Комментарий к роману "Евгений Онегин"
"Десятая глава"

«ДЕСЯТАЯ ГЛАВА»

Когда мы задумываемся о судьбе творения писателя за горизонтом не оконченного им романа, наше воображение и наши предположения движимы двумя чувствами. Герой стал нам так близок, что мы не в силах позволить ему уйти, не оставив адреса, ибо автор посвятил нас в такое множество рецептов своей кухни, что мы невольно пытаемся вообразить, как бы мы поступили, предложи он нам дописать роман за него.

«Гамлет» был закончен не только потому, что принц Датский умер, но и потому, что умерли все те, кого мог тревожить его призрак. «Госпожа Бовари» была закончена не только потому, что Эмма покончила с собой, но и потому, что Омэ получил наконец свой орден. «Улисс» был закончен потому, что все уснули (хотя хорошему читателю интересно, где же проведет остаток ночи Стивен). «Анна Каренина» была закончена не только потому, что Анну раздавил товарный поезд, но и потому, что Левин нашел своего Бога. Но «Онегин» закончен не был.

Однажды, в июне 1829 г., Пушкин сказал капитану Юзефовичу, что «Онегин должен был или погибнуть на Кавказе, или попасть в число декабристов».

Комментаторы полагают, что через столько лет в мемуарах Михаила Юзефовича, второстепенного поэта, в свое время адъютанта генерала Раевского, написанных в июле 1880 г. (и в том же году напечатанных в «Русском архиве», т. XVIII, № 3), возникла некоторая путаница: вероятно, Пушкин хотел сказать, что Онегина за участие в декабристском движении сошлют на Кавказ и там он будет убит в схватке с черкесами^{239}.

Байрон, перед тем как отплыть из Италии в Грецию, начал (8 мая 1823 г. по н. ст.) семнадцатую песнь «Дон Жуана», четырнадцать полных строф которой были найдены в комнате поэта в Миссолунги после его гибели в 1824 г. (впервые их опубликовал в 1903 г. Эрнст Хартли Колридж в своем издании Сочинений Байрона, т. I). Но от восемнадцати строф пушкинской десятой песни до нас дошли только фрагменты.

О существовании «десятой главы» свидетельствуют следующие тексты:

(1) Помета на полях страницы в тетради 2379, хранящейся в Пушкинском Доме в Ленинграде.

20 октября 1830 г. в Болдине Нижегородской губернии Пушкин закончил повесть «Метель» (см. коммент. к гл. 10, III). На последнем листе рукописи, в левом углу, рядом с завершающими строчками текста («— Боже мой, Боже мой! — сказала М[арья] Гавриловна], схватив его руку; — так это были вы! Вы, мой муж. И вы не узнаете меня? Б[урмин] побледнел и бросился к ее ногам…»), рукою Пушкина написано: «19 октября сожжена X песнь». (Цифра «9» не совсем четкая, ее можно принять за «1» или «8», но из трех вариантов «9» наиболее вероятный.)

(2) Приписка справа на полях черновика «Путешествия Онегина» (ПБ 18, л. 4), ныне хранящегося в Пушкинском Доме в Ленинграде.

На этом листе строфа V вычеркнута и на полях помечено: «в X песнь». О возможном адресе этой строфы я говорю в последнем коммент. к гл. 10, XVIII.

(3) Запись в дневнике Вяземского (19 декабря 1830 г.). Пушкин приезжал к Вяземскому в его имение Остафьево (в пяти милях от Подольска Московской губернии) 17 декабря 1830 г. (то есть через два месяца после сожжения «десятой главы») и читал ему — вероятно, по памяти — строфы, как говорит Вяземский, «о 1812 годе и следующих. Славная хроника»^{240}. Дальше в той же записи Вяземский цитирует две строки из этой главы (XV, 3–4):

давая нам, таким образом, стих 4, до которого поэт в зашифрованном тексте (о котором ниже) не дошел, и либо ошибаясь в стихе 3, либо (более вероятно) приводя его так, как Пушкин читал, а не так, как потом зашифровал.

(4) Письмо Александра Тургенева из Мюнхена брату Николаю в Париж от 11 августа (вероятно, по н. ст.) 1832 г. Письмо опубликовал В. Истрин в «Журнале министерства народного просвещения», ч. XLIV (С. -Петербург, март, 1913), с. 16–17. В нем, в частности, говорится:

«Есть тебе и еще несколько бессмертных строк о тебе. Александр Пушкин не мог издать одной части своего Онегина, где он описывает путешествие его по России, возмущение 1825 года и упоминает, между прочим, и о тебе:

[то есть заговорщикам]; я сказал ему, что ты и не внимал им, и не знавал их.

(Это гл. 10, XVI, 9—14; вместо «преследуя» и «плети рабства» у Пушкина в черновике стоит «лелея в ней» и «слово: рабство»; и если не существует какого-либо другого источника, то цитату позволительно считать не более чем вариантом, а за основной текст принять пушкинскую черновую рукопись.) Обратимся теперь к тексту этой загадочной главы.

В рукописи ее фрагменты, сочиненные осенью 1830 г. в Болдине, представляют собой группы строчек, принадлежащих к восемнадцати строфам, идущим одна за другой. У Пушкина строфы не нумерованы. Я сделал нумерацию для удобства, как в «Путешествии Онегина» и в отвергнутых вариантах окончательного текста.

