XVIII
5 Установленное чтение: «Их своевольство, иль порывы», но я почти уверен, что «иль» — опечатка, здесь должно быть второе «их»: «Их своевольство, их порывы»{55}.
11 …Инвалид… — военный инвалид.
11—14 Рукопись четырехстопного стихотворения из сорока четырех стихов, написанного в сентябре 1821 г. и обращенного к «[Николаю] Алексееву», доброму знакомому Пушкина по Кишиневу, в котором поднимаются те же темы, что и в гл. 2, XVIII, содержит среди прочих отвергнутых строк следующие:
Пушкинское (отвергнутое) примечание к этой строфе (в черновике примечаний к изданию 1833 г. — ПД, 172) звучит так:
Пушкин не называет имени автора этих стихов, и кроме того, либо он сам, либо переписчики (я не видел автограф) написали слово «encore» не так, как в оригинале, — оно не скандируется. Я обнаружил, что цитата взята из начала стихотворения Парни «Взгляд на Киферу» («Coup d'oeil sur Cythère», 1787; в издании 1802 г. напечатанном под названием «Radotage à mes amis» — «Вздорные стихи к моим друзьям»):
Мысль не нова. Ср. сонет XL Ронсара из цикла «Сонетов к Елене [де Сюржер]», 1578 (Ronsard, «OEuvres complètes», ed. Gustav Cohen. 2 vols. Paris, 1950, vol. 1, p. 258), стихи 1–5:
и сонет из его «Сочинений» («OEuvres», 1560), посвященный принцу Шарлю, кардиналу Лорренскому (ed. Cohen, vol. 2, p. 885), стих 9:
13 …усачей… — «Усачи», «mustaches» — галлицизм.
13—14 <…>
XIX
5 В любви считаясь инвалидом… — Сполдинг перефразирует: «Считая себя ветераном, получившим шрамы в любовных кампаниях».
14 …для нас. — То есть для Пушкина, Онегина и третьего протагониста в романе — читателя, людей светских.
XX
2, 9 …наши ле́та… долгие лета́… — Сдвиг ударения (так же как и в словах «го́ды», «года́». Не берусь с точностью сказать, что имел в виду Пушкин в первой строчке — «в нашем возрасте» или «в наш век».
12 <…>
14 …девственным огнем. — Этот и другие эпитеты, характеризующие Ленского, не были оригинальны: см., например, описание Аллана Клэра в повести Чарльза Лэма «Розамунда Грей» (1798), гл. 4: «…при виде Розамунды Грей зажегся его первый огонь» и «в его характере была приятная благородная прямота, отличавшая его в свете и свидетельствовавшая о его девственности».
Вариант
6—14 Черновик (2369, л. 33 об.):
Зачеркнутый черновой вариант (там же) таков (стих 10):
XXI
3 …умиленный… — Фр. attendri, «преисполненный нежности», «смягченный», «в чувствительном настроении», «с повлажневшими глазами», «тронутый».
3—4 Он был свидетель умиленный / Ее младенческих забав… — Выражение вопиюще галльское: «Il fut témoin attendri de ses ébats enfantins». Любопытное созвучие «забав» (шалостей, развлечений, игр) и фр. ébats (шалости, забавы) ласкает слух и стоит наравне с другим — «надменных» (высокомерных) и фр. inhumaines (бесчеловечных) из гл. 1, XXXIV, 9.
7—8 <…>
9—14 Ср.: Парни, «Любовные стихотворения» («Poésies érotiques»), кн. IV, элегия IX:
11 В глазах… — Галлицизм (aux yeux), которому была суждена долгая жизнь. См. полвека спустя в романе Толстого «Анна Каренина», ч. I, гл. 6: «в глазах родных».
12—14 Мотыльков, как правило, не интересуют душистые белые колокольчатые цветки ландыша (Convallaria majalis, Linn.) «muguet», как его называют французы; «mugget» старой сельской Англии: «Lify of the Vale» Томсона («Весна» / «Spring», стих 447) и «valley-lilly» Китса («Эндимион» / «Endymion», кн. I, стих 157) — красивое, но ядовитое растение, излюбленное поэтами украшение пасторальных пейзажей, но при этом смертельно опасное для овечек.
В другой отвергнутой метафоре, относящейся к той же барышне (в XXIa), Пушкин, конечно, вновь видел перед собою этот цветок, когда намекал, что он может погибнуть под острием косы (возможно, первоначально поэт хотел заставить Онегина ухаживать за Ольгой более настойчиво, чем в окончательной редакции).
В заметках на полях, оставленных нашим поэтом на собственном экземпляре «Опытов в стихах и прозе» Батюшкова (ч. II, с. 33, «Выздоровление», 1808), Пушкин справедливо пеняет своему предшественнику, что тот употребил в связи с гибелью ландыша серп, а не косу (об этой пометке см.: ПСС 1949, т. 7, с. 573; дата неизвестна, возможно, 1825–1830 гг.).
