Глава XIII
Хруст счастья (В которой писатель использует искрящиеся слова, а читатель поглощает их одно за другим)
Есть слова, которые ослепляют и радуют, искрятся и сверкают, как звезды на ясном небе – сияющие источники свечения, соблазняющие зрение попытаться разглядеть остававшиеся до сих пор незримыми пламенные сферы. Вот несколько отблесков, которые светят мне, подобно золотой пыли на старинных, богато украшенных миниатюрами манускриптах. Для кого-то эти образы по-прежнему погружены в сон – просто буквы, которые ленятся даже посмотреть друг на друга. Но возможно, когда вы засыпаете, и они протягивают друг другу руки и вспыхивают над тьмой ваших сомкнутых век. И возможно, сочетания иных букв, которых мне не удалось постичь, будут кувыркаться у вас перед глазами и дразнить вас своими мелодиями. Вот что возбуждает мое любопытство. Хруст сладкой литературной радости.
«Вспоминаю некоторые такие минуты – назовем их айсбергами в раю, – когда, насытившись ею, ослабев от баснословных, безумных трудов, безвольно лежа под лазоревой полосой, идущей поперек тела, я, бывало, заключал ее в свои объятья с приглушенным стоном человеческой (наконец!) нежности…» («Лолита»).
Прочитай меня
Гаерские ленты голубой дымки, парящие над мозжечком.
«Я понял, что мир вовсе не борьба, не череда хищных случайностей, а мерцающая радость, благостное волнение, подарок, не оцененный нами» («Благость»).
– трепет, охватывающий того, кто видит темные туманности, медленно превращающиеся в ослепительные сферы.
Раковина улитки
«Несколько времени он пролежал на черном диване, но страстное наваждение едва ли не стало от этого лишь неотвязней. Он надумал вернуться на верхний этаж по улиточной лестнице…» («Ада»).
Сказочная лестница, внезапно обрывающаяся прямо в двенадцатую главу этой книги.
Одноокрашенный
«Я впервые увидел Тамару – выбираю ей псевдоним, окрашенный в цветочные тона ее настоящего имени [14] , – когда ей было пятнадцать, а мне на год больше. Мы повстречались в сильно пересеченной, но милой местности (черные ели, белые березы, болота, покосы, пустоши), лежащей к югу от Петербурга» («Память, говори»).
«Tamara et Lyussya puellae concolarae erant. Catamounti, cougari, pantheri et pumae felini concolori sunt» [15] .
Фата-Моргана
«Город был недавно отстроен, или перестроен, посреди плоской долины на высоте семи тысяч футов над уровнем моря; мне хотелось, чтобы он скоро надоел Лолите; тогда мы покатили бы в Южную Калифорнию, направляясь к мексиканской границе, к баснословным заливам, к сагуаровым пустыням и фата-морганам» («Лолита»).
Смешение миражей с неземными колдуньями. В полдень можно услышать, как феи Морганы поют о том, что любовь – истинная любовь од и сонетов, эротических признаний и легендарных страстей – рождается благословенными утрами, когда безумные рыцари рысью поспешают туда, где ждут их окруженные рвами с водой зубчатые башни и со скрипом поднимающиеся ворота. И в один прекрасный день слышат они флейте подобный девичий голос… (О различных вариантах окончания этой истории см. в пятой главе этой книги).
«…И вкус травинки, которую я жевал, смешивался с кукованием и со взлетом бабочки [16] …» («Память, говори»).
Светло-коричневая бабочка из очаровательного рода нимфалид, с черными пятнышками на передних крыльях и с серебряными полосками на исподе задних. Может вызывать любопытные вспышки синестезии в отношении фрикативных удовольствий дрожащих фритилларий, или же полеты фантазии, смешивающиеся с подмороженными millefeuilles [17] и крапчатыми крыльями.