В автографах (я перечисляю их в «Дополнениях к комментарию к „десятой главе“») сохранились следующие фрагменты главы:

— зашифрованная рукопись (ПД 170) включает: первые и вторые строки I–X и XII–XVII; третьи строки I–IX и XI–XVII; четвертые строки I–IV, VI–IX и VI–IX и XI–XIII и пятые строки IV, VI, VIII и XI;

— черновики (ПД 171) строф XVI (практически завершенной), XVII (конец которой, начиная со стиха 9, труден для расшифровки и не дописан) и XVIII (конец которой, тоже начиная со стиха 9, еще менее полон).

Вот реконструкция этих фрагментов (в угловые скобки я взял зачеркнутые чтения, в квадратные — мои собственные предположения и прочтения; но не брал в квадратные скобки, в отличие от зашифрованной рукописи <…> слова или части слов, у Пушкина намеренно опущенные, прочтение которых не вызывает сомнений; я также добавил XV, 4, процитированную Вяземским):

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

***

Далее я комментирую вышеприведенные фрагменты «десятой главы».

I

1 Пушкинское «Вл-» может быть сокращением двух, и только двух, слов, «властитель» и «владыка». Я склонен предположить второе из них: по эвфоническим причинам (оно не дает нагромождения согласных, как на стыке слов «властитель» и идущего за ним «слабый») и потому, что Пушкин в таком же смысле уже использовал слово «владыка» в оде «Вольность» (1817), стихи 37–38:

а также в строках 2, 7, 33 и 53 стихотворения «Недвижный страж дремал…», созданного в декабре 1823 г., в десяти строфах по шесть стихов, из которых пятый написан трехстопным ямбом, остальные шестистопным с рифмовкой aabeeb (с гл, 10 его связывают еще несколько мотивов — см. коммент. к VIII и IX — и «владыка» в нем означает Александра I), и, кроме того, в стихотворении «Анчар», написанном 9 ноября 1828 г., стих 31–32:

2 Плешивый щеголь… — У Александра I, официально именуемого Благословенным, на втором десятилетии царствования (1801–1825) появилась лысина (и лишний вес, о чем ниже).

«Дон Жуане», песнь XIV (оконченная 4 марта 1823 г), строфа LXXXIII, в которой остроумный поэт обращается к предводителю английских борцов против рабства Вильяму Вильберфорсу с такой очень дельной просьбой:

(Пишо, 1824: «Enferme cet empereur fanfaron à la tête chauve…»^[928])

У того же автора Александр I еще раз упоминается в поэме «Бронзовый век» (1823), строфа X:

Если бы я не стремился к абсолютной верности тексту, то мог бы перевести пушкинское «плешивый щеголь» байроновским «bald-coot dandy». Но это был бы уже не буквальный перевод, а литературный.

II

2 …ненаши повара… — Французы под Аустерлицем в 1805-м и под Эйлау в 1807 г, лишили двуглавого российского орла значительно большей части оперения, чем свои же русские — те, кто пытался состряпать внутренний раздор в 1825 г., и те, кто атаковал существовавший режим политическими эпиграммами.

Остаток строфы, вероятно, был посвящен битвам, проигранным русской армией. Любопытно отметить, что, говоря о победах Наполеона над Россией, Бродский называет русскую армию «царской», а говоря о победах России над Наполеоном — «народной».

III

1 Гроза 12 года… — Наполеон переправился через Неман на территорию России с армией в 600 тысяч человек 12 июня 1812 г. (по ст. ст.).

В последнем стихотворении, посвященном лицейской годовщине, которое Пушкин читал на встрече лицеистов 19 октября 1836 г. (см. также мой коммент. к гл. 6, XXI, 8), он в эпически-автобиографическом ключе, без тени холодной насмешки, характерной для «десятой главы», воссоздает тот же ход политических событий от возвышения Наполеона до появления на русском троне Николая, когда «новы тучи» и нов «ураган»… (тут, на середине строки 64, стихотворение обрывается). В стихе 37 слышится интересный отзвук гл, 10, III, 1. Пушкин вспоминает возникновение Лицея в 1811 г. (стихи 37–40):

4 Генерал Барклай (князь Михаил Барклай-де-Толли, 1761–1818) отступил к Москве, заманив и измотав французов. Как Наполеон в 1812 г. оказался не готов к суровой русской зиме, лучшей союзнице русских, и как, простояв под Москвой, озадаченный завоеватель начал свое «великое бегство», слишком хорошо известно и не требует разъяснений.

4 …Русский Бог… — Такое местное божество часто упоминается в злободневной русской поэзии того времени. Здесь достаточно будет процитировать стихотворение Вяземского «Русский Бог» (1828; незатейливые куплеты в духе Беранже), на которое явно намекает Пушкин. В девяти четверостишиях (четырехстопный хорей) Вяземский описывает Русского Бога, — это бог метелей, ухабов, мучительных дорог, холодных и голодных нищих, недоходных имений, отвислых грудей и ж — п, лаптей и пухлых ног, горьких лиц и кислых сливок, наливок и рассолов, представленных в залог душ, бригадирш обоих полов, анненских лент и крестов, босых дворовых, бар в санях с двумя лакеями позади. Дальше (мы дошли до VII четверостишия) сказано, что Русский Бог полон благодати к глупым, но беспощадно строг к умным. Это «Бог всего, что из границы, не к лицу, не под итог, Бог по ужине горчицы». Это Бог бродяжных иноземцев, и в особенности немцев: «Вот он, вот он, Русский Бог» — каждое четверостишие оканчивается рефреном à la Беранже. (См, также коммент. к IV, 4, о монологе Дмитрия.)