Следует отметить, что в гл. 6, XVII, 9—10 ландыш превращается в традиционную лилею, которую точит обобщенный образ энтомологически вполне допустимого «червя», а точнее гусеницы.
Варианты
Три варианта строфы XXI зачеркнуты в первом беловом автографе.
XXIa
XXIa, 1 Кто ж та была… — Сверху на полях этой строфы (тетрадь 2369, л. 34 об.), написанной в ноябре или начале декабря 1823 г. в Одессе, Пушкин набросал пером (над другими портретами) профиль Грибоедова (черные очки, высокий воротник) — драматурга, автора пьесы «Горе от ума», ходившей в списках в 1823–1825 гг., поставленной на сцене в 1831 г. и напечатанной в 1833 г. — в один год с первым полным изданием ЕО. Пушкин встречался с Грибоедовым около четырех лет назад. Внизу на полях он изобразил и себя, переодетым в придворного арапа, «скорохода» в тюрбане с пером.
XXIa, 2 …без искусства… — Галлицизм (sans art). Ср.: Жан Демаре де Сен-Сорлэн (Jean Desmarets de Saint-Sorhn, 1596–1676), «Прогулки Ришелье» («Promenades de Richelieu»):
XXIa, 2–4 <…>
XXIa, 12–13 …обреченный / Размаху гибельной косы… — Интересно, была ли Ольгина судьба, о которой все мы теперь знаем, столь очевидна для Пушкина в тот момент. (См. коммент. к XXI, 12–14.) Я думаю, что тогда Ольга была еще составлена из двух лиц — Ольги и Татьяны — и являлась единственной дочерью, которую (с неизбежными литературными последствиями) должен был совратить негодяй Онегин. В этом наборе вариантов мы наблюдаем процесс биологической дифференциации. Я объясняю попытку нашего поэта заменить Ольгу Татьяной в своем коммент. к XXIb, 13–14. Татьяна представлялась Пушкину с темными волосами, что, помимо прочего, подтверждается заменой в XXIb «золота» на «шелк» (стих 11).
XXIb
Пушкиным изъяты. В окончательной редакции обе барышни Ларины читают и пишут по-французски значительно свободнее, чем по-русски, что свидетельствует о недавнем присутствии в семье гувернантки.
Три отчества няни, которые на разных стадиях черновика перебрал Пушкин (старых домашних слуг, чей преклонный возраст требовал уважения, называли не по имени, а по отчеству), все начинаются на «Ф»: Фадеевна, Филипьевна, Филатьевна (см. пушкинское примечание 13 к XXIV, 2).
Старая няня со своими сказками — без сомнения, давно известный тематический прием. В «Скуке» Марии Эджуорт (Maria Edgemorth, «Ennui», 1809) няня — ирландка, а ее сказки повествуют об ирландской Черной Бороде и привидении короля О'Донохью.
XXIb, 1–2 Отвергнутый черновой вариант (2369, л. 34 об.):
Так приводит цитату Томашевский (Акад. 1937, с. 287, примеч.). Но я уверен, даже не видя автографа, что Пушкин написал «Mistriss» à la française[398], искаженное английское «Mistress», встречавшееся в Англии в XVII в. и сохранившееся во Франции вплоть до XIX в.{56}
XXIb, 10 Бова — по-английски: Бевис. В русских сказках Бова-королевич (английский принц Бевис) стал сыном Гвидона и внуком царя Салтана. Прототипом его послужил Buovo (или Bueve) d'Antona из итальянского рыцарского романа XIV в. («I Reali di Francia»).
XXIb, 13–14 Первый беловой автограф:
«Ольгу» на «Татьяну», но дошел лишь до пятого стиха и вычеркнул всю строфу.
XXIc
(Стихи 1–8 как в установленном тексте.)
XXII
4 Его цевницы… — Поэты начинают с этого аркадского инструмента, наследника лиры или лютни, и заканчивают свободными трелями собственных голосовых связок, — так по-гегелевски замыкается круг.
5 …Игры золотые! — Поскольку детство — это золотой век человеческой жизни, стало быть, и детские игры — золотые.
Все это большого значения в тексте не имеет, да и не должно иметь, не должно ничего значить, с точки зрения сегодняшнего восприятия детства. Просто мы погружены скорее в галльский, чем в немецкий словесный мир Ленского: flamme, volupté, rêve, ombrage, jeux[399] и т. п.