Сумерки
«Большая керосиновая лампа на белом лепном пьедестале плывет по сумеркам. Она приближается – и вот, опустилась. Рука памяти, теперь в нитяной перчатке лакея, ставит ее посредине круглого стола…» («Память, говори»).
«сатурния луна», которая собирается устроиться на ветвях орешника.
Лазурью полузатопленный
«Легчайшее облако как бы раскрывало объятия, постепенно близясь к более основательной туче, принадлежавшей к другой, косной, лазурью полузатопленной системе» («Лолита»).
– счастье, которое человек чувствует после отмеченных лазоревой полосой ночей (см. выше).
Перепончатокрылообразные [18]
«Взглянем на трюки акробатической гусеницы (буковой ночницы), которая в младенческой стадии походит на птичий помет, а во взрослой, после линьки, обзаводится членистыми, словно у перепончатокрылого, придатками и другими затейливыми особенностями, позволяющими удивительному созданию играть двойную роль…» («Память, говори»).
Хитроумно звучащие, но при этом неприятные создания, претерпевающие метаморфозу (бабочки в этот отряд не входят). Склонны жалить и кусаться. Надолго запомнятся, даже если небрежно упомянуть о них во время светского ужина, когда рассказываешь о несерьезной неприятности, происшедшей во время поездки в субтропики.
«К тому же зима эта выдалась на редкость суровой, снегу навалило много, как раз столько, сколько Mademoiselle и думала, верно, найти в гиперборейском мраке далекой Московии» («Память, говори»).
Тусклая и студеная зима в холодной России, романтизированная французской гувернанткой, которая приезжает на поезде в Санкт-Петербург. Гиперборейцев можно наблюдать, когда они, подобно призракам, катятся, гонимые северным ветром, по гладкому голубому льду в мифической земле-матушке Московии.
«Слово, обозначающее в моем словаре радугу – исконную, но явно мутноватую радугу, едва ли произносимо: kzspygv» («Память, говори»).
Преисполненный солнечного света иероглиф. На одном дыхании: «черничное k», «грозовая туча z», «смесь лазури и жемчуга s», «незрелое яблоко p», «ярко-золотистое y», «густой каучуковый тон g», «розовый кварц v» – kzspygv.
Сверкливый
«…У меня не имелось… ничего, кроме одной символической лампочки в теоретически ослепительной люстре мадемуазелиной спальни, дверь в которую, по решению нашего домашнего врача (привет вам, доктор Соколов!), оставалась слегка приоткрытой. Без этой сверкливой вертикали (которую детские слезы умели преображать в ослепительные лучи сострадания) мне было бы не к чему прикрепиться в потемках, где плыла голова, а рассудок изнемогал в травестийной агонии» («Память, говори»).
«L» – скоро мы обнаружим их под темной дверью.
Суглинок
«Вглядываясь в имевшую очертания человечьей почки клумбу (и замечая розовый лепесток, одиноко лежащий на суглинке, и крохотного муравья, исследующего его обмахрившийся краешек) или разглядывая смуглую талию березового ствола с ободранной каким-то бездельником бумажной пестрядью бересты, я действительно верил…» («Память, говори»).
Поэтический компост. Восходит к строкам талантливого поэта: «В сумерках ведет меня тропинка / Через пену бурую суглинка».
«…Моей Лолиты, когда та, бывало, ко мне заглядывала, в своих милых, грязных, синих штанах, внося с собой из страны нимфеток аромат плодовых садов; угловатая и сказочная, и смутно порочная, с незастегнутыми нижними пуговками на мальчишеской рубашке» («Лолита»).
Выглядит наиболее привлекательно, если посмотреть на нее сквозь полевой бинокль, забравшись на вершину яблони в Гумберландии.
Пальпебральный
«…Красочное пятно, образ-рана, остающаяся от удара, который только что потушенная лампа наносит пальпебральной ночи» («Память, говори»).
Роскошный синоним для темной преисподней, которая образуется под смеженными веками. Черный экран, который не спеша разворачивается, когда вы, с книгой в руке, погружаетесь в сон.