Если судить по началу следующей пушкинской строфы, то остальная часть гл. 10, III была посвящена испытаниям, выпавшим на долю России в 1812 г., например московскому пожару.

***

Даже в конце 1830 г. Пушкин еще мог выжать из себя немало традиционных восторгов в адрес Александра I. Русские комментаторы, похоже, не заметили, что в повести «Метель» (октябрь 1830 г.), на полях которой написано о сожжении «десятой главы», есть архиважный абзац (я бы даже предположил, что вся нескладная повесть написана лишь ради обрамления этого фрагмента), в котором Пушкин, по сути и по стилю, чередой почти гротескных восклицаний открыто отвергает презрительное отношение к Александру I, российскому орлу и событиям, завершающим наполеоновские войны в «десятой главы»; в силу этого упоминание о сожжении главы на полях именно этой повести обретает некое символическое значение. Фрагмент звучит так:

«Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоеванные песни: Vive Henri-Quatre^[929], тирольские вальсы и арии из Жоконда^[930], <…> Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слезы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него какая была минута!».

«Метель» — вторая из «Повестей покойного Ивана Петровича Белкина», якобы рассказанная вымышленному Белкину вымышленной девицею К. И. Т. Через этот двойной маскарад слышен измененный, но вполне узнаваемый голос Пушкина.

IV

2 …силою вещей… — Галлицизм par la force des choses. Cp. y Фуше в «Mémoires» отрывок, относящийся к событиям декабря 1813 г. во Франции: «…on avait pressenti que, par la seule force des choses, tous les intérêts de la révolution que je représentais à moi seul, auraient prévalu et paré à la catastrophe»^[931].

3 …Мы очутилися в Париже… — В своем по праву знаменитом письме Д. Дашкову из Парижа от 25 апреля 1814 г. (по н. ст.) Батюшков прекрасно описывает вход русских в Париж. Описание начинается словами: «Скажу вам просто: я в Париже!» (фраза, которой также начинается парижское письмо Карамзина, написанное в апреле 1790 г.)^{251}. У Александра Тургенева, с которым Пушкин всю жизнь дружил, была копия этого письма, и почти наверняка поэт ее читал.

4 …главой царей — Ср. «О царь царей» — восклицание из стиха 10 бездарного гимна (шесть одических строф) Александру I в день его коронации в 1801 г., сочиненного Дмитриевым.

См. также озеровского «Дмитрия Донского», патриотическую трагедию, написанную александрийскими двустишиями и впервые представленную 14 января 1807 г. перед безудержно восторженной публикой. Последний монолог Дмитрия в V действии (произносимый на коленях) начинается словами:

и заканчивается так:

Д. Соколов в статье^[932] о зашифрованной рукописи Пушкина, цитируя, если я правильно его понял, И. Жиркевича в «Русской старине», XI (декабрь 1874 г.), с. 649, пишет, что фраза «Vive Alexandre, vive ce roi des rois»^[933] звучала в куплетах, которые 10 марта 1814 г. (по н. ст.) исполнял со сцены Парижской оперы Франсуа Лэ на мотив «Vive Henri IV». Оборот восходит к религиозным источникам. Во французских рождественских гимнах Иисус именуется «Roi des rois». Титул абиссинских императоров «negus nagast» означает «царь царей». Гипербола стара как мир.

5 Начиная с этого стиха моя версия пушкинского текста существенно расходится с версиями Томашевского и других комментаторов.

V

4 [Терпеть царей из рода в род] — Так могла бы выглядеть строчка, нечаянно пропущенная Пушкиным при зашифровке строфы (см. «Дополнения к комментариям к „десятой главе“»). Это не более чем робкое мое предположение, сделанное исключительно ради заполнения мелодической лакуны.

Строфа почти наверняка завершалась строчкой, начинающейся со слова «авось», наречия, выражающего пассивное, фаталистическое, добродушное и неопределенное упование на случайность.

VI

1 …Шиболет народный… — Ср. у Байрона в «Дон Жуане», XI, XII, 1–2:

3 …стихоплет великородный… — князь Иван Долгорукий (1764–1823), бесталанный автор стихотворных книжек «Капище моего сердца» (М., 1802) и «Сумерки моей жизни» (М., 1808). В шутливой оде он пишет о слове «авось» так:

5 …дороги нам исправят… — Какая могла быть рифма в стихе 6? Заставят? Позабавят? Поставят? Прославят? Расставят? Раздавят? Убавят? Удавят? Есть и еще несколько вариантов, менее очевидных.

VII

1—2 …аренды забывая, / Ханжа… — Значение «аренды» в восемнадцатом и девятнадцатом столетии отличалось от нынешнего («сдача или взятие внаем»). Тогда это слово означало доход, выплачиваемый государством лицу за землю, предоставленную во временное пользование.

«Ханжа» подразумевает кого-то облеченного властью, набожного мошенника, одинаково увлеченного и очередным мистическим поветрием, и радостями более материальными — извлечением дохода. Пока, на момент написания этих заметок (1958), убедительного толкования нет. Комментаторы предлагают князя Александра Голицына, министра народного образования и духовных дел (1816–1824) и члена Следственной комиссии, в 1826 г. разбиравшей дело о восстании декабристов. Он также занимался моральным обликом Пушкина в связи с делом о «Гавриилиаде» (см. коммент. к гл. 8, XXVIa, 5—11).