5—8 Было бы ошибочно считать Ленского, лирического любовника, «типичным представителем своего времени» (как будто время может существовать отдельно от своих «представителей»). Вспомним радости «прелестной меланхолии»: «Fountain heads, and pathless Groves, / Places which pale passion loves: / Moon-light walks… / A midnight Bell, a parting groan»[400] «Славное мужество» / «The Nice Valour», акт III, сцена 1) и подобные fadaises[401] XVII в., уходящие корнями в тошнотворных «пастушков» ранней итальянской и испанской буколической литературы.
6 …рощи… — Экономный Пушкин предоставил Ленскому (в строфах XXI и XXII) строки, которые сам пытался использовать в юности. Ср. черновой набросок стихотворения, относящегося предположительно к 1818 г.{57}
<…>
XXIII
—2 Пушкин никогда не знал и, возможно, даже не слышал об Эндрю Марвелле (1621–1678), который ему во многом сродни. Ср.: Марвелл, «Эпитафия» (Marvell, «An Epitaph upon…», publ. 1681), стих 17: «Скромна, как утро, как полдень, светла». То же можно сказать и об Аллане Рамзее (Allan Ramsay, 1686–1758), ср. его стихотворение «Моя Пегги молода» в сборнике «Нежный пастух» («My Peggy is a Young Thing» in «The Gentle Shepherd», 1725), стих 4: «Как день, светла и всегда весела».
Интонация пушкинского первого стиха та же, что и в «Бесполезной проповеди» («La Sermon inutile») Понса Дени (Экушара) Лебрена (Ponce Denis Lebrun, 1729–1807; OEuvres. Paris, 1811), кн. II, ода VII:
3 …простодушна… — Ср. Х, 3. Пушкин неоднократно использует это определение (простодушный, — ная, — но), дабы перевести фр. naïf, naïve, naïvement. <…> Хотя наивность (простодушие) Ленского остается с ним до конца его дней (и даже потом, в царстве посмертной метафоры и в аркадской гробнице), простодушие Ольги оказывается не вовсе лишенным некоего стыдливого, но жестокого обмана.
«Рене» (ed. Armand Weil, Paris, 1935, p. 28): «Leur vie est à la fois naïve et sublime… ils ont les idées merveilleuses de la mort»[403]. Сравнение «простодушной» жизни поэта с характером Ольги дублируется сравнением поэзии Ленского с «мыслями девы простодушной» в строфе X, 3, чему предшествует слабое «чудесное» эхо («idée merveilleuses») в VII, 14.
5—6 Прототипом и пушкинской Ольги, и Эды Баратынского является девушка из Аркадии, которую можно найти, например, в стихотворении Батюшкова «Мой гений» (1815):
5—8 Глаза… / Улыбка стан, / Всё в Ольге… — Этот прием перечисления и подытоживания пародирует не только суть, но и стиль. Пушкин обрывает фразу, точно его увлек язык Ленского и бег этого пассажа, нарочито имитирующего трафаретные риторические фигуры аналогичных описаний в европейском романе того времени с речитативом перечислений, разрешающихся восторженным «всё…».
Ср.: «Sa taille… ses regards… tout exprime en elle…»[404] (описание Дельфины д'Альбемар в пресном романе г-жи де Сталь «Дельфина», 1802, ч. I, письмо XXI, адресованное Леонсом де Мондовилем своему закадычному другу Бартону, литературному племяннику лорда Бомстона (в «Юлии»); см. также коммент. к гл. 3, X, 3); ср. также у Нодье: «Sa taille… sa tête… ses cheveux… son teint… son regard… tout en elle donnait l'idée…»[405] (описание Антонии де Монлион в жутковатом, но не столь уж ничтожном романе «Жан Сбогар», 1818, гл. 1; см. коммент. к гл. 3, XII, 11); и, наконец, у Бальзака: «Le laisser-aller de son corps… l'abandon de ses jambes, l'insouciance de sa pose, ses mouvements pleins de lassitude, tout révélait une femme…»[406] (описание маркизы д'Эглемон из чересчур переоцененного пошлого романа «Тридцатилетняя женщина», гл. 3; «Сцены частной жизни», 1831–1834).
6 <…>
8—9 …но любой роман / Возьмите… — Ср.: Пирон, «Розина»:
То, что прозаический перевод не всегда ближе к оригиналу, чем стихотворное переложение с приклеенными рифмами, прекрасно подтверждается рядом уморительных промахов в английском «переводе» отрывков из ЕО, представленном анонимным автором (Уильямом Ричардом Морфиллом, написавшим несколько никудышных работ о России) в статье, посвященной Пушкину («Westminster and Foreign Quartely Review», 1883, CXIX, p. 420–451). Вот как понимает переводчик пушкинскую ссылку на «любой роман» в XXIII, 8, путая «любой» с «любовным», а «роман» как литературный жанр с «романом» как любовным приключением (перевожу обратно):
Несмотря на незнание простейших русских слов и оборотов речи, критик несколькими презрительными словами (с. 443–444) безрассудно отбрасывает сполдинговскую версию ЕО (1881). К его статье меня привела ссылка в статье М. Алексеева «И. С. Тургенев — пропагандист русской литературы на западе»[408], в которой, впрочем, мною замечены две ошибки: перевод Сполдинга вышел не в 1888 г. и Морфилл не дает «детального анализа» этого перевода, а ограничивается лишь шестью примерами нелепостей в английском тексте.