Пери
«…Что на чувствах Демона сказалось странноватое „инцестуальное“ (что бы сие ни значило) наслаждение… когда он впивал и нежил, и ласково размежал, и растлевал недопустимыми к упоминанию, но обольстительными приемами плоть (une chair), принадлежавшую сразу и жене и любовнице: сплетенные и просветленные прелести единоутробных пери, Аквамарины единой и двойственной: мираж в эмирате, самородный смарагд, оргия эпителиальных аллитераций» («Ада»).
«…Когда эта жемчужная речь журчала и переливалась…» («Память, говори»).
ésirez-vous une tartine de miel? [19] (Губы при этом должны принять форму маленького о. )
«…Я все-таки нашел ныне совершенное соответствие v – „розовый кварц“ в „Словаре красок“ Мерца и Поля» («Память, говори»).
«Вольдемар из Корнелла» в восьмой главе). В своем аттике из розового кварца Вольдемар хранил огромный словарь, содержавший выражения столь богатые и странные, что пользоваться ими мог только он сам. Однажды палящим августовским днем Вольдемар все-таки призвал своего любопытного ученика и указал ему на хрустальную приставную лестницу, ведущую куда-то под самую крышу. Ученика не надо было просить дважды – он мигом вскарабкался по лестнице, стукнувшись при этом своим яйцевидным черепом о потолок из розового кварца, и с усердием склонился над Вольдемаровой Книгой книг.
Где-то очень далеко Вольдемар кричал что-то про толпы или столбы. Ученик, не обращая внимания на этот крик, который казался ему теперь не громче шепота, яростно листал страницы книги. Но как раз в тот момент, когда он расшифровал первое определение, он вдруг увидел самого себя – словно на киноэкране – быстро бегущим по каменистой долине в некоем давно прошедшем столетии навстречу татарской коннице, вооруженной каким-то шипастым и страшным оружием…
Ятаган
«…Колоссальный письменный стол, на обитой черной кожей пустынной глади которого одиноко лежал огромный кривой нож для разрезания бумаги, подлинный ятаган желтоватой кости, выточенный из бивня мамонта» («Память, говори»).
Можно предположить, что этот стилистический ятаган – любимое оружие Набок-мурзы. Мамонтово лезвие, которое Набок держал под рукой на случай, если понадобится всадить его в брюхо мчащемуся навстречу татарам конному тевтонцу. (Вы можете пролистать книгу назад и поискать камео в восьмой главе.)
Интрига [20]
«Интерес, который проявляли к нему совершенно незнакомые люди, мнился ему результатом темных интриг, несказанно опасных (красивое слово – интрига… сокровище в пещере)…» («Николай Гоголь»).
«панда» – пан, говорящий «да»; «желатин» – латинское желание; «зоохор» – счастливый хор поющих животных.
«У него были прекрасные манеры, мягкий нрав, незабываемый почерк – сплошные шипы и колючки (подобный ему я видел только в письмах одного сумасшедшего, которые, увы, получаю, начиная с благословенного 1958 года) – и неограниченный запас похабных историй (которыми он потчевал меня sub rosa, говоря мечтательным, бархатистым голосом и ни разу не прибегнув к грубому выражению)…» («Память, говори»).
Секретная роза, выбранная из знаменитого средневекового стиха (обычно акцент в нем делается на ultima ): «Под розой укроет лукавый поэт / Прекраснейших пери в укромный сонет».
«…Махаон июня 1906-го еще оставался личинкой, прилепившейся к какому-то зонтичному, росшему у дороги…» («Память, говори»).
Прелестный отросток
«Я знал, что у истеричных нимфочек температура поднимается до фантастических градусов, – даже выше той точки, при которой обыкновенные люди умирают; и я бы ограничился тем, что дал бы ей глоток горяченького глинтвейна да две аспиринки да губами впитал бы жарок без остатка, ежели бы по тщательном осмотре прелестный отросток в глубине мягкого нёба, один из главных кораллов ее тела, не оказался совершенно огненной» («Лолита»).