4 Семействам возвратит Сибирь… — Здесь анжамбеман: стих 5 наверняка начинался прямым дополнением, относящимся к недописанному предложению (4–5):

В конце строфы скорее всего говорилось о Наполеоне; последним словом в стихе 14 могло быть и само его имя. Декабристов Сибирь еще может возвратить их семействам, но Святая Елена своего пленника уже не отдаст. Возможно, так завершалось это очень пушкинское перечисление и тривиальных, и значительных вероятностей, подсказанных поэту словом «авось».

VIII

1 … — В Болдине, в день лицейской годовщины — день своих благих намерений, 19 октября 1830 г., Пушкин решил уничтожить «десятую главу», а некоторые ее строчки использовать в другом стихотворении

И вот в стихотворении «Герой», сочиненном примерно в то же время (оно было готово к началу ноября, а напечатано в 1831 г.), мы находим, в совершенно ином контексте (скорее прославляющем мужество деспота, нежели обличающем неотъемлемую от сильного единовластия нелепость, которой не избежал даже Наполеон), следующие стихи (14–17):

На место руки Пия VII Пушкин поставил историческую условность; есть и другие незначительные изменения. «Странника бранного» заменил «бранный пришлец». «Все он» — отзвук строк из «Мессинских элегий» («Messéniennes») Казимира Делавиня, кн. II, № VI, «К Наполеону» (1823) «Seul et sur un rocher… / Du fond de son exil encor présent partout…»^[934]

Дальше, в стихах 37–45 «Герой» доводит имеющийся текст гл. 10, VIII до иллюзорного завершения, заодно подставляя «героя» в рифму к «покоя» и выстраивая онегинскую схему рифм (37–45 — ecciddiff):

Стихотворение являет собой диалог между Поэтом и Другом. Оно состоит из 66 и 1/3 стиха. За исключением стихов 36–45, неупорядоченная последовательность рифм ничем не напоминает онегинскую. Друг спрашивает, какой момент жизни Наполеона более всего поражает Поэта, и тот отвечает приведенным выше отрывком. Затем Друг говорит, что строгая история отрицает реальность этой восхитительной картины. Поэт, возвысив голос, отвечает (стихи 63–66):

И Друг тихо и проникновенно отвечает (стих 67):

пропагандой, обвинило власти в отравлении народа.

В своем знаменитом юношеском стихотворении, прочитанном в присутствии Державина, «Воспоминания в Царском Селе» (сочинено за три последние месяца 1814 г, 176 ямбических стихов, 22 строфы, в каждой из которых стихи 1, 2, 4 и 8 четырехстопные, а остальные шестистопные; схема рифмовки ababecec) Пушкин с неожиданной цепкостью и точностью предвосхитил отдельные элементы «Героя» (1830) и гл. 10, VIII (1830).

В стихе 138 «Воспоминаний» есть тот же «пришлец», который в «Герое» (стихи 14) заменил «странника» из гл. 10, VIII. Ср. стихи 137–138:

«Героя», означенный глаголом «исчезнуть» («как тень зари»), отчетливо намечен в стихе 152 «Воспоминаний» и тоже в связи с Наполеоном (149, 152).

Этот же мотив возникает в стихотворении (которое я уже упоминал в коммент. к гл. 10, I, 1) «Недвижный страж дремал на царственном пороге…», стихи 39–42:

Стихи 46–48 «Недвижного стража…» предвосхищают (с той же рифмой «героя — покоя») гл. 10, VIII, 5 и стих 36 «Героя».

3 …Папою венчанный… — Заимствованный оборот. См., к примеру, начало последней строфы знаменитого словоизвержения Беранже «Воспоминания народа» («Les souvenirs du peuple», ок. 1825):

Это еще один парадоксальный пример того, как Пушкин мог одолжаться у стихоплетов, им же презираемых.

4 …тень зари… — Если бы Пушкин хотел сказать, что Наполеон исчез «как тень на заре», он бы так и сказал. Интересно, не родилась ли на удивление узнаваемая «тень зари» — призрачная Аврора, иллюзия рассвета, — из образа в «Буона- парте» Виктора Гюго, написанном в марте 1822 г. Конец последней (пятой) части Одиннадцатой оды в «Одах и балладах», кн. I, звучит так:

У Пушкина в библиотеке были «Оды» Гюго (3 ed., Paris, 1827).

IX

1—2 Тряслися грозно Пиринеи —/ Волкан Неаполя пылал… — Несложные метафоры, означающие восстания в Испании и Южной Италии.

Безжалостное правление короля Испании Фердинанда VII преследовало любую либеральную мысль. Продав Флориду Соединенным Штатам, король распалил национальную гордость патриотов, и в начале 1820 г. в Кадисе под предводительством Риеги и Квироги вспыхнула революция. На конгрессе в Вероне (в октябре 1822 г.) так называемый Священный союз — Франция, Австрия, Россия и Пруссия — решил поддержать испанскую деспотию, и в мае 1823 г. французская армия вршла в Мадрид. Фердинанд вернулся на трон, деспотия была восстановлена.

— это Везувий; пылал он лишь под перьями журналистов. В Неаполе тирании противостояли тайные общества карбонариев. «Недовольство жителей Италии» (как сообщается в старом издании Британской энциклопедии) «тлело в течение пяти лет, но в 1820 г. вспыхнуло пламя». Весной 1821 г. Австрия, при серьезной поддержке Англии и Франции, подавила итальянское восстание.

