Мельников Н.: Портрет без сходства (ознакомительный фрагмент)
1960-е годы

1960-е годы

Георгий Адамович – Игорю Чиннову, 13 февраля 1960 

<…> «Лолита». Я еле ее дочитал, так мне было скучно. Блестяще и совсем ни к чему. И какой вздор с налетом учености написала о Набокове Берберова в «Новом журнале»! Но если говорить о таланте «изображения и повествования», то в Набокове его больше, и даже бесконечно больше, чем в «Живаго», который уже начинает водворяться на свое законное, средне декадентское, – хоть и не без трогательности, – место. Мне лично «Живаго» интереснее, но как писатель Набоков головой выше. <…>

– Владимиру Варшавскому, 1 мая 1960 

<…> Вы стали слишком чувствительны к «художественности». По-моему, нет ничего опаснее. Вас как будто смутил Набоков. Он почти гениально талантлив, не спорю, но образец это дурной, и, кстати, «Лолита» – в конце концов совсем плохая книга. <…>

Роман Гринберг – Георгию Адамовичу, 29 октября 1960 

<…>

Уронишь ты меня иль проворонишь,

Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож…

Я читал это заклинание Набокову. Он выслушал, подумал и сказал, что в одиночестве – и это знает по себе – человек начинает «играть» словом. Мандельштам его вообще крепко заволновал. Он сам как-то вдохновился и прислал стихи для сборника, которые я и буду печатать. <…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 11 декабря 1960 

<…> Большое спасибо за рецензии, возвращаю их. Сирин как критик – никуда, просто ужас. Безвкусная манера писать о чужих книгах, как будто он вещает что-то, сюсюкая, из кресла в гостиной. Любование собой, излишняя уверенность в своем вкусе. Но он прав, видя сусальность у Поплавского, упуская, однако, что эта сусальность элемент, а не качество его поэзии (вроде финала 4-й симфонии Малера). <…>

«куща») гораздо лучше – потому что он восхищается Ладинским, а не фыркает. Этот метод критика обычно дает лучшие результаты, ибо фыркающие почти всегда чего-то не уразумели.

Гайто Газданов – Леониду Ржевскому, 20 декабря 1960 

<…> Что касается Набокова, то рассказы у него замечательные, романы хуже, а теперь, под конец жизни он впал в какой-то глупейший снобизм дурного вкуса – к чему, впрочем, у него была склонность и раньше. <…>

Из дневника Корнея Чуковского, 13 января 1961 

<…> Теперь читаю книгу Vladimir’а Nabokov’a «Pnin», великую книгу, во славу русского праведника, брошенного в американскую университетскую жизнь. Книга поэтичная, умная – о рассеянности, невзрослости и забавности и душевном величии русского полупрофессора Тимофея Пнина. Книга насыщена сарказмом и любовью. <…>

В этом романе автор делится с читателями своими воспоминаниями об одном русском человеке, которого он встречал в Петрограде, в Париже, в Америке. Этот человек не очень-то высокого мнения о правдивости своего биографа. Когда тот завел в его присутствии разговор о какой-то Людмиле, Пнин громко крикнул его собеседникам:

– Не верьте ни одному его слову. Все это враки… Он ужасный выдумщик! <…>

В этом, к сожалению, я убедился на собственном опыте. Со слов своего отца Владимира Дмитриевича Набокова романист рассказывает в своих мемуарах, будто в то время, когда я предстал в Букингемском дворце перед очами Георга V, я будто бы обратился к нему с вопросом об Оскаре Уайльде. Вздор! Король прочитал нам по бумажке свой текст, и В. Д. Набоков – свой. Разговаривать с королем не полагалось. Все это анекдот. Он клевещет на отца. <…>

– Николаю Смирнову, 14 января 1961 

<…> О Сирине я тоже с Вами согласна: блеск, сверкание и отсутствие полное души. Я люблю больше всего его «Машеньку», которая нравилась и Ивану Алексеевичу, люблю его рассказ «Звонок», единственный человеческий. <…>

Из дневника Лидии Чуковской, 4 февраля 1961 

<…> Главная тема нынешнего вечера – «Пнин». <…> Книга ей [А. А. Ахматовой] вообще не понравилась, а по отношению к себе она нашла ее пасквилянтской. Книга мне тоже не нравится, или, точнее, не по душе мне та душа, которая создает набоковские книги, но пасквиль ли на Ахматову? Или пародия на ее подражательниц? Сказать трудно. Анна Андреевна усматривает безусловный пасквиль.

Из дневника Мирчи Элиаде, 13 февраля 1961 

«Лолиту». Говоря о помешательстве на нимфетках, я выдвинул «свою теорию»: все это новейшая реакция мужчин на современный «матриархат». В США властвуют жены и матери. И мужчина берет реванш: восхваляя девочек-подростков, он доказывает, что любит именно их, а не опытных и зрелых женщин. «Лолита» и мода, имитирующая девчоночий стиль, наглядно показывают: мужчин привлекает то, что предшествует зрелой женственности; и хотя они подчиняются женщинам, но при этом не испытывают к ним влечения. Я думаю о кризисе, который эта тенденция вызывает у женщины: о чувстве, что она стала ненужной, старой, что ей тридцать!.. И о тех усилиях, которые предпринимает женщина, чтобы казаться не просто молодой, а все еще незрелой, все еще нежной маленькой девочкой.

Кажется, Гарри Левина эта гипотеза заинтересовала.

– Глебу Струве, 1 мая 1961 

<…> Возвращаю перевод Сирина – ничего особенного не нахожу, есть и промахи. Во всяком случае, при всем к нему уважении как переводчику на английский, в области перевода на русский ему надо сказать: чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Ведь не блещет и его «Аня в стране чудес». <…>

…28 мая 1961 

<…> Вчера пришел 2-й № «Воздушных путей». <…> Кстати, одно из стихотворений Набокова – пародия на пастернаковские стихи о Нобелевской премии. Что этот господин не может успокоиться?! Сильно все-таки задел Пастернак этого Сальери наших дней. У меня руки чешутся на Набокова – но никто не напечатает. <…>

– Глебу Струве, 3 июня 1961 

<…> Ну, а гнуснейшая пародия на «Нобелевскую премию» возмутила и меня, и жену, и многих еще. И притом – этот мерзавец Набоков еще припутал сюда свою «Лолиту» – «бедную» свою прельстительницу всего мира – девочку… Но вот результат: первая книга «Воздушных путей» была куплена одной организацией в количестве 400 экз., а вторая только в количестве 50 – и только  из-за наличия там набоковских стихов… <…> Это я ему [Р. Гринбергу] напишу на днях. О том, как многие возмущены набоковской гадостью. <…>

– Владимиру Маркову, 21 июня 1961 

<…> Я было (по моей всегдашней отвлеченности) написал о стихах В. Набокова (в рецензии о «Воздушных путях») то, что думаю, т. е. – очень отрицательно: и ухо плохое – какофония в первом, а во 2 – наглость.

Ирина Владимировна [Одоевцева] вовремя схватила за руку (сказал ей об этой рецензии): «Что, хотите иметь второго Корвин-Пиотровского, только более авторитетного, знаменитого и богатого?! Да он… Жоржа чуть не съел за ту рецензию, давно, в “Числах”, когда еще был не так знаменит и богат!!!» – В общем, сознаюсь, отступился от «журнальной драки», т. к. еще раз «разводить опиум чернил слюною бешеной собаки» не хочу, черт с ним! А жаль!

Так нахал и будет торжествовать со своей мраморной рукою! <…>

– Глебу Струве, 25 июня 1961 

<…> Терапиано пишет мне следующее о 2-х стихах Набокова из Воздушных путей». [Цитируется предыдущее письмо Ю. Терапиано. – Н. М. ] <…> Вы, конечно, и тут найдете что сказать против Одоевцевой (что, конечно, очень легко в данном случае), но эти стихи Набокова, сознайтесь, возмутительны. Более возмутительны, нежели то, что Вас возмущает в стихах Г. Иванова. Но… Вы в набоковской «партии» и в «анти-ивановской», и даже Ваш пиетет перед Пастернаком не заставит Вас дать Набокову за это оплеуху. А я бы дал (хотя я и не боготворю Пастернака, и хотя я и ценю талант Набокова), но нигде не напечатают. <…>

– Владимиру Маркову, 1 июля 1961 

<…> Я не успел <…> ответить на Ваше последнее письмо. Меня в нем   удивили Ваши замечания насчет Набокова. Одоевцеву я, может быть, и осуждаю, но только за ее трусость и оппортунизм. И почему Терапиано должен был слушаться ее совета? Если бы мне пришлось писать отзыв о «Воздушных путях», я бы очень резко, не стесняясь, отозвался о стихотворении Набокова, пародирующем Пастернака: я считаю его гнусным и пишу об этом направо и налево своим корреспондентам. <…>

«набоковцам» (?) и что мои личные (давно, в сущности, сошедшие на нет) отношения с Набоковым помешали бы мне высказать мое мнение: в конце концов, я единственный не постеснялся в печати отметить отрицательные стороны книги Набокова о Гоголе, назвать ее «аррогантной». Георгий Иванов когда-то написал о Набокове гнусность (должен ли был Набоков за это сводить счеты с ним, я не знаю), но, во всяком случае, это тут ни при чем. Набоковская пародия тоже гнусность, и об этом следовало бы прямо сказать. Терапиано это сделать было совсем просто, так как он никак с Набоковым не связан. Меня никто не просил рецензировать «Воздушные пути», а во мне очень сильна привитая в Англии привычка (традиция) не писать рецензий иначе как по заказу редакции, особенно зная, что в том издании, где я сотрудничаю (в данном случае в «Русской мысли»), будет писать кто-то другой. Самому Гринбергу я очень резко отозвался о стихотворении Набокова и сказал ему, что он не должен был его печатать  <…>. Я только не прибавил – о чем теперь жалею, – что очень рад, что отказался участвовать во втором выпуске «Воздушных путей». Гринберг ответил мне довольно уклончиво и довольно странно: «А о Набокове мне следовало бы написать особо, но это после, не сейчас – занят глупыми, но необходимыми делами». <…>

– Роману Гринбергу, 6 июля 1961 

<…> Набоков, конечно, человек особенный, но его стихотворение, второе (первое очень хорошее), все-таки наглость. Дошла ли до Вас эпиграмма на него? Если нет, то вот она:

Набоков, как всегда вы метки:
Вас ждет качанье русской ветки.
Но вы не из числа пророков,

Очень хорошо! У меня руки чесались поместить в седьмом номере, но куда! Разобидится, вероятно. А остро и живо – это надо ценить, по-настоящему острить теперь разучились. <…>

Ольга Можайская – Роману Гринбергу, 26 июля 1961 

<…> Эта «Лолита» Сирина, разве настоящий русский писатель мог такую книгу написать! И совсем не потому, что она якобы «аморальная». Вовсе она не аморальная. Наоборот, автор «моралист»… что и понижает ее ценность. Большой русский писатель пишет без ненависти к людям, это не типично для русской литературы. Кроме того, русский писатель – религиозен (как поэт, иногда даже против воли. Даже Бунин по-своему религиозен). Прочтите в «Лолите» воспоминания героя о русском шофере, который отбил у него жену. Какая ненависть против всех нас! <…>

– Роману Гринбергу, 20 мая 1962 

<…> Ты видел новую Володину книгу [«Бледный огонь»]? Я прочел ее с интересом, но она все равно кажется мне несколько глуповатой. Напиши, как по-твоему. Я ожидал, что профессор окажется настоящим королем, а комментатор – убийцей. Непохоже, чтобы у автора был тот же замысел <…> (на книгу его вдохновила работа над переводом «Онегина»). <…>