14 <…>
13—14 Первая беловая рукопись:
«Ее сестра звалась… <Наташа> Татьяна») в тетради 2369, л. 35 — большой рисунок Елизаветы Воронцовой в чепце и шали.
XXIV
—2 Ее сестра звалась Татьяна… — <…> Во времена Пушкина имя Татьяна считалось простонародным.
Русские варианты греческих имен упомянуты в авторском примечании 13 — Агафон, Филат, Федора и Фекла.
В черновике примечаний для издания 1833 г. (ПД, 172) Пушкин, кроме того, приводит имена Агафоклея, Февронья (обрусевшая Хавронья).
«Натальи»), Было это за пять лет до его первой встречи с будущей женой Натальей Гончаровой. «Наташа» (как и «Параша», «Маша» и пр.) по сравнению с «Татьяной» имеет значительно меньше возможностей рифмовки («наша», «ваша», «каша», «чаша» и несколько других слов). Это имя уже встречалось в литературе (например, «Наталья, боярская дочь» Карамзина). У Пушкина Наташа появляется в «Женихе, простонародной сказке» в 1825 г. (см. гл. 5, сон Татьяны) и в конце того же года в «Графе Нулине» — так зовут очаровательную героиню поэмы, русскую Лукрецию, надравшую уши заезжему Тарквинию (и наставляющую рога своему мужу-помещику с двадцатитрехлетним соседом).
Татьяна как «тип» (любимое словечко русской критики) стала матерью и бабушкой бесчисленных женских персонажей в произведениях многих русских писателей — от Тургенева до Чехова. Литературная эволюция превратила русскую Элоизу — пушкинское соединение Татьяны Лариной с княгиней N — в «национальный тип» русской женщины, пылкой и чистой, мечтательной и прямодушной, стойкого друга и героической жены. В исторической действительности этот образ стал ассоциироваться с революционными чаяниями, в ходе последующих лет вызвавшими к жизни по крайней мере два поколения нежных, высокообразованных и притом невероятно отважных молодых русских дворянок, готовых жизнь отдать ради спасения народа от правительственного гнета. Немало разочарований поджидало эти чистые татьяноподобные души, когда жизнь сталкивала их с реальными крестьянами и рабочими простые люди, которых они пытались образовывать и просвещать, им не верили и их не понимали. Татьяна исчезла из русской литературы и из русской жизни перед самой Октябрьской революцией, когда власть взяли в свои руки мужчины-реалисты в тяжелых сапогах В советской литературе образ Татьяны был вытеснен образом ее младшей сестры, ставшей теперь полногрудой, бойкой и краснощекой девицей. Ольга — это правильная девушка советской беллетристики, она помогает наладить работу завода, разоблачает саботаж, произносит речи и излучает абсолютное здоровье.
Весьма занимательным может оказаться рассмотрение «типов», если подходить к нему в верном ключе.
9—10 …… — То есть «вкусу очень мало у нас даже в наших именах». Но поскольку «и» может означать либо «даже», либо «а также», эту фразу можно понять иначе: «вкусу очень мало у нас, а также в наших именах». Первое прочтение лучше.
14 Жеманство… — «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке, — писал Пушкин Вяземскому (в конце ноября 1823 г.), — следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали».
В ЕО, однако, Пушкин не придерживался «библейской похабности», которую исповедовал.
10—11 Вторая беловая рукопись:
13—14 Черновик (2369, л. 35):
XXV
2 После оборотов с отрицанием Пушкин, несмотря на интонационную подсказку, не начинает предложения с союза «но» для перечисления компенсирующих качеств героини (стилистически им найдется место только в гл. 8, XIV и XV). Ср. анонимную «Современную жену» («The Modern Wife», London, 1769, I, p. 219–220; капитан Уэтсбери сэру Гарри):
«Она [Джульетта, младшая дочь леди Бетти Перси] не была красива, но в высшей степени обладала тем je ne sais quoi[409], которое пленяет более, нежели слишком правильная красота… Я был очарован… ее здравым смыслом, простотой обхождения, столь свободной от ветрености, кокетства или жеманства».
8 …девочкой чужой (тв. пад. после «казалась») — странной девчушкой, беспризорным ребенком, девочкой-подкидышем.