Ср. несколько похожие строки (21–23) в «Недвижном страже…» (см. коммент. к гл. 10, I, 1):

—4 …Безрукий князь… Мореи… — Греческая война за независимость (которую русское правительство сначала поддерживало, а после игнорировало) началась в 1821 г. Восстание против владычества Турции возглавил было князь Александр Ипсиланти (Ипселантес, 1792–1828), фанариот на российской службе, служивший в русской армии и в битве под Дрезденом потерявший руку. 6 марта (по н. ст.) 1821 г. Ипсиланти, избранный главой «Этерии» (тайной политической организации, противостоящей турецкому игу), перешел Прут. Поход был проведен плохо. В июне Ипсиланти бежал в Австрию; Россия от него отреклась. Война продолжалась без него. Россия колебалась между желанием помочь кому угодно в борьбе против своего давнего врага — Турции — и страхом оказать поддержку революционной Греции. С другой стороны, русские тайные общества, хотя сочувствовали грекам и боролись против деспотизма Александра I, никак не стремились позволить отъявленному самодержцу принять на себя роль освободителя чужой страны и тем самым задушить либерализм в собственном доме.

Ипсиланти также упоминается у Пушкина в написанном на случай (ок. 5 апреля 1821 г.) стихотворении, посвященном Василию Давыдову (1792–1855), активному члену Южного общества и брату генерала Александра Давыдова, с хорошенькой женой которого (Аглаей, урожденной герцогиней де Граммон) у Пушкина, как и у многих других, был мимолетный роман. Стихотворение состоит из шестидесяти строк четырехстопного ямба со свободной схемой рифмовки и начинается так:

— это ставший генералом в двадцать шесть лет Михаил Орлов (1788–1842), член «Союза благоденствия» (см. коммент. к XIII, 3), 15 мая 1821 г. он женился на Екатерине Раевской и оставил политику. Пушкин ухаживал за Екатериной совсем недолго в августе 1820 г. в Крыму С ней и ее мужем он встречался в 1821 г. в Кишиневе, где они тогда жили. Раевские — это братья Александр и Николай, сыновья генерала Николая Раевского. Каменка — имение в Киевской губернии, принадлежавшее матери Александра и Василия Давыдовых, племяннице Потемкина; до супружества со Львом Давыдовым она была замужем за полковником Николаем Раевским (ум. 1777), генерал Николай Раевский — их сын.

В Морее (южной части материковой Греции) располагался штаб «Этерии». Весной 1821 г. Ипсиланти начал руководить ее операциями из Кишинева, и странное «мигание» означает его связь с Мореей, где уже высадился его брат.

В своем кишиневском дневнике 2 апреля 1821 г. Пушкин писал:

«Вечер провел у N. G. [не расшифровано] — прелестная Гречанка^{253}. Говорили об А. Ипсиланти; между пятью греками я один говорил как Грек: все отчаивались в успехе Этерии. Я твердо уверен, что Греция восторжествует, а 25 000 000 турков оставят цветущую страну Еллады законным наследникам Гомера и Фемистокла».

^{254} поэт восторгается храбростью Ипсиланти. Тон гл. 10, IX совсем иной. Уже к 1823–1824 гг. Пушкин заявил о своем решительном разочаровании. Так, в черновике кишиневского письма неустановленному адресату в Одессе Пушкин, на основании очень ограниченных и несколько провинциальных наблюдений, называет греков

«…un tas de gueux timides, voleurs et vagabonds qui n'ont pu même soutenir le premier feux de la mauvaise mousqueterie turque. Quant à ce qui regarde les officiers [греческих офицеров, которых Пушкин встречал в Кишиневе и Одессе], ils sont pires que les soldats… nul point d'honneur… Je ne suis ni un barbare, ni un apôtre de l'Alcoran, la cause de la Grèce m'intéresse vivement, c'est pour cela même que je m'indigne en voyant ces misérables revêtus du ministère sacré de défenseurs de la liberté»^[937].

Обратите внимание на слово «barbare». Это слово в 1831 г. употребит Николай Тургенев, говоря о Пушкине (см. коммент. XVI, 9—14).

X

Здесь, вероятно, имеется в виду Веронский конгресс 1822 г., на котором, как пишет Шарль Кавендиш Фюльк Гревиль (Charles Cavendish Fulke Greville) в своем «Дневнике» (запись от 25 января 1823 г.), «Российский Император однажды говорил [герцогу Веллингтону] о целесообразности введения армии в Испанию, и складывалось впечатление, что он мог бы это осуществить».

XI

В историческом настоящем времени этой строфы Пушкин, я думаю, обращается к тому же Закону, который является главным действующим лицом его оды «Вольность» (1817). Я (принося извинения тени нашего поэта) соорудил некий макет, единственно с целью прояснить свое понимание начала строфы XI:

5 «кинжал», заглавные «Л» и «Б» в рукописи вполне разборчивы. Сложно расшифровать третье слово, хотя почерк вполне тверд. Я согласен с большинством комментаторов, что слово это — «тень». Первые две буквы в нем по начертанию отличны от тех же букв в слове «тень» в VIII, 4 («тень зари»), но такие графические дублеты часто встречаются в почерке одного и того же человека. Важно, однако, что первые две буквы слова «тень» в XI, 5 очень схожи с первыми двумя буквами слова «тем» в V, 1; но поскольку третья буква в слове «тень» в XI, 5 одинакова с третьей буквой того же слова в VIII, 4, я уверен, что «тень» — единственно возможное чтение в XI, 5.