Нёбный язычок, V-образный рубин, повторяющий форму своего А-образного собрата по чувственной симметрии.
Комментарии
«Хруст счастья». – Updike, John. [Books] // New Yorker, February 26, 1972.
«Вспоминаю некоторые такие минуты – назовем их айсбергами в раю, – когда, насытившись ею, ослабев от баснословных, безумных трудов, безвольно лежа под лазоревой полосой, идущей поперек тела, я, бывало, заключал ее в свои объятья с приглушенным стоном человеческой (наконец!) нежности…» – Лолита [ССАП. Т. 2. С. 348].
«Я понял, что мир вовсе не борьба, не череда хищных случайностей, а мерцающая радость, благостное волнение, подарок, не оцененный нами». – Благость [ССРП. Т. 1. С. 114].
«Несколько времени он пролежал на черном диване, но страстное наваждение едва ли не стало от этого лишь неотвязней. Он надумал вернуться на верхний этаж по улиточной лестнице…» – Ада [ССАП. Т. 4. С. 203].
«Я впервые увидел Тамару – выбираю ей псевдоним, окрашенный в цветочные тона ее настоящего имени, – когда ей было пятнадцать, а мне на год больше. Мы повстречались в сильно пересеченной, но милой местности (черные ели, белые березы, болота, покосы, пустоши), лежащей к югу от Петербурга». – Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 512].
«Город был недавно отстроен, или перестроен, посреди плоской долины на высоте семи тысяч футов над уровнем моря; мне хотелось, чтобы он скоро надоел Лолите; тогда мы покатили бы в Южную Калифорнию, направляясь к мексиканской границе, к баснословным заливам, к сагуаровым пустыням и фата-морганам». – Лолита [ССАП. Т. 2. С. 293].
«…И вкус травинки, которую я жевал, смешивался с кукованием и со взлетом бабочки…» – Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 503].
«Большая керосиновая лампа на белом лепном пьедестале плывет по сумеркам. Она приближается – и вот, опустилась. Рука памяти, теперь в нитяной перчатке лакея, ставит ее посредине круглого стола». – [Там же. С. 397].
«Легчайшее облако как бы раскрывало объятия, постепенно близясь к более основательной туче, принадлежавшей к другой, косной, лазурью полузатопленной системе». – Лолита [ССАП. Т. 5. С. 373–374].
«Взглянем на трюки акробатической гусеницы (буковой ночницы), которая в младенческой стадии походит на птичий помет, а во взрослой, после линьки, обзаводится членистыми, словно у перепончатокрылого, придатками и другими затейливыми особенностями, позволяющими удивительному созданию играть двойную роль…» – Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 420].
«К тому же зима эта выдалась на редкость суровой, снегу навалило много, как раз столько, сколько Mademoiselle и думала, верно, найти в гиперборейском мраке далекой Московии». – [Там же. С. 395].
«Слово, обозначающее в моем словаре радугу – исконную, но явно мутноватую радугу, едва ли произносимо: kzspygv». – [Там же. С. 339].
…«черничное k», «грозовая туча z», «смесь лазури и жемчуга s», «незрелое яблоко p», «ярко-золотистое y», «густой каучуковый тон g», «розовый кварц v»… – [Там же].
«…У меня не имелось… ничего, кроме одной символической лампочки в теоретически ослепительной люстре мадемуазелиной спальни, дверь в которую, по решению нашего домашнего врача (привет вам, доктор Соколов!), оставалась слегка приоткрытой. Без этой сверкливой вертикали (которую детские слезы умели преображать в ослепительные лучи сострадания) мне было бы не к чему прикрепиться в потемках, где плыла голова, а рассудок изнемогал в травестийной агонии». – [Там же. С. 405].