Тема необщительных детей обоего пола была распространена в романтической литературе. Так, Розамунда Грей у Чарльза Лэма «с детства была удивительно скромной и задумчивой…» («Розамунда Грей», гл. 1).
14 — Гл. 3, V, 3–4: «…молчалива… / Вошла и села у окна»; гл. 3, XXXVII, 9: «Татьяна пред окном стояла»; гл. 5, I, 6: «В окно увидела Татьяна»; гл. 7, XLIII, 10: «Садится Таня у окна»; –14: «…и у окна / Сидит она… и все она!..» Селеноподобная душа Татьяны постоянно обращена к романтической уединенности, окно становится символом тоски и одиночества. Образ Татьяны, последний раз встающий перед мысленным взором Онегина (гл. 8, XXXVII, 13–14), очень тонко смыкается с той Татьяной, которую он увидел впервые (гл. 3, V, 13–14).
Варианты
4—6
Слова, вычеркнутые Пушкиным, почти наверняка были «и сами», рифмующиеся с «глазами»{58}.
14 «с книгой» вместо «молча».
XXVI
— XXVII, 1 — Еще один редкий случай, когда одна строфа плавно перетекает в другую.
XXVII
2 <…>
6 …страшные… — В издании 1837 г. заменено на «странные», что не имеет особого смысла и, скорее всего, опечатка. Более ранние издания дают «страшные».
7 Зимою, в темноте ночей… — В зависимости от ритма и рифмы Пушкин использует слова «темнота» (как здесь), «тьма» или «потемки». Другими заменителями могут выступать «сумрак», «мрак» и «мгла». Последнее слово в его точном смысле мрачнее и туманнее той частенько встречающейся и столь любимой поэтами мрачности, которую передают существительные «сумрак» и «мрак». Прилагательные «темный», «сумрачный» и «мрачный» нередки и в творчестве Пушкина. Иным кажется, что «сумрак» несколько светлее «мрака», возможно, по причине семантического влияния слова «сумерки».
12 …горелки… — Шотландское и английское «barla-breikis» (barley-bracks, barh-brakes, barleybreaks, где «barley» — возглас, означающий перемирие, типа русского «чур-чура!») по сути дела не отличается от «горелок». И то и другое — деревенская игра в салки или пятнашки. «Горелки» имеют языческое происхождение и в пушкинскую эпоху все еще ассоциировались у крестьян с празднованием наступления весны. Само название происходит от глагола «гореть» в особом игровом значении. Любопытная разница существует между «barley-breaks» и «горелками»: в первом случае водящий помещается в «ад», где «он горит» как грешник, тогда как во втором он «горит» любовным огнем от пробуждающихся весенних желаний под гладкими и блестящими листочками берез на залитом солнцем холме. (Примечательно, что в отвергнутом черновике, 2369, л. 36, стих 12 звучит так: «Весной в горелки не играла»).
В некоторых старинных видах деревенских горелок водящий представляется «горящим пнем» (пень на Руси символизирует «единичность», «одинокость», существо без пары, материализованное «я»). Происхождение слова неясно, но я подозреваю, что его нужно искать среди родовых предков — англ. «pin» (булавка), «pinnacle» (остроконечная скала, вершина), «pen» (остроконечный холм) и «peg» (колышек). Толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля (изд. 3-е, 1903) дает следующий диалог между «пнем» и разбитыми на пары игроками, произносимый нараспев перед началом игры: «Горю, горю, пень». — «Чего горишь?» — «Девки хочу». — «Какой?» — «Молодой». — «А любишь?» — «Люблю». — «Черевички купишь?» — «Куплю».
В горелках, в которые играют Ольга и ее маленькие подружки, собранные няней на обсаженном сиренью широком лугу, используется не столь откровенный вариант. Когда пары игроков выстроились одна за другой позади игрока-одиночки, последний поет:
В этот момент последняя пара игроков отделяется и каждый бежит вперед, один справа, другой слева от «горящего», стараясь ему (или ей) не попасться; водящий бросается вдогонку. Наконец, вместе с пойманным игроком он встает в очередь с другими, а непойманный занимает место «пня».
«Честная распутница» (Thomas Decker, «The Honest Whoe», 1604, ч. I, акт V, сцена 2: «Мы сначала поиграем в горелки (barley-breaks), и ты будешь в „аду“ [то есть „водить“]»; а также Аллан Рамзей в своей «Всякой всячине за чайным столом» (Allan Ramsay, «The Tea-Table Miscellany»). Вот начало песенки под названием «Приглашение» («The Invitation», 1750, p. 407), строфа 2:
***
Эльтон собирает «на большом лугу… шумно играющих девочек и мальчиков», Сполдинг называет это «веселым сборищем молодых людей», мисс Радин объясняет, что Татьяна не участвует в игре, «потому что игра казалась такой шумной, но такой неинтересной», а у мисс Дейч маленькие девочки не только пятнали друг друга, но еще и «бродили по лесам», пока «Татьяна оставалась дома, ничуть не угнетенная своим одиночеством». Предполагается, что все это и есть «Евгений Онегин».