Большинство комментаторов согласны, что «Л» — это «Л». С буквой «Б» сложнее; по ее поводу был высказан ряд весьма нелепых предположений. Одно время мне казалось, что не совсем разборчивое «тень» — это, возможно, «меч», и из этого с очевидностью напрашивалось чтение «меч Беллоны»; однако позже (1952) я пришел к другому выводу.

Я обнаружил, что в неподписанной исторической заметке «О записках Самсона [Сансона], парижского палача», напечатанной в «Литературной газете» (1830, № 5), Пушкин рядом упоминает имена Лувеля и Бертона. Отрывок звучит так:

«Что скажет нам сей человек, в течение сорока лет кровавой жизни своей присутствовавший при последних содроганиях стольких жертв, и славных, и неизвестных, и священных, и ненавистных? Все, все они — его минутные знакомцы — чередою пройдут перед нами по гильотине, на которой он, свирепый фигляр, играет свою однообразную роль. Мученики, злодеи, герои — и царственный страдалец [Луи XVI], и убийца его [Дантон], и Шарлотта Корде, и прелестница Дю-Барри, и безумец Лувель, и мятежник Бертон, и лекарь Кастен [д-р Эдмэ Самюэль Кастен, 1797–1823], отравлявший своих ближних [двоих братьев Балле, Огюста и Ипполита, в ходе запутанного дела о наследстве], и Папавуань [Луи Огюст Папавуань, 1783–1825], резавший детей [в припадке сумасшествия зарезавший мальчика и девочку, гулявших с матерью в городском саду]: мы их увидим опять в последнюю, страшную минуту».

Лувель — Луи Пьер Лувель (1783–1820), угрюмый шорник, помешавшийся на идее искоренить род Бурбонов; исполнение своего идиотического плана он начал с того, что 13 февраля 1820 г. (по н. ст.) заколол наследника трона — графа дю Берри, и за это преступление был обезглавлен.

«Б» в XI, 5 я расшифровываю как «Бертона». Генерал Жан Батист Бертон (1769–1822), своего рода французский декабрист, в 1822 г. участвовал в трагически окончившемся заговоре против Бурбонов и умер на плахе, громовым голосом прокричав: «Vive la France, vive la Liberté!»^[938]{255}.

Поддельные мемуары Шарля Анри Сансона (1740–1793), «exécuteur des hautes-oeuvres»^[939] в годы Террора во Франции, существовали в нескольких изданиях. Из них первое и наиболее известное — «Mémoires pour servir à l'histoire de la Révolution française», «par Sanson, exécuteur des arrêts criminels pendant la Révolution»^[940] (2 vols, Paris, 1829), бездарная стряпня двух писак, Оноре де Бальзака, позже популярного романиста (1799–1850), и Луи Франсуа Леритье де Лэна (1789–1852), «издавшего» еще один фальсификат-бестселлер «Записки Видока, начальника сыскной полиции» («Mémoires de Vidocq, chef de la police de sûreté», 4 vols., Paris, 1828–1829).

XII

1 Потешный полк… — Имеется в виду Семеновский полк, вместе с Преображенским сформированный для Петра I. Петр был самым свирепым, но, бесспорно, и самым умным из всех российских самодержцев династии Романовых. Пушкин питал к нему эпическое почтение и ввел живописную фигуру царя в две свои поэмы («Полтава» и «Медный всадник») и в неоконченную историческую повесть, известную под названием «Арап Петра Великого». «Потешным полком», от слова «потеха» (забава), называлась рота мальчишек-солдат, которые в играх юного Петра выполняли роль живых оловянных солдатиков.

2 …старых усачей… — галлицизм, с которым мы уже встречались в гл. 2, XVIII, 13.

3 Слово «предать» означает как «совершить предательство, измену», так и «доставить».

3 Тиран — невменяемый Павел I (отец Александра I и Николая I), 11 марта 1801 г. убитый в собственной спальне шайкой придворных, которых не остановил семеновский караул. Это событие заслуживает памяти также и потому, что в 1817 г. оно вдохновило Пушкина на прекрасные строки (57–88) его первого великого произведения — оды «Вольность».

— Сергей Муравьев-Апостол и Михаил Бестужев-Рюмин. Вероятно, дальше в XII строфе говорилось об истории этого полка. Царь Александр любил повторять, что если и есть на свете зрелище прекраснее (plus beau), чем тысяча одинаковых солдат, одновременно выполняющих одно и то же движение, так это сто тысяч солдат, его выполняющих. Николай I, еще будучи великим князем, муштровал смущенных гигантов-гренадеров на паркетах бальной залы, а рядом с ними, забавы ради, заставлял вышагивать свою молодую немецкую жену в ранге Ur-майора. Прославившийся жестокостью и педантизмом командир Семеновского полка генерал Шварц приказывал солдатам по вечерам являться к себе на дом брать частные уроки по оттягиванию носка. Будучи вспыльчив, он часто бивал безответных бедолаг по щекам и плевал им в лицо. Наконец 17 октября 1820 г. (а не 1821-го, как у некоторых компиляторов) полк торжественно и чинно взбунтовался, требуя отставки Шварца, каковая и последовала, но около восьмисот солдат пошли под трибунал.