(Пер. Дж. Меррила)

Мэри Маккарти – Ханне Арендт, 1 июня 1962 

<…> Рада сообщить, что я неожиданно написала несколько вещей. Правда, только рецензии, одну – на новую книгу Владимира Набокова «Бледный огонь» – она выйдет на этой неделе в «Нью рипаблик», – другую, поменьше, на Сэлинджера [«Френни и Зуи»] для «Обзёрвер». Вторую статью я написала за два дня, она получилась очень злой и не доставила мне особого удовольствия, кроме того, что я ее закончила; зато я действительно влюбилась в набоковскую книгу и много работала над ней, испытывая чистейшее наслаждение. Мне очень интересно будет знать, что ты скажешь о книге, когда прочтешь ее; по моему мнению, это одна из жемчужин нашего века, нечто совершенно новое, хотя здесь есть проблески «Лолиты», «Пнина» и других его произведений. Среди прочего, это очень смешная и в то же время очень грустная книга про университетскую жизнь. По-моему, она рассказывает об Америке и ее «новой» цивилизации больше, чем всё, что я прочла прежде. Это первая известная мне книга, которая способна превратить нашу нелепую новую цивилизацию в произведение искусства, как если бы он выгравировал ее, словно «Отче наш», на булавочной головке. Это необычная игра или головоломка, которая требует несколько игроков для того, чтобы разгадать ее, и которая причудливо соответствует нашему веку групповщины. Я обежала весь Париж: библиотека, друзья, знающие русский, друзья, знающие немецкий, друзья, разбирающиеся в шахматах, и волшебным образом заинтересовала их, как будто из вторых рук им тоже передался огонь книги. Подобная заразительность – одно из ее свойств. И все это совершенно отличается, скажем, от «Поминок по Финнегану», потому что там, когда найдешь все отсылки, ты просто возвращаешься к тексту, но в случае с книгой Набокова все, что ты собрал, прекрасно само по себе – редкие птицы и бабочки, движение звезд, любопытные шахматные этюды, отрывки из Поупа и Шекспира, Платона, Аристотеля, Гёте… Естественно, я не смогла разъяснить в ней всё, и мне не терпится узнать, что другие обнаружат в книге из того, что я не заметила. Те рецензии, которые я успела прочесть, – абсолютно тупые, упустившие практически всё, – чего и следовало ожидать, как будто Набоков, посмеиваясь, уже написал статьи рецензентов. Ну, довольно об этом. <…>

Мэри Маккарти 

– Мэри Маккарти, 7 июня 1962 

Дражайшая Мэри —

<…> Статья о Набокове – очень, очень хорошая, действительно превосходная, очень остроумная и головоломная, однако я еще не читала книгу. Вскоре я собираюсь сделать это, хотя вряд ли у меня будет время для чтения перед Паленвиллем. Есть нечто в Набокове, чего я не переношу. Словно он все время хочет показать тебе, какой он умный. И словно он считает себя умнее всех… Есть что-то вульгарное в его утонченности, а у меня аллергия на такого рода вульгарность, потому что она так хорошо мне знакома, потому что я знаю много людей, пораженных ею. Но, возможно, в данном случае это неверно. Посмотрим. У него есть только одна книга, которой я искренне восхищаюсь, – это пространное эссе о Гоголе. <…>

Джек Керуак – Лоренсу Ферлингетти, 15 июня 1962 

<…> Только что прочел набоковскую «Лолиту», которая принадлежит к классике мировой литературы и в своей божественной самодостаточности стоит в одном ряду с творениями Джойса, Пруста, Манна и Жене.

… вот какова наша удивительно компетентная американская критика <…>.

– Энн Флеминг, 16 июня 1962 

<…> Новая книга Набокова [«Бледный огонь»] – литературный трюк, но трюк изобретательный <…>

(Пер. Н. Пальцева)

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 21 июня 1962 

<…> Читали Вы новый роман Набокова? И интервью с ним в «Newsweek»? (Прочтите – из этого интервью я узнал, что переводится «Защита Лужина» и готовится перевод «Дара».) Какую ахинею об этом романе (я, впрочем, романа еще не читал, сужу по американским отзывам) написал Завалишин! А фильм «Лолиты», судя по лондонскому «Дэйли Телеграф» и по «Тайм», совсем провалился. Что говорят о нем в «ваших» кинематографических кругах? <…>

Дуайт Макдональд – Мэри Маккарти, 27 июня 1962 

<…> По странному совпадению, когда я заканчивал отзыв (в высшей степени отрицательный) на «Бледный огонь» для «Партизэн ревью», пришел «Нью рипаблик» с твоим многословным панегириком. Удивлению моему не было предела. Я счел необходимым добавить финальный раздел, в котором полемизирую с тобой, поскольку в своих похвалах ты зашла чересчур далеко и придаешь книге слишком большое значение. Больше всего я удручен тем, что твоя статья на 14/15-х представляет собой экзегезу и толкование такого же сорта, как и у бедняги Кинбота, а также тем, что только в крошечном последнем абзаце ты дала несколько оценочных суждений и таким образом снизошла до критики. И еще я удручен лобовым столкновением между твоим вкусом и моим. Надеюсь, как и ты. <…>

Недавно видел Набокова во время шикарной вечеринки после премьеры «Лолиты» на крыше «Тайм-Лайф билдинг» (шампанское было на каждом столе). Он был очень радушен и добр, поскольку пока знает только то, что я восторгался «Лолитой». Между прочим, фильм хорош, хотя и не передает дух книги. <…>

– Мэри Маккарти, 7 июля 1962 

по поводу «Бледного огня»: из всего, что я читал о нем, твоя статья – единственная, в которой по-настоящему схвачена суть книги. Остальные рецензенты даже не знали, что о ней и подумать. Правда, я не понимаю, как ты можешь считать ее одним из величайших произведений искусства нашего времени. И хотя замысел изобразить комментатора, подменяющего собой поэта, сам по себе любопытен, я считаю, что в целом книга получилась довольно глупой. Все эти его фокусы раздражали меня и наводили скуку, и я, в отличие от тебя, не стал утруждать себя, чтобы разгадать их. На мой взгляд, порой ты придаешь некоторым деталям смысл, который он [Набоков] вовсе не имел в виду.

Элизабет Бишоп – Роберту Лоуэллу,  

<…> «Бледный огонь» очень забавен – лучше сначала прочесть книгу и только потом – рецензию Мэри. Ее статья очень умна, хотя, по-моему, предназначена для тех, кто не собирается читать книгу, – она так подробно обо всем рассказывает! Лота сейчас корпит над «Бледным огнем», и поскольку в нем так много построено на языковой игре и проч., она время от времени обращается ко мне за помощью. <…>

Из дневника Джона Чивера, 1962 

<…> Закончил читать Набокова [«Бледный огонь»], этот отдающий голубизной кошмар. Идея соорудить роман из примечаний великолепна своей оригинальностью, но гомосексуальный король приводит меня в оторопь. <…>

Генри Миллер – Элмеру Герцу, 10 сентября 1962 

<…> Мой датский издатель выпустил «Лолиту» – но здесь она потерпела фиаско. Датчане от нее не в восторге. <…>

– Юдоре Уэлти, 2 октября 1962 

<…> Читаю «Смех во тьме» – не забавный пустячок, а в высшей степени серьезное произведение. Книга в мягкой обложке, с пожелтевшей и ломкой бумагой. Купил ее давным-давно в лавке и почему-то до сих пор не прочел. Как странно читать такую первоклассную вещь в такой скверной обложке. О, что за книга! <…>

Нэнси Митфорд – Ивлину Во, 28 ноября 1962 

<…> Тебе нравится «Бледный огонь»? О, я просто умирала со смеху. Думаю, в большой степени вещь написана в манере Гарольда Эктона. <…>

Ивлин Во – Нэнси Митфорд, декабрь 1962 

<…> Мне ужасно понравился «Бледный огонь», и я полагаю, что поэма – не пародия и не пастиш, а само по себе очень хорошее произведение искусства. Намного  лучше «Лолиты», хотя и не без позерства. Слишком ловко сделано. Но доставляет удовольствие. <…>

Из дневника Джона Чивера, 1963 

<…> Открыл Набокова и оказался очарованным этой удивительной атмосферой обмана, этим диапазоном двусмысленности; его методика заинтересовала меня, я нахожу ее очень близкой мне по духу, но его образность – тень фокусника на мерцающем занавесе и все эти слащавые педики – не мое это. <…>

Дуайт Макдональд – Николасу Макдональду,  

23 апреля 1964 

<…> Я пришел на прием, устроенный «Боллинген Пресс» в честь Набокова; он бросился ко мне и крепко жал мою руку, приговаривая: «Ах, какая радость видеть вас, Макдональд, мой пррреданный поклонник, как прекрасно вы отозвались о “Бледном огне” А наше детище, наше совместное открытие – прадед Пушкина! И прочее, и прочее». Отмечу, что «Бледный огонь» я раскритиковал в «Партизэн ревью», а также послал в «Энкаунтер» письмо с протестом против публикации его двенадцатистраничного эссе о пушкинском прадеде, в котором утверждал, что это – груда незначительных фактов, не имеющих отношения к Пушкину-писателю, по сути – неосознанная пародия на американские диссертации. Замечу также, что он настоящий русский интеллектуал дореволюционного типа, полный шуток и веселья <…>.

Авраам Ярмолинский – Корнею Чуковскому, 4 июня 1964 

<…> Только что вышел труд Набокова (Сирина) в четырех томах: перевод «Евгения Онегина» прозой – попытка с негодными средствами. <…>

Эдмунд Уилсон – Барбаре Эпстайн, 11 июня 1964 

<…> Вышел набоковский Пушкин. Я возьму его с собой в Талкотвиль и самым тщательнейшим образом изучу – в надежде дать тебе статью к концу лета. Только что проглядывая его, я мог заметить, что в Володином переводе почти столько же недостатков (временами одних и тех же), как и Арндтовском. В нем полно безвкусной писанины, диковинных слов и неуклюжих фраз. А некоторые его замечания о русском языке ошибочны. <…>

– Олегу Михайлову, 29 июня 1964 

«Других берегов» я не читал, но знаю его еще по Берлину 20-х гг., когда был он тоненьким изящным юношей. Тогда псевдоним его был: Сирин. Думаю, что в нем были барски-вырожденческие черты. Один из ранних его романов «Защита Лужина» (о шахматисте) мне очень нравился. Но болезненное и неестественное и там заметно – и чем дальше, тем больше проявлялось. Он имел успех в эмиграции, даже немалый. И странная вещь: происходя из родовитой дворянской семьи, нравился больше всего евреям – думаю, из-за некоего духа тления и разложения, которые сидели в натуре его. Это соединялось с огромною виртуозностью. В свое время мы с Алдановым собирали ему деньги на отъезд в Америку. Он и отъехал. Материально процвел там – «Лолита» эта дала большие деньги. Приезжал он и сюда, уже «Набоковым», а не «Сирином». В «Nouvelle Litteraire» (или «Figaro Litteraire», точно не помню) было интервью с ним. Говорил он чушь потрясающую, а в растолстевшем этом «буржуе» никак уже нельзя было узнать приятного худенького Сирина. У Данте сказано:

Non ragioniamo di lari
Na guarda e passa.

He будем говорить о них:

Бунин, как человек здорового склада, с трудом выносил его. На меня его облик наводит «метафизическую грусть»: больших размеров бесплодная смоковница.

