Интервью Розали Макрей, 1961 г. (Набоков, бабочки и Лазурный берег)

Владимир Набоков хорошенько подумал, бриться ему или нет, и, несмотря на те приятные ощущения, которые доставляет ему процесс бритья, откинулся в своем викторианском кресле. За окном квартиры, снятой Набоковыми в Ницце, каштановокудрые девушки прогуливаются по Променад дез Англе.

Набоков с любовью смотрит на Веру, седовласую женщину, на которой женат вот уже 33 года.

“Эх, моя американская Лолита, – вздыхает он, – я не нахожу тебя здесь, моя Лолита. Ты не появишься на этом Лазурном берегу.

Все вы здесь пост-Лолиты. Вы Бардотиты, а не Лолиты. Слишком уж вы искушенные. Для вас Америка и лолитизм – это культ. У вас нет ничего общего с той Лолитой, которую выдумал я”.

Повсюду

Набоков вопросительно поворачивается к жене: “В действительности я не встречал никаких Лолит, не правда ли, дорогая?

Не думаю, чтобы я даже когда-нибудь разговаривал с двенадцатилетней школьницей. У меня двадцатишестилетний сын, и у всех моих друзей – сыновья. Но я был уверен, что они где-то поблизости.

В моей книге американские девочки подобного рода изредка встречаются. Теперь Лолиты повсюду. Посмотрите на Сен-Тропез – каждая девчушка пытается выглядеть, как Лолита, моя Лолита, однако ни у кого не выходит. И тем не менее, в Ривьере что-то есть. Возможно, это радостное чувство восходит к тому времени, когда маленьким мальчиком, приехавшим на отдых из Санкт-Петербурга, я смотрел на пышную шоколадно-кремовую Ривьеру из окна проносящегося мимо поезда-люкс”.

Его поэма

“Вероятно, я приехал сюда из-за бабочек. В 1939 году, высоко в горах, я открыл здесь новый вид бабочек, и сегодня выхожу на охоту, все еще надеясь сделать очередное открытие.

Но теперь все здешние бабочки – мои старые знакомые.

”.

Через всю гостиную он идет к книжному шкафу и извлекает оттуда текст стихотворения “Открытие”.

“Да, – говорит Набоков, – может быть, бабочки, а может быть, и чудесное море или то, что здесь говорят по-французски, а я обожаю французский, и еще изменчивая тропическая растительность. А может быть, и сама возможность снять вот эти апартаменты – в викторианской вилле, которая похожа на чудовищный именинный торт желтого цвета, но прекрасно смотрится посреди белых уступов современных домов.

Вот я здесь на отдыхе. Но у меня свой, особый Лазурный берег. Я избегаю людей. Ненавижу рестораны и кафе. Для того чтобы поесть, я иду к старому отелю возле дороги. Он такой тихий, величественный и какой-то барственный.

Я остановился здесь в это время, чтобы писать – о человеке, который сочинил поэму в 999 строк и погиб, прежде чем добрался до тысячной строки. А после его приятель пытается интерпретировать поэму и по ходу дела втискивает туда свою жизнь”.

Набоков протягивает мне сигарету. “Я не позволяю себе отдыхать. Даже когда я пытаюсь расслабиться, Муза сражается со мной и заставляет снова взяться за работу.

Я все время пишу по-английски. Сейчас для меня писать по-русски – все равно что играть в хоккей на траве после хоккея на льду. Мне необходим этот американский привкус эксперимента.

Когда я узнал, что вы придете, я решил не бриться. Возможно, сделаю это завтра. Это такое прекрасное ощущение. Посмотрите-ка на мой белый льняной колпак – как раз специально для моей лысой головы”.

Госпожа Набокова, которая полузакрыв глаза расположилась на диване, вежливо улыбается, пока ее муж берет с вешалки в холле конус из белого льна.

“С непокрытой головой никогда не чувствую себя комфортно, – говорит он. – В постели я всегда надеваю ночной колпак. Однажды мой сын Дмитрий – он оперный певец, превосходный баритональный бас – собирался на лыжную прогулку и оставил свою лыжную шапочку на кровати. Горничная увидела шапку, решила, что это ночной колпак еще одного из этих сумасшедших Набоковых, и сунула его под подушку. Бедный мальчик пошел кататься без шапки”.

Перевод и публикация Николая Мельникова