Поскольку некоторые советские комментаторы дают вышеназванной оде Пушкина абсолютно неверные, политизированные толкования в попытке заставить наивного и дезинформированного современного читателя увидеть в ней революционный призыв, я не устану повторять, что «Вольность» писал юный консервативный либерал, для которого главнейшим критерием распределения свобод был Закон, les lois (в том гуманистическом и философском смысле, в каком его понимали французские мыслители Фенелон и Монтескье), и который полностью подписывался под байроновскими строчками из «Дон Жуана» (IX, XXV, 7–8):

Словесно «Вольность» Пушкина стоит ближе к оде Василия Капниста (1757–1824) «На рабство» (1783), чем к оде «Вольность» (ок. 1783) Радищева. Следует также отметить, что пушкинская ода написана не традиционной одической строфой в десять строк (с рифмами ababeeciic или babaccedde), а восьмистрочной строфой (в данном случае с рифмами ), которую для своего знаменитого «Вельможи» (начатого в 1774-м, окончательный текст напечатан в 1798-м) позаимствовал у французов Державин. Это «strophe de huit vers», или «huitain»^[941]. Я перевел оду Пушкина (по однотомному гофмановскому изданию его сочинений, Берлин, 1937), сохранив четырехстопный ямб, но пожертвовав рифмами во имя точности смысла.

Вольность (Ода)

— мой комментарий к оде (в порядке сквозной нумерации стихов).

2 Цитеры слабая царица… — Цитера — один из Ионических островов, на котором стоял храм Афродиты, или Венеры, «слабой» (хрупкой, нежной) богини любви.

4 Свободы — Сергей Тургенев (приходившийся братом приятелям Пушкина Александру и Николаю Тургеневым и кузеном отцу писателя Ивана Тургенева) 1 декабря (19 ноября по ст. ст.) 1817 г. во Франции пишет в своем дневнике: «Мне опять пишут о Пушкине как о развертывающемся таланте. Ах, да поспешат ему вдохнуть либеральность и, вместо оплакиваний самого себя, пусть первая песнь его будет: Свободе». Стихи 4 и 7 «Вольности» являются прямым исполнением этого пожелания, а если предположить, что Сергей Тургенев в то же самое время высказал его и в письме, то мы сможем датировать оду не ранее чем началом ноября (по ст. ст.): иначе Сергей Тургенев уже получил бы ее к тому числу, что стоит в дневнике. Из пушкинской рукописи «Воображаемого разговора с Александром I» (1825) следует, что «Вольность» была написана в 1817 г., когда поэту еще не исполнилось восемнадцати (26 мая).

10 «возвышенного галла» — Понс Дени Экушар Лебрен (Lebrun или Le Brun, 1729–1807), второстепенный поэт. Томашевский в своей книге «Пушкин» (Л., 1956) тщательно исследовал эту возможность и справедливо отметил огромную, хотя и недолговечную, популярность энергичных Лебреновых од.

Другой кандидат — Андре Шенье, погибший на гильотине 7 Термидора Второго года (25 июля 1794), не дожив до тридцати двух лет. До своего ареста в 1794 г. он успел напечатать лишь два «отважных гимна» (один из которых — «Игра в мяч, Давиду, художнику» / «Le Jeu de paume, à David, peintre», 1791) Самое знаменитое его стихотворение, элегию, известную под названием «Юная пленница» («La Jeune Captive»), в 1795 г. напечатал альманах «Философская декада» («Décade philosophique»), а позже несколько журналов (в том числе «Молодая тарентинка» / «La Jeune Tarentinе»). Шатобриан в своем «Гении»^[942] (1802) по памяти цитирует отрывок из Шенье, превознося последнего. Кроме того, несколько отрывков из произведений Шенье напечатал Файоль в «Литературной смеси» («Mélanges littéraires») в 1816 г. Я пишу об этом потому, что современные русские комментаторы находятся под странным впечатлением, будто Пушкин впервые услышал о Шенье лишь в августе 1819 г., когда Латуш выпустил первое собрание его стихов.

16 …восстаньте… — Как отмечает Томашевский («Пушкин», с. 170–172), это не призыв к политическому восстанию, мятежу, бунту, но в данном контексте (как и везде в риторических конструкциях у Пушкина) призыв «встать», «воспрянуть», «воскреснуть» и т. п.

22—24 Предрассуждения — это власть церкви, использовавшей предрассудки и манипулировавшей умами в политических целях. «Гений» — поэтический синоним слова «дух». Определение славы как роковой страсти относится к Наполеону — он уже стоит за кулисами оды.

25 …главой… — Любопытно: на 96 строк оды приходится настоящее наваждение «голов». Эта проксимальная часть тела подразумевается в стихах 5 и 61 и прямо называется в стихах 25, 31, 47, 50, 68 и 93.

31—32 Томашевский на с. 162 цитирует речь лицейского профессора нравственных и политических наук Александра Куницына (1783–1840) на открытии Лицея в 1811 г., в которой тот привел слова Гийома Тома Франсуа Рейналя (1713–1796), автора «Философской и политической истории учреждений и торговли европейцев в двух Индиях» (Guillaume Thomas François Raynal, «Histoire philosophique et politique des établissements et du commerce des Européens dans les deux Indes», 1770): «Закон — ничто, если он не является мечом, который безразлично движется над всеми головами и поражает все, что возвышается над уровнем той горизонтальной плоскости, в которой он движется».

32—33 –72 и 73–76.

35 Местоимение «их», так же как и в стихах 29 и 32, относится к «законам мощным» (стих 28). Одна «рука» в стихе 35 неуклюже перепутывается с другими «руками» в 30-м.