2 … — <…> Эта строфа особенно восхитительна и как мелодия, и как миниатюра, выполненная в великолепной пушкинской манере стилизации. Не переходя классические границы лишенных цвета описаний, свойственных XVIII в., Пушкин смог придать картине глубину и объем.
«Предупреждать зари восход», как это делала Татьяна, было поведением романтическим. См., например, у Пьера Лебрена в «Утренней прогулке в Вильдаврейском лесу» (Pierre Lebrun, «La Promenade martinale aux boix de ville-d'Avray», 1814) следующий стих:
6—8 в и т:
В следующей строчке я примирился с несущественной инверсией ради передачи в своем переводе выразительной ноты промедления, основанной на скаде второй стопы:
И конечно, я чувствовал, что обязан передать, как великолепно стих 8 образует переход из первого восьмистишия в следующее за ним шестистишие.
(мисс Дейч, 1936) следующим образом нанизать одну за одной строки, отражающие, как ей казалось, обсуждаемый пассаж (XXVIII, 1–8):
Дословный перевод:
Очень легко заметить погрешности, связанные с пропуском текста; но для данной версии ЕО характерен не только пропуск, но и припуск, когда всевозможные образы и детали щедрой рукой подсыпаны к пушкинскому тексту. Что, к примеру, там делают все эти птицы и деревья — «И разбудит птиц в буках и лиственницах»? Почему так, а не иначе? Например, так: «And take in words to bleach and starch» («И внесет в дом слова, чтобы их побелить и подкрахмалить») или какая-нибудь другая ахинея. Еще один очаровательный штрих: буки и лиственницы совсем не характерны для западной и центральной России и посему никогда бы не пришли на ум Пушкину при описании парка Лариных.
XXIX
1—4 5—12 Отец ее… — См. мои комментарии к более подробному описанию в гл. 3, IX–X «тайной» библиотеки, которой наслаждается Татьяна, — читая книги во французских оригиналах или «переводах» — в 1819–1820 гг., после ухода французской гувернантки (несомненно, жившей в ларинском доме, вопреки строфе XXIb) и незадолго до смерти Дмитрия Ларина. Это «сентиментальные» романы Руссо, госпожи Коттен, госпожи Крюднер, Гёте, Ричардсона и госпожи де Сталь; в гл. 3, XII (см. коммент.) Пушкин противопоставляет этим романам перечень других более «романтических» произведений (впрочем, с современной точки зрения, первый список переходит во второй совершенно незаметно) Байрона, Мэтьюрина и их французского последователя Нодье, произведений, которые тревожат сон отроковицы «нынче» (то есть в 1824 г., когда писалась третья глава). Исключительно из этого второго, модного списка в 1819–1820 гг. читает романы Онегин, как ретроспективно указано в ссылках гл. 7, XXII, действие которой происходит в тот момент (летом 1821 г. по хронологии романа), когда Татьяна догнала Онегина в своих литературных пристрастиях.
Литературная эволюция идет от лорда Бомстона к лорду Байрону.
3 <…>
8—9 Он, не читая никогда, / Их почитал… — Аллитерация-каламбур, если ее заметить, сразу же портит оба стиха.
Вариант
—4 Первый черновой набросок (2369, л. 36 об.) звучит в сочетании с последними строками XXVI строфы (XXVII была сочинена уже после написания всей главы)
XXX
3 — Профессор Чижевский из Гарвардского университета в своем комментарии к «Евгению Онегину» (Cambridge, Mass., 1953) делает следующее невероятное заявление:
«Грандисон, герой „Клариссы Гарлоу“ [другой роман] известен матери только как прозвище московского унтер-офицера [сержанта] [неверный перевод]!.. Превращение старухи Лариной из чувствительной девы в строгую mistress [двусмысленно: mistress по-английски означает „хозяйка“ и „любовница“] было обычным явлением и для мужчин [крайне двусмысленно], и для женщин в России».
3—4 …Грандисона… Ловласу… — Благородный сердцем сэр Чарльз Грандисон и негодяй благородного происхождения Ловлас (Lovelace по-русски рифмуется с Faublas) — это, по словам Пушкина (в его 14-м примечании), «герои двух славных романов». Речь, конечно, идет об эпистолярных романах (1753–1754 гг. и 1747–1748 гг. соответственно) Сэмуэля Ричардсона (1689–1761) «История сэра Чарльза Грандисона» в семи томах и «Кларисса, или История молодой леди», «охватывающая важнейшие вопросы частной жизни и показывающая, в особенности, бедствия, проистекающие из дурного поведения как родителей, так и детей в отношении к браку», в восьми томах.