Пишу это Вам, лично. Для энциклопедии пишите свое, что Вам кажется и видится. <…>

Рэндалл Джаррелл – Майклу ди Капуа,  

<…> Как это ни странно, перевод [«Евгения Онегина»] представляет собой жалкое зрелище: вялый, монотонный, буквалистский – с некоторыми фразами, которые звучат не по-английски. В нем полностью возобладал глуповато-извращенный педантизм. <…>

Рэндалл Джаррелл 

Корней Чуковский – Сиднею Монасу,  

<…> Перевод «Евгения Онегина», сделанный Набоковым, разочаровал меня. Комментарии к переводу лучше самого перевода. <…>

– Александру Бахраху,  

27 декабря 1964 

<…> Набоков счел Ходасевича «величайшим поэтом XX века»! Это меня удивляет. Едва ли тут «кукушка и петух», хотя он верно помнит, что Ходасевич его превозносил, когда все его ругали (Зин. Гиппиус – «юлю в литературе», Г. Иванов – «кухаркин сын» и т. д.). Ходасевич, конечно, хороший поэт, но в рамках и пределах, твердо чувствующихся. У самого Набокова есть строчки – правда, только строчки, – которые идут дальше и выше его. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,  

7 января 1965 

<…> Наш лучший переводчик с русского на англо-американский – ваш земляк, мастер слова, В. В. Набоков, и последняя его работа, перевод «Евгения Онегина», содержит интересную проблему, обсуждать которую сейчас заняло бы слишком много времени <…>

– Александру Бахраху, 18 января 1965 

<…> А насчет того, что у Набокова есть строчки, которых не написать бы Ходасевичу: у него были стихи в «Современных записках», еще до войны, где что-то было о «фосфорных рифмах последних стихов», за подписью Б. Житкова. Меня это стихотворение поразило, я о нем написал в «Последних новостях», спрашивая и недоумевая: кто это Житков? – и не зная, что это Набоков. Конечно, в целом Ходасевич больше поэт, чем он. Но у Набокова есть pointes⁶⁴, идущие дальше, по общей, большей талантливости его натуры. <…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 17 февраля 1965 

<…> Получил ответ от жены Набокова (карандашом): не возражают против включения его стихов, но сперва хотят видеть переводы. <…>

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 18 февраля 1965 

<…> Условие Набокова меня не удивляет. Он в этом отношении очень придирчив и, увидев переводы, легко может отказать. Я не знал, что Вы его включаете, думал, что Вы его поэзию не гутируете. (Я тоже только что получил письмо от его жены – в ответ на мое ему ; он никому не пишет, слишком занят, переводит «Лолиту» на русский!) <…>

– «Соне» [Роману Гринбергу], 

<…> Кстати, я получил недавно четырехтомник «Евгений Онегин» Набокова. Есть очень интересные замечания, кое-какие остроумные догадки, но перевод плохой, – хотя бы уже потому, что он прозаический. И кроме того автор – слишком уж презрителен, высокомерен, язвителен. Не знаю, что за радость быть таким колючим. Мне нравится и «Lolita» и «Pnin», но если бы он отнесся к Пнину добродушнее, мягче, уважительнее, – повесть была бы гораздо художественнее. Я знал этого автора, когда ему было 14 лет, знал его семью, его отца, его дядю, – и уже тогда меня огорчала его надменность. А талант большой – и каково трудолюбие! <…>

Корней Чуковский 

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому, 27 марта 1965 

<…> Относительно Набокова (я все еще отвечаю на Ваше письмо): Вашу характеристику этого «монстра» разделяют многие. Кроме меня – потому что я очень хорошо его знаю. Он, уверяю Вас, совсем иной, когда отдыхает от своей «позы». Художники всех видов неизменно играют какую-то роль, которая «сочиняет» их личность. Естественность для них – редкое и необычное состояние. Хочу Вам напомнить, что Набокову приходилось жестко бороться за признание своего таланта. Были у него тяжкие времена, и, как наивно это ни звучит, надменность была его главным оружием. Но он честен в этом страшном мире. <…>

– Корнею Чуковскому, 2 апреля 1965 

<…> Вам, возможно, известен перевод Владимира Набокова, на который я давал отзыв в «Санди Нью-Йорк Таймс». Он вызвал целую дискуссию. Это четыре тома: один – собственно перевод, два – совершенно необычные комментарии и четвертый – русский текст издания 1837 года и при нем поразительный трактат о просодии, который должен Вас заинтересовать. Набоков более чем разделяет Ваши опасения относительно непереводимости «Евгения Онегина» – он полагает, что перевести «Онегина», да и всякое рифмованное произведение на английский язык рифмованными стихами и притом сохранить его форму «тематически невозможно». Сам он в своем переводе делает попытку сохранить ритм, но даже ритмом жертвует, если ритм мешает точной передаче смысла данной строки. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],  

11 апреля 1965 

– искренний и сильный талант и что снобизм – его защитная маска. Но все же к людям он относится с излишней насмешливостью. Для меня Пнин – трогательно жалок, патетичен, а для него только смешон. И очень обидны показались Анне Ахматовой его (правда, превосходные) пародии на ее лирику. Комментарии к «Онегину» блистательны. Перевода я не сверял, но то презрение, которое он питает к другим переводчикам «Онегина», я вполне разделяю. <…>

– Эрнесту Симмонсу, 15 апреля 1965 

<…> Четырехтомный «Eugene Onegin» у меня есть. Очень интересная работа! Я ведь помню Vld. Nab. четырнадцатилетним мальчиком. Уже тогда он подавал большие надежды. Его комментарии очень колючие, желчные, но сколько в них свежести, таланта ума! Хотелось бы прочитать Вашу рецензию в «Sunday New York Times». Другие переводы «Евг. Онегина» – особенно Бэбетт Дейч – ужасны. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,  

12 июля 1965 

<…> Из Англии я отправилась в Италию и в Швейцарию, встретила Набокова на Ривьере, где он отдыхает и пишет новый роман. Вы, наверно, получили в свое время ту книжку «New York Review of Books», в которой Эдмунд Вильсон так строго критиковал Набоковского Пушкина. Он сделал при этом и сам несколько ошибок, полагая, например, что либретто для оперы «Евгений Онегин» написал сам Чайковский. <…>

Дон Пауэлл – Эдмунду Уилсону, 20 июля 1965 

<…> Очевидно, автором [В. Набоковым] движет желание принизить своих героев и таким образом утвердить собственное превосходство, которое он не мог бы проявить в жизни; вот поэтому он и вынужден создавать марионеток – чтобы унижать и оскорблять их… И еще мне крайне не нравятся его неуклюжие переводы. По крайней мере, Констанция Гарнетт (или это была Изабель Хэпгуд?) заботилась о целом, и у нее не было потребности осаживать лошадей и прерывать звон их бубенчиков, дабы прочесть лекцию о том, что неясные очертания елей, закрывающие горизонт, – это на самом деле подросшие зеленовато-коричневые образцы еловых сеянцев Макса Шлинга номер 542. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],  

– начало августа 1965 

«Pale Fire». И «Lolita» и «Pnin», и «Defence», и онегинский четырехтомник – для меня бесспорные шедевры. (Кстати, заметили и Вы, что в «Пнине» есть две чудесные пародии на А.[нну] А.[ндреевну Ахматову]?) Из четырехтомника я узнал много нового, многое прочитал с упоением. А «The “Eugene Onegin” Stanza»:

What is translation? On the platter
A poet’s pale and glaring head,
’s screech, a monkey’s chatter,
And profanation on the dead… etc. —

…

Конечно, я не со всеми его утверждениями согласен, так как, например, очень люблю книгу его переводов «Pushkin, Lermontov, Tyutchev», о которой он очевидно забыл, когда писал эту «Stanz»‘у. Я сочинил о его «Онегине» довольно большую статью, мне известны статьи об «Онегине» – проф. Эрнеста Симмонса и др., но все они бьют мимо цели. Я изучил все переводы «Онегина»: Эльтона, Бэбетт Дейч (старый и новый ее перевод), бедного проф. Kayden’а и т. д. и надеюсь, что статья моя в конце концов появится в печати.

«Чукоккала» есть автограф молодого В. Н. – терцины. Если хотите, пришлю Вам фото (Edm. Wilson еще до меня не дошел).

Корней Чуковский – Исайе Берлину, 31 августа 1965 

<…> Видели ли Вы Эдмунда Уилсона о набоковском «Онегине»? Чудесная, изящная статья; очень тонко охарактеризован Владимир Владимирович, но жаль, что Уилсон не слишком тверд в русском языке и что знакомство с Пушкиным у него шапочное. Из-за этого он не заметил   <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],  

31 августа 1965  

<…> Эдм. Уилсон написал очень талантливо, очень тонко об «Онегине» Вл. Вл-ча, как жаль, что при этом он, Уилсон, так плохо знает русский язык и так слаб по части пушкиноведения. Вл. Вл. его сотрет в порошок. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,  

14 сентября 1965 

<…> Вы должны были получить продолжение переписки Эдмунда Вильсона и Набокова. С Вильсоном я не согласна совершенно. Исправлять Набокова в части русского языка не его дело совершенно, и он абсолютно неверно определил место Набокова в американской литературе. Владимир никогда не был глубоко связан с русской культурой, оставив родину в шестнадцатилетнем возрасте, ему удалось на Западе ассимилироваться без труда. Он законченный космополит, и это его специфическая черта. Просто изумительно, как человек – я имею в виду Вильсона, – изучающий русский язык, как мне известно, не меньше четверти века, так слабо знает его и русскую литературу. Ответ и поправки, сделанные Набоковым, тоже не столь уж глубоки. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,  

<…> Почему оставили Вы свою статью о Набокове?

Хочу сообщить, что «Лолита» выйдет вскоре в Нью-Йорке по-русски, и я конечно же пошлю Вам ее по воздуху. Вы писали, что Вам эта книга нравится, русский ее вариант даже и не перевод, но сделан самим Набоковым, и небольшие отрывки, которые оттуда знаю, великолепны. <…>

Исайя Берлин – Эдмунду Уилсону, 25 января 1966 

<…> Все, конечно же, подумают, что он [Набоков] – непогрешимый русский ученый, который знает гораздо больше, чем любой не русскоговорящий человек; так будут думать независимо от того, прав ты или нет; чем больше ты будешь возражать, тем больше он будет отвечать. Я уверен, суть дела в том, что подобного рода перевод – не что иное, как литературный курьез <…>, что он содержит все промахи самоупоенного виртуоза, с его огромным нарциссическим талантом и неспособностью к переводу других произведений искусства, предполагающего дар самоотречения, которого он абсолютно лишен. Комментарий – коллекция знаний, характерная для типичного русского дилетанта девятнадцатого века, но вся вещь в целом – это результат работы Набокова, а не Пушкина. Ты прав – он слегка не в своем уме. <…>

Эдмунд Уилсон – Якобу Ландау, 14 февраля 1966 

спасибо тебе за вырезки газетных статей. Я и Набоков сражаемся теперь на два фронта: на страницах «Энкаунтера» и «Нью-Йорк ревью оф букс». Это напоминает мне гоголевскую повесть о ссоре между Иваном Ивановичем и Иваном Никифоровичем.

