не приносил, казалось, нужного удовлетворения. Главное желание было запомнить всё, что осталось дома, ничего не забыть, не упустить из памяти. «Настоящая история моего пребывания в английском университете, — напишет впоследствии Набоков, — есть история моих потуг удержать Россию. У меня было чувство, что Кембридж и все его знаменитые особенности, — не имеют сами по себе никакого значения, а существуют только для того, чтобы обрамлять и подпирать мою невыносимую ностальгию». Но тем не менее в спартанской обстановке университета, в этой древней «чистой и вольной» среде «мысль привыкала работать». Россия теперь должна была возродиться с помощью силы воображения и с помощью русского языка. Любимой настольной книгой будущего писателя стал в английском университете толковый словарь Даля.
«Однажды, на рыночной площади посреди Кембриджа, я нашел на книжном лотке среди подержанных Гомеров и Горациев Толковый словарь Даля в четырех томах. Я приобрел его за полкроны и читал его по несколько страниц ежевечерне, отмечая прелестные слова и выражения... Страх забыть или засорить единственное, что успел я выцарапать, довольно, впрочем, сильными когтями из России, стал прямо болезнью».
Одиночество и независимость — две черты, которые уже в юности определили характер будущего писателя. Даже в футболе, в любимой игре, наиболее традиционной для английских студентов, он выбрал для себя независимую роль голкипера, лично отвечающего за исход матча. «Я особенно увлекался футболом, — вспоминал Набоков. — Как иной рождается гусаром, так я родился голкипером. В России доблестное искусство вратаря искони окружено ореолом особенного романтизма... В его одинокости и независимости есть что-то байроническое... И каким ревом исходит стадион, когда герой остается лежать ничком на земле перед своим незапятнанным голом!»
его отец при попытке спасти лидера партии Петра Милюкова от пули двух негодяев был смертельно ранен выстрелом в спину. Смерть отца явилась огромным ударом для 23-летнего Набокова и стала непоправимым несчастьем для всей семьи. Каждый из её членов после этого трагического момента начинает вести самостоятельную жизнь.
«В моем отце и вокруг него, вокруг этой ясной и прямой силы было что-то, трудно передаваемое словами, дымка, тайна, загадочная недоговоренность. Или, может быть, я напрасно навязываю ему задним числом тайну, которую он теперь носит с собой? Когда, скрывающий боль неведомой раны, смерть скрывающий... он появляется в моих снах... Как бы то ни было, но я убежден ныне, что наша жизнь была действительно проникнута каким-то волшебством, неизвестным в других семьях... жизнь приобретала такую колдовскую легкость, что казалось, сейчас тронусь в путь. Оттуда я и теперь занимаю крылья». Так писал Набоков об отце своего главного героя в романе «Дар». Но строки эти, полные любви, печали и восхищения, можно отнести и к Владимиру Дмитриевичу Набокову, до последней минуты сохранившему мужество, благородство и рыцарскую честь.