Я обратился к изданию этих двух романов 1810 г. В своем предисловии к «Грандисону» Ричардсон так определяет Клариссу, героиню его предыдущего многотомного произведения:
«Молодая леди… рассматривается погруженной в такое разнообразие глубоких страданий, которые ведут к ее безвременной кончине, чем дается предупреждение родителям не воздействовать силой на склонности своих детей, касаемых принятия самого важного решения в жизни… Героиня, однако, как истинная христианская героиня, оказывается выше своих несчастий, и сердце ее неизменно остается возвышенным, утонченным и благородным в каждом из них, радуясь приближению счастливой вечности».
«Грандисон — пример человека, поступающего всегда хорошо в различных тяжелых ситуациях, ибо все его действия продиктованы одним непоколебимым принципом: человек религиозный и добродетельный, исполненный бодрости и высокого духа, образованный и приятный в обхождении, счастлив самим собой и благословен для окружающих».
7 <…>
8—9 В то время был еще жених / Ее супруг, но поневоле… — Очень неуклюже и неправильно сформулировано по-русски <…>
13—14 Сей Грандисон был… гвардии сержант. — Чин гвардии сержанта (отменен в 1798 г.) соответствует званию младшего лейтенанта в армии, в гвардий имелись особые привилегии, касающиеся продвижения по службе офицеров. Согласно «Табели о рангах» (1722) Петра I, гвардейское звание было на две ступени выше соответствующего армейского. Следует также добавить, что офицерское звание гвардии сержанта, в большей степени обладавшее блестящим ореолом, нежели практической значимостью, служило некоей абстрактной ступенью для последующего быстрого продвижения и не предполагало немедленной службы, если юноша его получал. Вспомним Петра Гринева, рассказчика в небольшом изумительном романе Пушкина «Капитанская дочка» (1836). Еще до его рождения в 1757 г. отец записал мальчика (милостью титулованного родственника) сержантом гвардии в Семеновский полк, и официально тот «считался в отпуску до окончания наук», то есть до окончания поверхностного домашнего образования, которое получал от любившего выпить французского ментора. Мальчику было шестнадцать, когда отец решил, что пора его определить в службу — армейскую (чтоб «быть солдатом»), а не в гвардейскую, как планировалось первоначально (чтоб «не стать шарматоном»). Во времена Александра I (1801–1825) блестящий гвардии сержант екатерининского царствования (1762–1796) уступил место на светских балах томному архивному юноше (так назывались молодые люди, служившие в модном Московском Архиве государственной коллегии иностранных дел; см. коммент. к гл. 7, XLIX, 1), которого в 1830-е гг., при Николае I, в свою очередь сменил камер-юнкер, о чем пишет в своих желчных, но умных «Записках» Ф. Вигель (около 1830 г.).
Татьяна, старшая дочь Прасковьи Лариной, родилась в 1803 г. Когда лихой молодой игрок ухаживал за Pachette, последней едва ли было больше шестнадцати или восемнадцати лет. Принимая это во внимание, я думаю, Прасковья Ларина родилась около 1780 г., и следовательно, к 1820 г. ей было сорок с небольшим, хоть автор и аттестовал ее «милой старушкой» (гл. 3, IV, 12). В седьмой главе госпожа Ларина вновь встретится со своей кузиной, княжной Алиной (русифицированный вариант фр. Aline, модное уменьшительное имя Александры).
В английской жизни той эпохи обнаруживаются некоторые аналогии. Так, капитан Гроноу в своих грубых и неуклюжих воспоминаниях («Reminiscences», р. 1) пишет: «После окончания Итона я получил [в 1812 г.] звание сержанта Первой Гвардии… и поступил на службу в… 1813 г.».
***
ЕО (1863) таким запутанным примечанием: «Comme il n'y avait alors qu'un seul colonel dans la garde, qui était l'empereur [or the empress], et que les simples soldats étaient gentilhommes, le grade de sergent équivalait à celui de colonel [à celui de lieutenant?]»[411].
Варианты
9—10 Отвергнутый черновой вариант (2369, л. 36 об.):
13—14 Черновик (там же):
XXX–XXXI
На полях черновика (2369, л. 37), написанного не раньше конца ноября и не позже 8 декабря 1823 г. в Одессе, Пушкин нарисовал чернилами два интересных портрета (см.: Эфрос, «Рисунки Пушкина», с. 185).