– «Соне» [Роману Гринбергу], 5 марта 1966 

<…> пришел «Encounter» с феерической статьей о «Евгении Онегине». Целый день я наслаждался этим полемическим шедевром, но потом пришел номер «N.[ew] Y.[ork] Review of Books» с невероятным ответом Эдмунда Wilson’а – и я подумал, как потрясающа судьба Пушкина, как он живуч и как властно он поставил требование перед лучшими писателями США, чтобы они знали русский язык! <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,  

<…> Это на самом деле удивительно, как много народу занимается сейчас русскими темами. Вы сделали то же наблюдение по поводу спора Набоков–Вильсон, вдруг оборвавшегося. Кстати: я надеялась встретить Набокова во Флоренции, но он там не показался. Он подлинный герой у сегодняшних журналистов; многие считают его «гигантом» и предсказывают на следующий год Нобелевскую премию. Что ж, если ее получил Шолохов, Набоков достоин ее гораздо больше. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],  

21 июля 1966  

<…> Статью о четырехтомном «Евгении Онегине» закончил уже месяца два, сейчас она переводится на английский язык, и я надеюсь получить в нашем Союзе писателей официальное разрешение напечатать статью в N. Y. «Review of Books». <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,  

18 ноября 1966 

<…> Хотелось бы знать, почему Ваша статья о Владимире Владимировиче все еще не появилась в «N. Y. Book Review»! Очень хочу прочесть ее, тем более что Вы были весьма критичны в своих суждениях, разговаривая с Женей. Помню, что я получала от Вас неоднородные оценки его произведений, но его комментарии Вы назвали исключительно удачными.

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],  

<…> Мое основное  мнение об Набокове остается незыблемым. Но у меня есть разные но… но… но… Не послал я свою статью в «Review of Books», так как не кончил ее. Вы и представить себе не можете, Соня, сколько у меня незаконченных вещей. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,  

24 декабря 1966 

<…> На днях Владимир Владимирович прислал мне новое, исправленное издание своих автобиографических воспоминаний. Как обычно, перед тем как прочесть, вернее – перечесть их, я просмотрела в индексе знакомые мне имена. Против Вашего имени – Чуковский – автор указывает на стр. 254, смотреть Корнейчук, и там я прочла интересную историю о Вашей поездке в Англию в 1916 году в качестве члена специальной группы. Он сообщает следующее: «Там был официальный банкет под председательством сэра Эдварда Грея и забавное интервью с королем Георгом V, у которого Чуковский, enfant terrible группы, добивался узнать, нравятся ли ему произведения Оскара Уайльда – “ди ооаркс оф Оалд”. Король, не отличавшийся любовью к чтению и сбитый с толку акцентом спрашивавшего, ответил в свою очередь вопросом, нравится ли гостю лондонский туман; (позже Чуковский торжественно цитировал это как пример английского ханжеского замалчивания писателя из-за аморальности его личной жизни)». Как это занимательно! Я не знала, что Ваш интерес к литературе так велик, что вы были способны взрывать правила дворцового этикета. Искренние мои поздравления по этому поводу. <…>

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],  

Соня, милая Соня!

<…> Выдержку из воспоминания Вашего друга я получил, и никак не могу представить себе, зачем и над чем он глумится. Действительно. У меня не было гувернеров, какие были у него, и английский язык я знаю самоучкой. Он был барин, я был маляр, сын прачки, и если я в юности читал Суинберна, Карлейла, Маколея, Сэмюэля Джонсона, Хенри Джеймса, мне это счастье далось в тысячу раз труднее, чем ему. Над чем же здесь смеяться? Выдумку о том, будто я в Букингэмском дворце обратился к королю Георгу с вопросом об Уайльде – я считаю довольно остроумной, но ведь это явная ложь, клевета. Конечно, это не мешает мне относиться ко многим его произведениям с любовью, радоваться его литературным успехам, – 65 лет литературной работы приучили меня не вносить личных отношений в оценку произведений искусства, но я уверен, что никто из знающих меня не поверит злому вымыслу знаменитого автора. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому,  

Дорогой Корней Иванович,

я нахожу набоковскую ложь отвратительной и собираюсь написать ему об этом, процитировав в своем письме Ваши слова. В самом деле, выдумать, как французы говорят, сплошную неправду о живом человеке – какая безвкусица! И это не первый раз случается с ним <…>.

Корней Чуковский – «Соне» [Роману Гринбергу],  

<…> Относительно Влад. Влад–ча: люди, прочитавшие его мемуары (я не читал их), пишут мне с удивлением, с возмущением по поводу его строк обо мне: видят здесь чуть не пасквиль. Но я вскоре поостыл и думаю, что в то время  – 1915–16 гг. – во мне было, очевидно, что-то, что дало пищу его анекдоту. Самый анекдот – выдумка, но возможно, что он верно отразил то неуважительное чувство, которое я внушал окружающим. Я был очень нескладен: в дырявых перчатках, не умеющий держаться в высшем обществе – и притом невежда, как все газетные работники, – невежда поневоле, самоучка, вынужденный кормить огромную семью своим неумелым писанием. Отец же Вл.[адимира] Вл.[адимировича] был человек очень высокой культуры. У него была особая игра: перечислять все имена героев Диккенса – чуть ли не триста имен. Он соревновался со мною. Я изнемогал после первой же сотни. Мы в шутку состязались в знании всех романов А. Беннета. Он и здесь оказывался первым: назвал около двух десятков заглавий, я же читал всего восемь. Я всегда относился к нему с уважением и любовно храню его немногие письма и дружеские записи в «Чукоккала». Сейчас прочитал статью о «Pale Fire» в anniversary issue of the «Tri-Quarterly» и «Comments on Eugen Onegin» в «Slavic Review» XXIV, 4 дек. 1965, – и решил свою статью положить на ту полку, где хранятся мои posthumous writings. <…>

«Соня» [Роман Гринберг] – Корнею Чуковскому, 7 мая 1967 

<…> Относительно Набокова: после того как я написала ему насчет его выдумки относительно Вашей поездки в Лондон вместе с его отцом, он в ответ просил меня передать Вам, что его сын вырос на вашем «Крокодиле» и «Мойдодыре». Мне кажется, что он чувствует себя очень неловко, будучи уличенным. <…>

Георгий Адамович – Александру Бахраху, 1 июня 1967 

<…> Cody предложил мне написать предисловие к «Защите Лужина». Я согласился, в виду гонорара, но сказал ему, что г. Набоков может заявить против меня «отвод» – и по-своему будет прав, если вспомнить все, что я о нем писал. Ну, посмотрим. Конечно, «Защита Лужина» – книга блестящая, а я теперь стал мудрым старцем и отношение к Набокову изменил. Все ведь начал Георгий Иванов обозвав его в Числах «кухаркиным сыном», – помните? <…>

Владимир Марков – Глебу Струве, 22 июля 1967 

<…> Гершенкрон (кто он, кстати?) о Набокове мне понравился. Набокова стоило давно (при всем им восхищении) хорошенько высечь, и Гершенкрон делает это удачно – но только вначале, к концу он как-то выдыхается, а главное, хотя формально он отдает должное и плюсам Набокова, он как-то невыпукло подает эти плюсы, а у Набокова в комментариях есть несколько замечательных мест. Критик должен уметь и восхищаться где надо. <…>

Из дневника Корнея Чуковского, 15 августа 1967 

<…> Какая мутная, претенциозная чушь набоковское «Приглашение на казнь». Я прочитал 40 страничек и бросил. <…>

… 8 ноября 1967 

<…> Я вспомнил Влад. Влад.   – когда он был мальчиком – балованным барчуком. Я пришел к ним – к его отцу – он жил в особняке на Б. Морской. Я, полунищий литератор, обремененный семьей, пришел по его приглашению, и как высокомерно взглянул на меня юный миллионер! И сразу заявил, что ему гораздо дороже и ближе, чем я, – Валериан Чудовский , кропавший в «Аполлоне» какие-то претенциозные статейки. <…>

Корней Чуковский – Надежде Малышевой, 21 декабря 1967 

<…> Сейчас я писал воспоминания о Бунине, Сологубе, Вал. Брюсове – и для отдыха хочу написать (по заказу «Нового мира») статейку о набоковском «Евгении Онегине». Против моей воли статья получается разгромная. Зачем я пишу Вам об этом, не знаю. <…>

Из дневника Марка Шефтеля, 20 января 1968 

<…> В пятницу после полудня – организованная Иваском встреча с двумя гостями за чашечкой кофе: Игорь Чиннов, преподаватель русской литературы (в Париже с 1947 по 1953, теперь преподает в Канзасе), и С., польский поэт, приехавший из Лондона. Чиннов – о бунинских «Воспоминаниях»: чрезвычайно несправедливые, сводил счеты ; «Войне и мире» нет упоминаний о литературе; «возможно ли, чтобы Пьер не читал Пушкина?» Но «Война и мир» завершается 1812 годом, тогда как Пушкин привлек к себе внимание публики не раньше 1818 года! Другой пример касается «Анны Карениной», набоковское замечание о Вронском, играющем в теннис сразу после возвращения со скачек (или с охоты):  ! Должен ли был Толстой писать о том, как Вронский приводил себя в порядок в ванной и, может быть, при этом снимал шпоры? «Как бы то ни было, – сказал я, – для Набокова русская литература состоит только из пяти или шести великих писателей (один из них, естественно, сам Набоков)». Да и в мировой литературе (мог бы я добавить) для Набокова наберется 20, самое большое 25 приемлемых имен: надеюсь, мое предположение не чрезмерно оптимистично.

Можно задаться вопросом. Читая дневник и письма Толстого, так же как и письма Флобера, поражаешься тому, какие муки доставляло им писательство. Сопряжен ли с муками творческий процесс Набокова? Только ли бабочка – единственный конечный результат болезненного роста (Набоков – энтомолог, и все его посвящения обычно снабжены изображением бабочки)? И еще я заметил, что в клоунах (а в набоковском стиле много клоунады) обычно таится глубокая печаль. В его случае это не очевидно, но все-таки может быть, глубоко, на самом дне!

красоту, оставляют меня холодным. <…>

Из дневника Александра Гладкова, 29 декабря 1968  

<…> Читал целый день роман Сирина (Набокова) «Дар». Я читал его раньше, но по тексту «Современных записок», т. е. без главы о Чернышевском, да и не так внимательно, как сейчас. Роман великолепен. По-моему, это лучший роман этого автора. Он прекрасен и по замыслу, и по прихотливой и небанальной сюжетной структуре, и по словесному мастерству. Но главная его удача – герой его убедителен как талант, как человек с поэтическим даром. Подобного примера я не знаю во всей мировой литературе: обычно (кроме «Мартина Идена», м. б.) «писатели» – герои романов – условно-ходульные фигуры. <…>

Джеймс Дики – Фрэнку Кермоуду, 20 марта 1969 

<…> И еще я очень благодарен Вам за то, что Вы сказали о Набокове. Редко читал я писателя, который казался бы мне более занудным и отталкивающим, чем он. Он олицетворяет тот тип писателя, который я больше всего ненавижу, – с неизменной самодовольной ухмылкой интеллектуала, выражающей чувство, что всё и особенно все  в известной мере достойны презрения. С этой высоты интеллектуального превосходства и снобизма, по-моему, не слишком разумно смотреть на род людской. Сам я тугодум, и Набоков, несомненно, счел бы меня достойным презрения больше, чем всех прочих смертных, за исключением разве что молодых американских писателей, выстукивающих на машинке, как он выразился, «тяжеловесные автобиографические романы». <…>

Из дневника Альфреда Кейзина, 26 марта 1969 

ощущение реальности так сложно и запутанно, что он научился искусству отделять себя от «сна разума», не быть при этом связующим звеном между первым и вторым, но в то же время представлять их как другую версию реальности, как фокус из его набора фокусника… Необычный в своей мечте о любви, в способности научной   (Линней)… Бешеная талантливость русского аристократа, интеллектуала-петербуржца, бросающего вызов западному миру.