«Вглядываясь в имевшую очертания человечьей почки клумбу (и замечая розовый лепесток, одиноко лежащий на суглинке, и крохотного муравья, исследующего его обмахрившийся краешек) или разглядывая смуглую талию березового ствола с ободранной каким-то бездельником бумажной пестрядью бересты, я действительно верил…» – [Там же. С. 505].
«…Моей Лолиты, когда та, бывало, ко мне заглядывала, в своих милых, грязных, синих штанах, внося с собой из страны нимфеток аромат плодовых садов; угловатая и сказочная, и смутно порочная, с незастегнутыми нижними пуговками на мальчишеской рубашке». – Лолита [ССАП. Т. 2. С. 116].
«…Красочное пятно, образ-рана, остающаяся от удара, который только что потушенная лампа наносит пальпебральной ночи» [the colored spot, the stab of an afterimage, with which the lamp one has just turned off wounds the palpebral night]. – Память, говори [Ср. в переводе С. Б. Ильина: «…красочная рана продленного впечатления, которую наносит, прежде чем пасть, свет только что отсеченной лампы». – ССАП. Т. 5. С. 337–338].
«…Что на чувствах Демона сказалось странноватое „инцестуальное“ (что бы сие ни значило) наслаждение… когда он впивал и нежил, и ласково размежал, и растлевал недопустимыми к упоминанию, но обольстительными приемами плоть (une chair), принадлежавшую сразу и жене и любовнице: сплетенные и просветленные прелести единоутробных пери, Аквамарины единой и двойственной: мираж в эмирате, самородный смарагд, оргия эпителиальных аллитераций». – Ада [ССАП. Т. 4. С. 28–29].
«…Когда эта жемчужная речь журчала и переливалась…» – Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 409].
«…Я все-таки нашел ныне совершенное соответствие v – „розовый кварц“ в „Словаре красок“ Мерца и Поля». – [Там же. С. 339].
«…Колоссальный письменный стол, на обитой черной кожей пустынной глади которого одиноко лежал огромный кривой нож для разрезания бумаги, подлинный ятаган желтоватой кости, выточенный из бивня мамонта». – [Там же. С. 373].
«Интерес, который проявляли к нему совершенно незнакомые люди, мнился ему результатом темных интриг, несказанно опасных (красивое слово – интрига… сокровище в пещере)…» – Николай Гоголь [ССАП. Т. 1. С. 446].
«У него были прекрасные манеры, мягкий нрав, незабываемый почерк – сплошные шипы и колючки (подобный ему я видел только в письмах одного сумасшедшего, которые, увы, получаю, начиная с благословенного 1958 года) – и неограниченный запас похабных историй (которыми он потчевал меня sub rosa, говоря мечтательным, бархатистым голосом и ни разу не прибегнув к грубому выражению)…» – Память, говори [ССАП. Т. 5. С. 460].
«…Махаон июня 1906-го еще оставался личинкой, прилепившейся к какому-то зонтичному, росшему у дороги…» – [Там же. С. 418].
«Я знал, что у истеричных нимфочек температура поднимается до фантастических градусов, – даже выше той точки, при которой обыкновенные люди умирают; и я бы ограничился тем, что дал бы ей глоток горяченького глинтвейна да две аспиринки да губами впитал бы жарок без остатка, ежели бы по тщательном осмотре прелестный отросток в глубине мягкого нёба, один из главных кораллов ее тела, не оказался совершенно огненной». – Лолита [ССАП. Т. 2. С. 293].
14. В оригинале: concolorous with her real one – одноокрашенный с ее настоящим (англ.) .
«Тамара и Люся девушки одноокрашенные были. Рыси, кугуары, пантеры и пумы кошачьи одноокрашенные суть» (смешение англ. и лат.).
16. В оригинале: fritillary – перламутровка (англ.).
«наполеон» (фр.) .
19. Хотите хлеба с медом? (фр.)
20. В оригинале игра слов: stratagem – strata (слои, напластования пород) + gem (драгоценный камень).