Справа, вдоль XXX, 11–12 и XXXI, 1–6, — графиня Елизавета Воронцова, нарисованная со спины: простое элегантное платье с низким вырезом, сзади на шее заметна нитка бриллиантов.
Слева, вдоль XXXI, 11–14, — традиционный автопортрет в профиль, без баков, с вьющимися волосами.
является резкий вырез ноздри (очертания острого носа выглядят как быстро от руки написанное «h» или перевернутая «7») над длинной обезьяньей верхней губой; ключом к профилю Екатерины Ушаковой (1809–1872, предмета пушкинской московской любви, вспыхивавшей весной 1827 и весной 1829 гг.; она вышла замуж за Дмитрия Наумова около 1840 г.) становится особый идущий вниз штрих, складочка от улыбки, добавленная к милому абрису ее губ. Елизавету Воронцову отличает красивая шея, иногда с намеченной точками ниткой ожерелья. Ее шея и плечи возникают (без очертаний головки и корпуса) в тетради 2369, л. 42 на полях с правой стороны под черновиком стихотворения «Недвижный страж дремал…» (см. коммент. к гл. 10, I, 1) и над стихом гл. 2, XL, 5 «Быть может (лестная надежда!)» (воспр. Эфросом, с. 189).
Примечания
[392] Я похож на боевого ветерана, / Который встречается со своими товарищами по оружию / И вновь говорит с ними о былых сражениях (фр.)
[393] Приветствую вас, юные друзья, / Благословляю тот счастливый день / И счастливую встречу, / Когда вы у меня собрались / Какие новости в ваших любовных делах? / Ведь я интересуюсь любовными делами / Постигли вас невзгоды? / По-прежнему ли улыбается вам Венера? / Я ушел в отставку от действия всех ее чар / И похож на боевого ветерана, / Который встречается со своими товарищами по оружию / И вновь говорит с ними о былых сражениях (фр.)
[394] Как старый воин… /… / Смотрит битву юных олимпийцев, / Исполненных кипящей крови, / Сражающихся на копьях, — /Так смотрел я на [обладателей победных венков] / Юного бога любви… (фр.)
… (фр.)
[396] Одним чистосердечием красива, / Ты казалась диковинным цветком, / Который вдали от зефира-соблазнителя, / Скрываясь в тени, / Распускается неторопливо (фр.)
[397] Поневоле смотрю на разнообразные краски, / Которыми осень без искусства раскрашивает умирающие листья (фр.)
[398] На французский лад (фр.)
[399] Пламень, нега, мечты, сень, игры (фр.)
«Ключи и непроходимые рощи, / Места, которые любит бледная страсть. / прогулки в лунном свете… / Полночный колокол, стон расставания» (англ.)
[401] Пошлости (фр.)
[402] Всегда стыдлива через меру, всегда надута… (фр.)
[403] «Их жизнь одновременно простодушна и возвышенна… у них чудесные представления о смерти» (фр.)
«Ее стан… ее взоры… все в ней выражает…» (фр.)
[405] «Ее стан… головка… взор… волосы… все в ней говорило о…» (фр.)
[406] «Небрежные положения… которые принимало ее тело, и то, как она ставила ноги, беспечность позы, ее полные усталости движения — все выдавало в ней женщину…» (фр.)
[407] Не станем подробнее описывать портрет, / Уже изрядно надоевший в романах (фр.)
[408] В кн.: Труды отдела новой русской литературы, I. АН СССР, Институт литературы M., Л., 1948, с. 53
[409] Неопределенным очарованием (фр.)
[410] Мне радостно бывает вставать, зарю предупреждая… (фр.)
[411] «Поскольку в гвардии тогда был только один полковник — император, а простые солдаты были дворяне, чин сержанта соответствовал чину полковника [чину лейтенанта?]» (фр.)
{55} Набоков оказывается прав, основываясь не только на своей интуиции, но и на всех известных вариантах этого стиха, записанного рукою Пушкина. В черновом варианте читаем: «Их своевольство, их порывы…» и зачеркнутое — «Их своевольные порывы…» (ПД 834, л. 33). В обоих беловых вариантах также читаем: «Их своевольство, их порывы…» Таким образом, Набоков, опять же не видя рукописей, отметил опечатку, переходящую из одного издания в другое вплоть до настоящего времени.
— при внимательном рассмотрении рукописи можно убедиться, что над зачеркивающей полосой видна самая верхняя часть буквы, не имеющей закругления, как у «e», а прямо начатой сверху вниз, хотя и без точки над ней, но точки нет и над несомненной «i» в начале слова.
{57} Имеется в виду стихотворение «Дубравы, где в тиши свободы…» (ПСС. 1937. Т. 2 С. 63). Стихотворение относят к 1818 г.
{58} Набоков прав — в черновике однозначно прочитывается слово «глазами», а не «очами».