Единство времени для художника-наблюдателя. Время – огромный круг, чья окружность – везде .

благочестие – абсолютно добропорядочного человека. (Испытания русского барина, никому не желающего зла.) По своей природе Владимир в высшей степени миролюбив. Мир литературы – мир его  воображения.

В[ладимир] – мастер слова; он строит предложения таким образом, чтобы увидеть, куда они его заведут. Любит экспериментировать с ощущениями, создавать и разрушать законы восприятия. Движим необходимостью творить реальность.

Главная его особенность – боязнь молчания и  

Слова чрезвычайно важны для В. Они обладают волшебной силой называния  безмолвия, изгнания и искусства.

Альфред Кейзин 

– Владимиру Маркову, 29 апреля 1969 

<…> Но мне вообще почти никогда не нравятся переводы стихов – особенно тех, которые я знаю и люблю. Переводы стихов стихом же почти никогда не удаются, почти всегда это не только не то, но и   не то. До этого пункта я иду с Набоковым (теперешним), но это не значит, что я одобряю то, как он перевел «Онегина» (а вот его перевод «Моцарта и Сальери», совместно с его теперешним врагом, Эдмондом Вильсоном, был хорош, как и некоторые другие, сделанные тогда же). <…>

Эдмунд Уилсон – Роману Гринбергу, 9 мая 1969 

<…> Видали Володю Набокова на обложке «Ньюсуик»? Он напоминает статиста, нанятого, чтобы позировать в роли Володи – Владимира Набокова <…>.

Глеб Струве – Владимиру Маркову, 22 мая 1969 

<…> О набоковской «Аде» высказаться окончательно не могу. Это – книга, которую надо, чтобы до конца разобраться в ней, прочесть больше одного раза. Разобраться – во всех выкрутасах. Стоит ли разбираться, другое дело. Гениально? Нет, не сказал бы, хотя в романе есть очень «глубокий» трактат о природе времени – якобы новая, гениальная теория, опрокидывающая и Бергсона, и Эйнштейна, и всех их предшественников. Но это тоже – «выкрутасы». Чисто словесные выкрутасы, которых больше, чем когда-либо, должны были бы Вам понравиться. Я пришел к заключению, что книга сумасшедшая «Time», что Набоков сам определил себя как «the most lucid mad mind». Это верно – у него сочетание «lucidity» и «madness»⁶⁵. (Между прочим, «Time» не называет книгу гениальной  и не считает ее лучшим набоковским произведением. Думаю, что этот отзыв написал Appel и что он предпочитает «Лолиту». А мне «Ада» нравится больше: она и поэтичнее и фантастичнее. Читать ее трудно, но не так скучно, как вторую часть «Лолиты». «Непристойности» в ней, пожалуй, больше, но она другого рода (подробности, намеки; я не говорю о самой теме кровосмесительной любви – это скорее из области набоковской «игры»). <…>

– Глену Моррису, 16 августа 1969 

<…> Когда я лежал в больнице, прочел около ста пятидесяти страниц «Ады», но она мне не понравилась. Думаю, в конце концов я ее одолею. <…>

Из дневника Джона Фаулза, 3–11 октября 1969 

<…> Набоков, «Ада». Он безнравственный старик, грязный старик; роман по большей части мастурбация; доставляющие физическое наслаждение мечтания старого человека о юных девушках; все окутано осенней дымкой в духе Ватто; очень красиво, он вызывает из области воспоминаний сцены, мгновения, настроения, давно минувшие часы почти так же искусно, как Пруст. Его слабая сторона – та, где он ближе к Джойсу, хотя, мне кажется, она нужна ему больше, чем большинству писателей. Я хочу сказать, что сентиментальные, слабые места как-то очень гладко, легко переходят у него в замечательные прустовские сцены. Думаю, неорганизованность огромной эрудиции, проистекающая от усиленного чтения и странных увлечений, никогда не даст ему подняться на вершину Парнаса; но и без того есть нечто неприятное в отбрасываемой им тени – нарциссизм, онанистическое обожание его, Набокова. Почти как у Жене, но без искренности того. <…>

Дочитал «Аду». Она мне очень понравилась: роман для романистов, точно так же как некоторые вещи Баха считаются музыкой для музыкантов. Только писатель (если быть точным – писатель, напоминающий, подобно мне, таинственный сад) способен уразуметь, о чем книга. Думаю, я   Набокова лучше, чем другие его читатели – конечно же, не в том смысле, что я лучше всех разбираюсь в его перекрестных ссылках и реминисценциях, а так, как понимаю Клэра, Гарди. Мы с ним родственные души.

нам того, что непосредственно воспринимается чувствами. <…>

Джон Фаулз 

Из дневника Марка Шефтеля, 9 декабря 1969 

«Wiadomoci» М. К. Павликовский дал Набокову титул «величайшего из ныне живущих писателей». Как много писателей в разных странах, чье величие либо скрыто, либо не может быть оценено по достоинству из-за отсутствия перспективы. Нет сомнений в том, что Набоков добился большого коммерческого успеха со времени выхода «Лолиты». Между прочим, до этой публикации был ли М. Павликовский о нем того же мнения, что и сейчас? Было бы интересно узнать. Также несомненно, что Набоков – удивительный литературный виртуоз, который выполняет изумительные словесные пируэты и блестяще обводит читателей вокруг пальца. Боюсь, однако, что это не более чем восхитительное цирковое представление. Является ли цирк высшей формой театрального искусства? Менее разнообразная, но зато более волнующая драма, по крайней мере на один уровень выше цирка. Набоков способен проделывать удивительные вещи со словами и образами, но часто задаешься вопросом, есть ли во всем этом внутренняя необходимость? Чувствуешь, что за всем этим блеском маловато серьезности, и можно легко догадаться, что вряд ли для Набокова писательство было такой же мукой, как для Флобера или Толстого. Высочайшего таланта виртуоз, но романист, романам которого недостает силы и композиционной собранности. Безусловно, художник, но меньше, чем виртуоз. Вот почему, читая Набокова, не можешь забыться. В его историях нельзя, как у Толстого, увидеть реальность, большую, нежели наша повседневность. Ими можно восхищаться и наслаждаться, но увлечься ими трудно. По крайней мере, так я ощущаю и его русские, и гораздо более затейливые английские романы. Ни любви, ни сострадания, ни отождествления с тем, что изображается! Тогда почему «величайший»? Талантливый, эгоцентричный, игривый клоун, дурачащийся перед зеркалом. Лелеющий свои слова, словно это драгоценные ювелирные украшения (часто это и впрямь так!), и восхищающий ценителей слов ради слов – не силой их выражения, а изящным расточительством. Простите, но я предпочитаю Казандзакиса. Поставил бы Павликовский Казандзакиса выше Набокова, если бы Казандзакис был еще жив?… Что касается Набокова, я прочитал и перечитал «Лолиту». Я прочитал его русские романы, и некоторые мне нравятся (в частности, я очень люблю «Защиту Лужина»). Но я не нахожу в них истинного величия, волнующей силы, литературной магии… крови из сердца соловья, которая сделала розу столь прекрасной в восхитительной сказке Уайльда «Соловей и роза». Это не про творчество Набокова, головное искусство, которое не способно тронуть чье-либо сердце… Хотя есть исключения. Одно из них – финальный эпизод «Лолиты»: он трогает до глубины души. Но это именно исключение. Все остальное – лишь игра слов. Так я чувствую. Вероятно, я ошибаюсь, а может быть, ошибаются М. Павликовский, Нина Берберова, Мэри Маккарти и другие, кто возносит Набокова на вершину славы… Набоков не считает Стендаля писателем! Ставит ли М. Павликовский Набокова выше Стендаля? Выше Бальзака? Выше Пруста? Для Набокова двое последних также не великие писатели. Такое непомерное высокомерие не служит доказательством гениальности, в отличие от скромности.

…10 декабря 1969 

Рассказал Олегу Масленникову про мнение М. Павликовского о Набокове. Он ответил: «На безрыбье и рак рыба ». Аспирантка, которая была с нами, рассказала, что видела по телевизору интервью с Набоковым. Среди вопросов один был про его отношение к писателям. Выше всех он поставил Джеймса Джойса, затем Андрея Белого. Что касается Достоевского, то он постоянно третирует его как второсортного писаку («наш отечественный Пинкертон в мистическом одеянии»). Я слышал, что после моего доклада о «Лолите» на заседании «Бук энд боул» Роберт Лэнгбаум говорил о родстве Набокова с Достоевским. Действительно, как я заметил, у них можно найти много общих тем и мотивов. На это Лэнгбаум откликнулся, сказав, что хорошо было бы написать статью «Достоевский и Набоков». Набоков был бы взбешен этим, но овчинка стоит выделки. И сегодня я перечислил Масленникову их общие черты: 1) мотив двойничества; 2) жизнь как игра («Защита Лужина», «Король, дама, валет»); 3) любовь к неполовозрелым девочкам («Исповедь Ставрогина» у Достоевского). Довольно об этом.

идея, которую он хотел донести до читателя, видение жизни, основанное на сострадании. Набоков же любую идею в литературе считает мертвечиной, хотя и в его романах чувство жалости порой поднимает голову то там, то здесь. И неудивительно, ведь оба, и Набоков, и Достоевский, происходят из одного источника, из Гоголя. Достоевский – непосредственно, Набоков – через Белого. Оба принадлежали к гоголевскому направлению русской литературы, в котором особое внимание уделялось другой стороне бытия, потусторонней реальности, отражению жизни в «кривом зеркале» воображения. Как выразилась по поводу Набокова Нина Берберова, «жизнь, перевернутая вверх ногами». Для Набокова это всего лишь игра, в которую он играет очень искусно. Для Достоевского в этом таился намек на высшую реальность, переосмысление всех ценностей, сложившихся благодаря христианской концепции страдания. Думается мне, что Достоевский пошел дальше и (если смотреть ретроспективно) завершил то, что Набоков только наметил. Таков мой план статьи о Набокове и Достоевском!

Одно удивительно – отсутствие в набоковских произведениях Петербурга как мотива. Пушкин, Гоголь, Достоевский, Блок, Белый – у всех имперский город выступал как мотив, как персонаж. Не то у Набокова! Его детские и юношеские воспоминания связаны с различными загородными поместьями, но не с Санкт-Петербургом…

Комментарии

C. 110 …  – О. Э. Мандельштам «волновал» Набокова еще в 1920-х гг.: словно опасаясь попасть под его влияние, он писал о нем как о «прелестном тупике» русской поэзии, подражать которому «значит впадать в своего рода плагиат» (Набоков В.  Собр. соч.  «швейцарский» период Набоков дважды упоминал Мандельштама в интервью. Первый раз – в телеинтервью Роберту Хьюзу 1965 г., в котором назвал Мандельштама «удивительным поэтом, величайшим из тех, кто пытался выжить в России при советском режиме» (цит. по: Набоков о Набокове – в интервью 1966 г. Герберту Голду: «Что касается Мандельштама, то его я тоже знал наизусть, но он доставлял мне не столь пылкое наслаждение. Сегодня сквозь призму трагической судьбы его поэзия кажется более великой, чем она есть на самом деле» (Там же. С. 215). Сходным образом Набоков высказался о стихах Мандельштама («Мы живем, под собою не чуя страны…» и «Средь народного шума и смеха…», опубликованных во втором выпуске «Воздушных путей») в письме Роману Гринбергу (22 июня 1961 г.): «Какие страшные стихи Мандельштама про сталинские брови и сердцевину. Но интересны они не столько как стихи, сколько как “человеческий документ”» (Диаспора 

…стихи для сборника…  – Стихотворения «Какое сделал я дурное дело…» и «Минуты есть: “Не может быть”, – бормочешь…» были опубликованы во втором номере издаваемого Гринбергом альманаха «Воздушные пути» (1961. № 2. С. 184—185).

… он прав, видя сусальность у Поплавского…  – В рецензии на сборник «Флаги» (1931) Набоков уничижительно писал о поэзии «монпарнасского царевича» Бориса Поплавского: «…Трудно относиться к стихам Поплавского серьезно: особенно неприятно, когда он их начинает расцвечивать ангельскими эпитетами, – получается какой-то крашеный марципан или цветная фотографическая открытка с перламутровыми блестками. Является даже мысль, не пустая ли это всё забава, не лучше ли Поплавскому попытать свои силы в области прозы?» (Руль. 1931. 11 марта (№ 3128). С. 5).

Во второй рецензии…  – Речь идет о благожелательном отзыве Набокова на «восхитительную книгу» Антонина Ладинского «Черное и голубое» (Руль. 1931. 28 января (№ 3092). С. 2).

Газданов —1971) – один из самых ярких прозаиков младшего поколения эмигрантских писателей, занимавший второе место после Сирина-Набокова в негласной табели о рангах; в печати всегда уважительно отзывался о Набокове, называя его «единственным талантливым писателем “молодого поколения”» (Литературные признания // Встречи. 1934. № 6. С. 260).

Ржевский  (наст. фам. Суражевский) Леонид Денисович (1905—1986) – литературовед, писатель, критик. До войны преподавал в ряде вузов, в 1941 г. – доцент; был мобилизован, раненым попал в плен, где стал членом антисоветского «Национально-трудового союза» (НТС); после войны остался на Западе. Был сотрудником, а в 1952—1955 гг. главным редактором журнал «Грани»; в 1956 г. возглавил русскую редакцию радиостанции «Освобождение» («Свобода»); в 1963 г. переехал в США, где преподавал в различных университетах.

Смирнов  —1978) – советский писатель, критик. Почитатель Бунина, автор одной из немногих в советской прессе 1920-х гг. статей о бунинском творчестве (написанной, правда, в соответствии с «линией партии»), в годы хрущевской оттепели Смирнов предполагал написать монографию о Бунине, для которой собрал много документов. Собирая материал для книги, он вступил в переписку с вдовой писателя, В. Н. Буниной.

Лидия Корнеевна (1907—1996) – писательница, дочь Корнея Чуковского; приятельница А. А. Ахматовой, о которой много лет, подобно И. П. Эккерману, вела дневниковые записи.

…пасквиль. –  

Элиаде —1986) – румынский писатель, философ, историк религий; в 1945 г. эмигрировал во Францию; в 1956 г. переехал в США, где преподавал в различных университетах.

…– пародия на пастернаковские стихи… –  В альманахе «Воздушные пути» (1961. № 2) было опубликовано два набоковских стихотворения: «Минуты есть: “Не может быть”, – бормочешь…» и «Какое сделал я дурное дело…»; последнее вызвало бурю негодования среди многих эмигрантских литераторов, поскольку в нем усмотрели злую пародию на «Нобелевскую премию» Б. Пастернака.

Филиппов —1991) – поэт, прозаик, литературовед, эмигрант «второй волны»; во время Великой Отечественной войны, оказавшись на территории, оккупированной немецкими войсками, сотрудничал с гестапо; в 1944 г. бежал от наступавшей Красной армии в Латвию, а затем в Германию; в 1950 г. нашел прибежище в США, где преподавал в различных университетах; в соавторстве с Г. П. Струве подготовил к печати сочинения А. А. Ахматовой, Н. С. Гумилева, Н. А. Клюева, О. Э. Мандельштама, Б. Л. Пастернака.

… иметь второго Корвин-Пиотровского…  – Будучи литературным обозревателем парижской газеты «Русская мысль», Терапиано часто критически отзывался о произведениях В. Л. Корвин-Пиотровского, который отвечал на неблагоприятные отклики сварливыми «письмами в редакцию» (см., например: Корвин-Пиотровский В.  Ответ Ю. К. Терапиано (Письмо в редакцию) // Русская мысль. 1960. 27 августа (№ 1570). С. 7).

…«журнальной драки»… «разводить опиум чернил слюною бешеной собаки»  – реминисценция строк пушкинской эпиграммы «Охотник до журнальной драки…» (1824).

…будет торжествовать со своей мраморной рукою!  – Обыгрываются заключительные строки стихотворения «Какое сделал я дурное дело…»: «…Тень русской ветки будет колебаться / На мраморе моей руки».

—1984) – эмигрант второй волны, литератор, журналист, редактор журнала «Мосты».

Можайская Ольга Николаевна (в замужестве Емельянова; 1896—1973) – поэтесса, критик; в эмиграции с 1920 г.

 Ханна (1906—1975) – немецко-американский философ и историк, ученица М. Хайдеггера и К. Ясперса. Родилась в еврейской семье в Ганновере; перед приходом к власти нацистов бежала во Францию, откуда в 1941 г. – в США, где преподавала во многих университетах.

Джек (1922—1969) – американский писатель, представитель так называемого «разбитого поколения» в послевоенной американской литературе.

  Лоренс (р. 1919) – американский поэт.

Флеминг  —1981) – жена английского беллетриста Йена Флеминга, близкая приятельница Ивлина Во.

…интервью с ним в «Newsweek».  – Анонимно опубликованный очерк «Создатель “Лолиты” – Набоков, “космический шутник”» (Lolita’s Creator – Author Nabokov, a «Cosmic Joker» // Newsweek. 1962. Vol. 59. № 26. Р. 51—54); по жанру это не интервью, а литературный портрет – с вкраплениями закавыченных высказываний Набокова.

Завалишин  Вячеслав Клавдиевич (1915—1995) – журналист, критик, эмигрант «второй волны»; во время Второй мировой войны попал в плен; после войны, избежав насильственной репатриации, остался в Германии, в американской оккупационной зоне; в 1951 г. переехал в США, где жил литературным трудом: писал скрипты для радиостанции «Свобода», печатался в «Новом русском слове», «Новом журнале» и других эмигрантских изданиях.

…фильм … совсем провалился.  – Фильм, снятый по «Лолите» американским режиссером Стэнли Кубриком, действительно, не пользовался популярностью ни у широкой публики, ни у критиков. Большинство рецензий, появившихся в англоязычной прессе, были отрицательными. В частности, анонимный рецензент еженедельника «Тайм» раскритиковал фильм (особенно игру главных исполнителей, Сью Лайон и Джеймса Мейсона) и счел «Лолиту» «самой значительной, вызывающей наибольшее сочувствие жертвой нынешнего увлечения бездумной адаптацией, которая <…> для того чтобы заполучить золотое яйцо, убивает курицу» (Humbert Humdrum & Lullita // Time. 1962. Vol. 79. № 25 (June 22). Р. 60).

Макдональд Дуайт (1906—1982) – американский публицист, культуролог и литературный критик. Помимо разносной рецензии на «Бледный огонь» (рус. перевод см.:  —364), его перу принадлежит негативный отзыв о набоковской работе «Пушкин и Ганнибал», опубликованной в июльском номере журнала «Энкаунтер» за 1962 г. (Nabokov V.  Pushkin and Gannibal // Encounter. 1962. Vol. 19. № 1 (July). P. 11—26). Посетовав на то, что в Набокове возобладал дух педанта Джона Кинбота, высмеянного в «Бледном огне», критик завершил заметку ехидным вопросом: «Напечатали бы редакторы набоковскую статью, если бы ее прислал безвестный студент, скажем, Корнельского университета?» (Encounter. 1962. Vol. 19. № 3 (September). P. 94). Ответ Набокова, в котором указывалось на голословность макдональдовской критики, был напечатан в том же сентябрьском номере «Энкаунтера», что и заметка Макдональда. Позже в своих публичных выступлениях Макдональд высоко оценивал творчество Набокова, особенно «Лолиту», но критически отзывался о «Бледном огне». «Я обожаю Набокова – и как романиста, и как мемуариста и полемиста, – признавался он в интервью 1968 г. журналу «Book World». – Исключение – “Бледный огонь”, который просто не удался» (цит. по: Interviews with Dwight Macdonald / Ed. by M. Wreszin. University press of Mississippi, 2003. Р. 44).

…пришел «Нью рипаблик» с твоим многословным панегириком.  – Примечательно, что аллилуйная рецензия Маккарти (русский перевод см.:  . С. 349—360) несколько озадачила и автора «Бледного огня». В одном из писем он назвал ее лучшей среди печатных откликов на свое произведение (SL Бойд Б.  Владимир Набоков. Американские годы. М.: Изд-во «Независимая газета»; СПб.: Симпозиум, 2004. С. 554).

Бишоп —1979) – американская поэтесса, однокашница Мэри Маккарти по Вассар-колледжу, приятельница поэта, драматурга и переводчика Роберта Лоуэлла (1917—1977), чей перевод мандельштамовского стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков…» Набоков раздраконил в статье «По поводу адаптации» (см.:  . С. 581—586). С 1951 по 1967 г. Бишоп жила в Бразилии и там познакомилась с аристократкой, специалисткой по ландшафтному дизайну Лотой де Маседо Соареш (1910—1967), которая стала ее любовницей и компаньонкой.

Чивер Джон (1912—1982) – американский прозаик; в эссе «Вдохновение» скупой на похвалы Набоков сочувственно отозвался о его рассказе «Сельский муж», назвав его «прекрасно вычерченным романом в миниатюре» (цит. по: Набоков о Набокове 

Максвелл Уильям (1908—2000) – американский писатель; на протяжении сорока лет, с 1936 по 1975 г., был литературным редактором журнала «Нью-Йоркер», тесно сотрудничал с Набоковым, который помянул его теплым словом в интервью Герберту Голду и Джорджу А. Плимптону: «Воспоминание о сердечной дружбе с <…> Биллом Максвеллом из “Нью-Йоркера” вызвало бы и у самого высокомерного писателя только чувство благодарности и удовольствия» (цит. по: Набоков о Набокове. 

Уэлти  —2001) – американская писательница, лауреат Пулицеровской премии (1972).

Эктон  Гарольд (1904—1994) – англо-итальянский писатель и мемуарист, товарищ Ивлина Во по Оксфорду; вероятный прототип Энтони Бланша, эстета и гомосексуалиста из романа «Возвращение в Брайдсхед».

…прием, устроенный «Боллинген Пресс» в честь Набокова…  – состоялся 21 апреля 1964 г. и был приурочен к изданию набоковского комментированного перевода «Евгения Онегина».

Авраам Цалевич (1890—1975) – американский переводчик, критик; выходец из России (родился в украинском городке Гайсине), в 1911 г. переселился в Швейцарию; в 1913 г. переехал в США, где закончил Колумбийский университет; с 1918 по 1955 г. возглавлял славянское отделение Нью-Йоркской публичной библиотеки. Зимой 1923/24 гг. вместе с женой, поэтессой и переводчицей Бабеттой Дейч (1895—1952), посетил Россию (он был послан в командировку для пополнения книжных фондов) и познакомился с К. И. Чуковским, с которым на протяжении многих лет поддерживал переписку. После переезда Набокова в США Ярмолинский познакомился с ним и вступил в переписку (см.: Переписка В. В. Набокова с А. Ц. Ярмолинским. Вступительная статья Галины Глушанок // Вышгород. 1999. № 6. С. 59—76).

  Барбара (1928—2006) – редактор еженедельника «Нью-Йорк ревью оф букс», на страницах которого появилась разгромная рецензия Эдмунда Уилсона на набоковский перевод и комментарий «Евгения Онегина» (The Strange Case of Pushkin and Nabokov // New York Review of Books. 1965. July 15. Р. 3—6; русский перевод см.: Классик без ретуши —392). Эта рецензия вызвала одну из самых ожесточенных литературных дискуссий в англоязычной прессе 1960-х гг. После того как Набоков и Уилсон обменялись колкими заметками на страницах «Нью-Йорк ревью оф букс» (1965. August 26), полемика, в которой приняли живое участие многие американские литературоведы и критики, перекинулась и на другие издания («Энкаунтер», «Нью стейтсмен»).

–  Имеется в виду перевод «Евгения Онегина», выполненный Уолтером Арндтом (Alexander Pushkin  Eugene Onegin. A new translation in the Onegin stanza with an introduction and notes by Walter Arndt. A Dutton paperback. New York, 1963). Арндтовский «Онегин», вышедший за год до публикации комментированного набоковского «подстрочника», получил боллингеновскую премию, присуждаемую за лучший поэтический перевод, и… был немилосердно раскритикован Набоковым в статье «Бренча на клавикордах» (см.:  . С. 519—531).

Михайлов  Олег Николаевич (р. 1932) – писатель, литературовед, соавтор энциклопедической статьи «Набоков, Владимир Владимирович», одной из немногих публикаций о Набокове, появившихся в официальной советской печати (Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. Т. 5. М.: Сов. энциклопедия, 1968. Стб. 60—61).

«Nouvelle Litteraire» (или «Figaro Litteraire», точно не помню) было интервью … – Скорее всего, речь идет об интервью, которое Набоков дал осенью 1959 г. перед презентацией «галлимаровского» издания «Лолиты» (Delpech J.  Nabokov sans «Lolita» // Nouvelles littraires. 1959. 29 Oct. (№ 1768). Р. 1, 2).

…  – Немного неточная цитата из «Божественной комедии» («Ад», третья песнь); в оригинале: «Non ragioniam di lor, ma guarda e passa» (в переводе М. Лозинского: «Они не стоят слов: взгляни – и мимо»).

Рэндалл (1914—1965) – американский поэт, критик; четырехтомный набоковский перевод «Евгения Онегина» получил в подарок от своего приятеля, Майкла ди Капуа, в ту пору – редактора детской литературы в издательстве «Макмиллан».

«кукушка и петух»…  – Скорее всего, нелестное сравнение с героями басни И. А. Крылова содержалось в несохранившемся письме Бахраха. Много позже он сравнил Ходасевича и Набокова с петухом и кукушкой в мемуарном очерке «Владислав Ходасевич»: «…Было бы более разумно не включать в переиздание избранных ходасевичевских статей его эссе о Сирине, хотя бы потому, что если Ходасевич прозорливо уверовал в будущее молодого “Сирина”, то до “Набокова” он не дожил. Потому его оценки формы сиринского творчества были своего рода гаданьем на кофейной гуще, и высказывания самого Набокова о Ходасевиче ни для кого не были секретом, и потому невольно вспоминается басня о петухе и кукушке» (Бахрах А. 

«Соня» – скрываясь за этим именем и выдавая себя за высокооплачиваемую модель, любительницу литературы и искусства, приятель В. В. Набокова Р. Н. Гринберг вступил с Корнеем Чуковским в переписку, которая продлилась с октября 1964 по май 1967 г. Наряду с разными литературными и социально-политическими темами, которые поднимались в этом исключительно интересном эпистолярном романе, в письмах корреспондентов часто упоминается творчество и личность Набокова. Подробнее об этом см.: Ржевский Л . Загадочная корреспондентка Корнея Чуковского // Новый журнал. 1976. № 123. С. 98—164.

…о «фосфорных рифмах последних стихов»…  – цитируется стихотворение «Поэты», опубликованное в «Современных записок» под псевдонимом Василий Шишков (1939. № 69). Адамович, в 1930-х гг. пренебрежительно отзывавшийся о стихах Набокова, попался в набоковскую ловушку и в очередном литературном обзоре посвятил новому поэту восторженные строки: «Кто такой Василий Шишков? Были ли уже где-нибудь стихи за его подписью? Не решаюсь утверждать с уверенностью, но, кажется, имени этого видеть в печати не приходилось. Во всяком случае, оно не запомнилось, а судя по стихотворению, помещенному в “Современных записках”, запомниться должно было бы. В “Поэтах” Шишкова талантлива каждая строчка, каждое слово, убедителен широкий их напев, и всюду разбросаны те находки, тот неожиданный и верный эпитет, то неожиданное и сразу прельщающее повторение, которые никаким опытом заменить нельзя. <…> Не могу, к сожалению, привести всего прекрасного этого стихотворения, – по недостатку места, но еще раз спрошу, – кто это, Василий Шишков? Откуда он? Вполне возможно, что через год-два его имя будут знать все, кому дорога русская поэзия» (Последние новости. 1939. 17 августа (№ 6716). С. 3).

Симмонс Эрнест Джозеф (1903—1972) – американский славист, литературовед, критик. Осенью 1940 г. именно Симмонс получил место в Корнельском университете, на которое пытался устроить Набокова профессор Ф. Мозли; переход Симмонса в Колумбийский университет сделал возможным появление Набокова в Корнеле. Несмотря на эти перипетии, судя по всему, между Набоковым и Симмонсом не возникло неприязни: в 1946 г. они записали программу о «Ревизоре» для радиостанции Си-би-эс; в 1964 г. Симмонс сочувственно отозвался о набоковском «Онегине» на страницах книжного обозрения «Нью-Йорк Таймс»: «Набоков работал над переводом “Евгения Онегина” с 1950 года, и его затянувшаяся битва породила ожидания, что это будет magnum opus. Теперь, когда книга появилась, ее спорные места и полный отказ от рифм могут кого-то разочаровать. Но во всех формальных отношениях это великолепное достижение – непревзойденный перевод и комментарий пушкинской поэмы. Действительно, по точности перевода на английский с ним нечего сравнивать, точно так же и комментарий превосходит все, что есть на русском» ( 

…очень обидны показались Анне Ахматовой его (правда, превосходные) пародии на ее лирику. –  Речь идет о жеманных стихотворениях пошловатой героини романа «Пнин» Лизы Боголеповой, в которых пародируется поэтическая манера ранней Ахматовой:

И монашенки я скромней;

Над холодной постелью моей.

Прожигают мое забытье,
И шепчу я имя Георгий —


Самоцветов кроме очей
Нет у меня никаких,
Но есть роза еще нежней

И юноша тихий сказал:
«Ваше сердце всего нежней…»
И я опустила глаза…

…получили в свое время ту книжку «New York Review of Books»…  – «Соня» подписала Корнея Чуковского на нью-йоркский еженедельник и послала ему номер с отрицательным отзывом Эдмунда Уилсона на набоковского «Онегина».

Пауэлл —1965) – американская писательница, приятельница Эдмунда Уилсона.

Гарнетт Констанция  —1946) – знаменитая английская переводчица, познакомившая англоязычных читателей с произведениями едва ли не всех русских классиков ХIХ в. Поскольку Гарнетт нередко весьма вольно обращалась с оригиналами, Набоков, придерживавшийся в вопросах перевода принципов «идеального буквализма», при каждом удобном случае поносил ее «бесцветные, вялые, неточные переложения» (цит. по: Набоков о Набокове 

Хэпгуд  Изабель Флоренс (1850—1928) – американская писательница и переводчица; переводила на английский язык произведения Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого (с которым встречалась во время путешествия по России), А. П. Чехова, И. А. Бунина; в своем «Николае Гоголе» Набоков неоднократно указывал на грубые ошибки в ее переводе «Мертвых душ».

 —1963) – специалист по семеноводству и цветоводству, владелец цветочного магазина в Нью-Йорке.

…автограф молодого В. Н. – терцины.  – Речь идет о стихотворении «Революция» (1917).

…Владимир никогда не был глубоко связан с русской культурой, оставив родину в шестнадцатилетнем возрасте…  – Оставляя на совести «Сони» заявление о том, что Набоков «никогда не был глубоко связан с русской культурой» – этому противоречат и многочисленные признания писателя (в письмах тому же Р. Гринбергу), и его творчество – вплоть до перенасыщенной русскими аллюзиями «Ады», – хочу заметить, что Набоков покинул Россию в апреле 1919 г., то есть ему было не шестнадцать, а девятнадцать лет.

…«Encounter» с феерической статьей о «Евгении Онегине». –  Имеется в виду полемическая статья В. Набокова, которой он расправлялся с критиками своего комментированного «Онегина», в первую очередь – с Эдмундом Уилсоном (Nabokov’s Reply // Encounter. 1966. Vol. 26. № 2 (February). Р. 80—89); с небольшими изменениями она вошла в сборник «Твердые суждения» (1973) под заглавием «Ответ моим критикам» (перевод см.: Набоков о Набокове —567).

…номер «N. Y. Review of Books» с невероятным ответом Эдмунда Wilson’а  – Речь идет о заметке «Dangerous animal» (1966. February 17). Ранее, в январском выпуске «Нью-Йорк ревью оф букс» (1966. № 12) была опубликована ироничная набоковская заметка «Перевод»; в ней приводились русский и английский переводы куплета из популярной песенки про волка «Menagerie» («Звери», 1868) французского поэта П. К. Теодора, которыми Набоков метил в своего оппонента: «Cet animal est trs mchant: / Quand on l’attaque, il se dfend» («Животное сие – презлое существо / Обороняется, коль трогают его»). В «Опасном животном» Эдмунд Уилсон парировал колкий выпад Набокова другим французским двустишием: «Cet animal a parfois tort. / Il faut le gronder quand il mord» (букв. перевод: «Это животное порой бывает неправым, / Нужно его ругать, когда оно кусает»; рифмованный перевод, предложенный Натальей Тагер:

Животное сие бывает неправым порой,
– едва учиняет разбой.

…Женя –  —1975) – переводчица (в 1960-х гг. работала в нью-йоркском бюро путешествий), приятельница Р. Гринберга, поспособствовавшая ему в невинном розыгрыше престарелого литератора; в конце августа 1965 г. она приехала СССР, навестила Корнея Чуковского в его переделкинском доме и передала подарки от «Сони», о чем тот радостно сообщил своей «корреспондентке» в письме от 31 августа 1965 г.: «Милая Соня! Спасибо за японский синий шарф и, главное, за портреты. Для меня они очень большая радость. Мы с Женей очень интенсивно любили друг друга в течение трех часов и остались как будто довольны этим филантропическим занятием. Не знаю, как я ей, но мне она сильно пришлась по душе, и мне показалось, что мы знакомы с ней тысячу лет» (цит. по: Новый журнал. 1976. № 123. С. 134).

Не послал я свою статью в «Review of Books», так как не кончил ее…  – Все это явно противоречит заявлению, сделанному в письме от 21 июля 1966 г. Скорее всего, Чуковский просто не хотел писать о том, что не получил официального разрешения на публикацию статьи (несмотря на ее критический пафос по отношению к Набокову-комментатору). По всей видимости, рецензия на набоковского «Онегина» вошла в большую статью «Онегин на чужбине», в которой, помимо четырехтомника Набокова, придирчиво разбирались работы других переводчиков – Бабетты Дейч, Юджина Кейдена и др. Над этой статьей Чуковский работал до самой смерти. Осенью 1969 г. он отправил незавершенную статью «для публикации отрывков из нее в одном ленинградском сборнике», сопроводив ее письмом, в котором заверял редакцию: «…невозможно печатать эти отрывки, не указав на великую талантливость автора, на его мировую известность, на другие его превосходные труды (например, перевод “Я памятник себе воздвиг нерукотворный…”). Иначе говоря, немыслимо (и даже безнравственно!) отмечать одни минусы, не сказав о плюсах. Я прочитал почти все книги Набокова – “Пнин”, и “Nabokov’s Dozen”, “Pale Fire”, “Защиту Лужина”, и “Приглашение на казнь”, и “Лолиту”, и работу его о Гоголе, и его “Мемуары” и считаю невозможным умолчать обо всех этих книгах и не заявить громко и недвусмысленно о их талантливости и значительности. Лишь после того, как это будет сказано, я могу говорить о его снобизме, нигилизме, самохвальстве и прочее. Огульно бранить Набокова – для этого и без меня найдутся охотники» (Чуковский К. И . Собр. соч.: В 15 т. Т. 3. М., Терра– Книжный клуб, 2001. С. 584). При жизни автора незаконченная статья «Онегин на чужбине» так и не была напечатана. Впервые она увидела свет в «перестроечную» эпоху (Дружба народов. 1988. № 4. С. 246—257;   —345).

…новое, исправленное издание своих автобиографических воспоминаний.  – «Speak, Memory. An Autobiography Revisited» (N. Y.: Putnam Son’s, 1966).

…собираюсь написать ему об этом…  – Роман Гринберг сдержал слово и передал жалобы Чуковского Набокову. Тот, однако, настаивал (в письме от 18 февраля 1967 г.) на правдивости истории о нелепой беседе с английским королем: «…Чуковскому же напиши, если хочешь, что мой сын вырос на его “Крокодиле” и “Мойдодыре”, и что ничего нет обидного в том, что русский человек плохо произносит на всех не выученных в детстве языках (он бы послушал, как я ковыряю по-немецки или по-итальянски). Память у меня хорошая, и наблюдательность у моего отца была исключительная, и я помню другие его добродушные анекдоты все о той же поездке, которые я предпочел в книжку не включать» (Диаспора . Вып. 1. С. 551—552).

…его мемуары (я не читал их)…  – Ср. с дневниковой записью К. Чуковского, сделанной 13 января 1961 г. (см. с. 111 наст. изд.).

Я всегда относился к нему с уважением…  – Это подтверждается записями, сделанными в дневнике Чуковского 29 марта 1922 г. по прочтении злорадных сообщений в советской прессе об убийстве В. Д. Набокова: «Фельетон О. Л. Д’Ора гнусен – развязностью и наигранным цинизмом. После этого фельетона еще больше страдаешь, что убили такого спокойного, никому не мешающего, чистого, благожелательного барина, который умудрился остаться русским интеллигентом и при миллионном состоянии» ( Дневник. 1901—1929. М., 1991. С. 206).

…предисловие к «Защите Лужина».  – Речь идет о предисловии к изданию набоковского романа под маркой несуществующего парижского издательства «ditions de la Seine», которое было подготовлено ЦРУ специально для распространения на территории СССР. Видимо, возражений со стороны Набокова не последовало – роман вышел с предисловием автора и вступительной статьей Адамовича, некогда написавшего кислые рецензии на журнальную публикацию «Защиты Лужина» (см.:  . С. 55—59, 61—62, 70—76).

Гершенкрон  —1978) – ученый-экономист и советолог, автор одной из самых вдумчивых рецензий на набоковский перевод и комментарий «Евгения Онегина» (A Manufactured Monument? // Modern Philology. 1966. May. Р. 336—347; русский перевод см.:  . С. 396—421).

Чудовский  Валериан Адольфович (1882—1937) – критик, журналист, с 1910 по 1917 г. – постоянный сотрудник журнала «Аполлон».

 Надежда Матвеевна (1897—1990) – жена литературоведа и лингвиста Виктора Владимировича Виноградова, многолетний корреспондент Чуковского.

Шефтель Марк Юрьевич (1902—1985) – американский литературовед (родился в еврейской семье в России, в Староконстантинове); после революции вместе с семьей оказался на территории Польши, затем жил во Франции и Бельгии; в 1942 переехал в США, где стал преподавать литературу в Корнельском университете. Многолетний коллега Набокова по университету, Шефтель довольно тесно общался с ним (сохранилась переписка между ним, Набоковым и Романом Якобсоном, в которой обсуждался совместный проект по изданию комментированного англоязычного перевода «Слова о полку Игореве»). Некоторыми набоковедами Шефтель (в отличие от Набокова говоривший по-английски с сильным акцентом) считается прототипом Пнина. В частности, этой теме посвящена книга Г. Димент «Пниниада. Владимир Набоков и Марк Шефтель» (1997), где и опубликованы выдержки из дневника Шефтеля, не раз обращавшегося к личности и творчеству своего прославленного сослуживца (который, как с горечью отметил автор дневника, покинув Корнель, ни разу не написал ему).

Дики —1997) – американский поэт, писатель и критик; получил широкую известность в США после того, как в 1972 г. был экранизирован его роман «Избавление» («Deliverance», 1970). Примечательно, что в одном из интервью Дики восторженно отозвался о «Лолите»: «Я люблю “Лолиту”: думаю, это лучшая вещь Набокова, которую я читал. Набоков поражает меня своим высокомерием и умничаньем, но это и впрямь первоклассный роман» (The voiced connections of James Dickey: interviews and conversations / Ed. by D. Baughman. University of South Carolina Press, 1989. Р. 239).

  Фрэнк, сэр (1919—2010) – английский критик и литературовед; член Королевского литературного общества и Британской академии; в 1991 г. был возведен в рыцарское достоинство; автор нескольких критических статей о творчестве Набокова: на русский язык переведены его рецензии на романы «Под знаком незаконнорожденных» и «Бледный огонь» (см.: Классик без ретуши —257, 366—370).

…«the most lucid mad mind».  – С небольшими сокращениями цитируется фраза из набоковского интервью журналу «Тайм», которая была вынесена в заголовок: «I Have Never Seen a More Lucid, More Lonely, Better Balanced Mad Mind Than Mine» («В жизни не встречал более ясного, более одинокого, более гармоничного безумства, чем мое»; перевод цит. по: Набоков о Набокове.  «Успехи Просперо», приуроченную к выходу романа «Ада» (Prospero’s Progress // Time. 1969. Vol. 93. № 21. (May 23). Р. 49—50, 52—54).

Appel  – американский критик и литературовед Альфред Аппель (1934—2009), ученик Набокова по Корнельскому университету, поклонник и пропагандист набоковского творчества, был автором другой хвалебной рецензии на «Аду», практически одновременно с выходом книги опубликованной на страницах книжного приложения «Нью-Йорк Таймс». В ней «Ада» подавалась читателям как «великая сказка, в высшей степени оригинальное создание творческого воображения <…> – любовная история, эротический шедевр, райская фантазия, философское исследование времени» (New York Times Book Review. 1969. May 4. Р. 1). Позже Аппель «пришел к убеждению, что писал свою рецензию, опьяненный звездностью Набокова, но потом, очнувшись, пришел к мнению, что Набоков в период написания Ады недалеко ушел от Джойса периода “Поминок по Финнегану”» (Шифф С.  «Независимая газета», 2002. С. 426).

…я ее одолею.  – Судя по признанию, сделанному в книге «Окно в Россию», Уилсон не выполнил данное обещание: «Что касается “Ады”, – писал он в главе, посвященной Набокову, – то я просто не смог продраться сквозь нее. Первая глава – это разжиженные “Поминки по Финнегану”. Остальное – вся эта беспорядочно перетасованная география, весь этот высокоинтеллектуальный эротизм, все эти полиглотские беседы, которые, когда их передают по-английски, оказываются совершенно банальными, – утомили меня так, как это редко удавалось Набокову. Это великолепие, которое стремится ослеплять своим блеском, но оборачивается смертельной скукой» (Wilson E.  Window on Russia. N. Y.: Farrar, 1972. Р. 237).

Фаулз —2005) – знаменитый английский писатель, которого некоторые критики величали «английским Набоковым». См., например, рецензию Джозефа Эпстайна на роман «Волхв» (An English Nabokov // New Republic. 1966. Vol. 154. February 19. Р. 26—29).

Клэр  Джон (1793—1864) – английский поэт, полжизни проведший в доме для умалишенных; после полувекового забвения его лирика привлекла к себе интерес критиков и читателей и оказала влияние на творчество многих английских поэтов ХХ столетия.

Гарди  Томас (1840—1928) – знаменитый английский поэт и прозаик, один из любимых авторов Фаулза.

« »– польский эмигрантский журнал, издававшийся в Лондоне с 1946 по 1981 г.

Павликовский  —1972) – польский литератор, журналист; уроженец белорусского города Свислочь; по окончании минской гимназии жил в Петербурге, где изучал право; в 1917 г. переселился в Польшу; до начала Второй мировой войны жил в Вильно (Вильнюсе), сотрудничал в газете «Слово»; в 1940 г. эмигрировал в Швецию, откуда в 1943 г. перебрался в Лондон; с 1949 г. жил в США, преподавал польский и русский языки в Калифорнийском университете (Беркли).

Казандзакис  —1957) – классик греческой литературы ХХ в., получивший международную известность во многом благодаря своей скандальной книге «Последнее искушение Христа» (1951), внесенной католической церковью в Индекс запрещенных книг.

 —1972) – литературовед, педагог, переводчик; в 1920 г. переехал в США (получил гражданство в 1926 г.); в 1934 г. окончил Калифорнийский университет, получив степень бакалавра искусств; там же в 1942 г. защитил диссертацию по творчеству Андрея Белого; с 1944 по 1952 г. возглавлял Славянское отделение Калифорнийского университета.

…интервью с Набоковым.  – Речь идет о телеинтервью, которое в сентябре 1965 г. журналист Роберт Хьюз взял у Набокова для Образовательной программы нью-йоркского Телевидения-13. В этом интервью Набоков высказался о своих литературных предпочтениях: «Мои  “Улисс” Джойса, “Превращение” Кафки, “Петербург” Белого и первая часть сказки Пруста “В поисках утраченного времени”» (цит. по:  

«Бук энд боул»  (Book and Bowl, в переводе с английского – «Книга и чаша») —  дискуссионный клуб, основанный в 1907 г. профессором Корнельского университета Эвереттом Уордом Олмстедом; замышлялся как своеобразный форум, на котором университетские преподаватели могли бы встречаться друг с другом и со студентами (главным образом старшекурсниками) и обсуждать различные темы, касающиеся искусства и литературы. В 1940—1950-х гг. заседания клуба проводились раз или два раза в месяц в доме одного из его членов (Набоков, ссылаясь на занятость, от членства в клубе отказался). Осенью 1958 г., когда отголоски скандальной славы «Лолиты» долетели и до провинциальной Итаки, было проведено два заседания клуба, посвященных набоковскому роману. Первое прошло 23 октября в доме Шефтеля: на нем вслух читались главы из книги; на втором заседании, прошедшем 13 ноября в доме М. Абрахама, Марк Шефтель выступил с докладом о «Лолите».

Примечания

фр. 

англ