39—40 Ту же мысль высказывает Фенелон в «Приключениях Телемака, сына Улисса» («Les aventures de Télémaque, fils d'Ulysses», 1699), кн. V (изд. 1810 г., с. 78): «Il [le roi] peut tout sur les peuples; mais les lois peuvent tout sur lui»^[943]. В то время Фенелон в России был хорошо известен. Кстати, именно в томике его «Басен» («Fables», Paris, 1809) до нас дошел первый (вероятно, 1811 г.) автограф Пушкина.

—44 Ср. многоречивую и бесстрастную «Оду к французам» («Ode aux français») Экушара Лебрена (сочиненную в 1762 г.), воспевающую не столько свободу и закон, сколько боевую славу (стихи 79–80):

45—46 «Французская революция. История» (1837), когда он говорит о казни короля (гл. 8), звучит очень похожая интонация:

«Несчастный Людовик! Потомок шестидесяти королей судом приговорен к смерти на плахе. Надменный тиран! Несправедливость порождает несправедливость… Невинный Людовик ответил за грехи множества поколений…»

55 «Падет» и «падут» в стихе 87; как и везде у Пушкина, этот глагол («пасть») стоит в будущем времени вместо настоящего («падает», «падают») — для краткости и выразительности.

<…>

57—64 «наполеоновой порфире»; эти слова пометил сам Пушкин на полях копии, переписанной для Николая Тургенева в 1817 г. Позже отношение поэта к Наполеону существенно изменилось, в соответствии с романтическим поветрием того времени. Что это за «дети»? Мне известны лишь племянники Наполеона: маленький Наполеон Шарль Бонапарт, сын его брата Луи (1802–1807), и крошечный Дермид Леклерк, сын его сестры Мари Полины (1802–1804)^{256}.

66 Звезда полуночи… — «Полуночь» означает не только полночь, но и (в поэтическом языке) север.

69 …задумчивый певец… — Согласно «Запискам» Вигеля (1864) и письму Николая Тургенева Петру Бартеневу (1867), эту оду, или часть ее, Пушкин записал (разумеется, по памяти — поэты на людях не творят) на квартире Николая Тургенева, который жил тогда в Петербурге на набережной Фонтанки, напротив Михайловского замка (также известного как Инженерный замок), куда ночью 11 марта 1801 г. вошли при всех своих регалиях разгоряченные за ужином шампанским убийцы, направлявшиеся в спальню Павла I.

73 Клио — истеричная муза истории.

86 Янычары — общее название турецких солдат, более конкретно — солдат-рабов султана. Здесь в расширительном значении: убийцы.

89—96 Томашевский на с. 170 пишет, что эту строфу Пушкин «приписал позднее». Впервые ее напечатал Герцен в «Полярной звезде», кн. II (Лондон, 1865) В последней строке «вольность» стоит рядом с «покоем» — сочетание, которое останется пушкинским идеалом до конца его жизни (см. коммент. к стихам 20–21 «Письма Онегина» в гл. 8 и к гл. 8, XLVIIIa в начале «Отрывков из „Путешествия Онегина“»).

XIII

3 …искра пламени иного… — С этого стиха Пушкин начинает излагать свою версию декабризма. Несмотря на то что себя поэт (безосновательно) причислял к заговорщикам, манера его повествования до отстраненная: большинство фактов словно взято из документов, а не из собственных наблюдений.

«Союз благоденствия», тайный союз образованных молодых дворян, созданный для противостояния тирании и крепостничеству, был образован в 1818 г. и просуществовал до 1820 г. Он являл собой древо блага, произраставшее в умеренном, несколько масонском климате. Стволом его было благоденствие Отечества; корнями — добродетель и единение; ветвями — филантропия, образование, справедливость и социальная экономия. Союз был отчетливо националистическим. Его тяготение к литературе как к инструменту просвещения отвечало здравому смыслу XVIII в., среди прочего он рекомендовал в своем уставе «приличие [фр. la décence] выражений, а более всего непритворное изложение чувств высоких и к добру увлекающих». Его отношение к правительству носило благородный характер сдержанно-неодобрительного ропота. Печать «Союза» изображала улей с роящимися вокруг пчелами. Рассеянными отблесками этой организации были кружки наподобие «Зеленой лампы».

«Союз благоденствия» предшествовал образованию двух тайных обществ — Северного и Южного. Их деятельность привела к уже описанному мною неудавшемуся государственному перевороту 14 декабря (отсюда «декабристы») 1825 г. на Сенатской площади Санкт-Петербурга. 27 ноября в столицу пришло известие о смерти Александра I, последовавшей 19 ноября 1825 г. в Таганроге, в течение двух следующих недель никто достоверно не знал имени преемника. Наконец Константин, брат Александра и законный наследник трона, отрекся от власти, и царем был объявлен второй брат, Николай. Декабристы воспользовались междуцарствием. Они намеревались свергнуть существующий режим и провозгласить конституцию. За обнародованием манифеста должен был последовать Великий Собор (законодательное собрание). Само восстание выпало на долю Северного общества, более умеренного и не так хорошо организованного, как Южное с его республиканскими взглядами и военизированной структурой.

в девять часов четыре минуты; через пять часов пятьдесят четыре минуты ему предстояло зайти. Повстанцы со своими солдатами, общим числом 671 человек, собрались на площади. Было очень холодно; кроме образования плотного каре, никаких особых действий не предполагалось. Руководители хотели призвать Сенат огласить их обращение к народу, но от самого народа ничего не требовалось, ему отводилась лишь роль классической декорации, сочувствующего фона. К тому же в умах солдат возникла трогательная путаница между «Константином» и «конституцией». План рушился с самого начала Избранный диктатором восстания князь Сергей Трубецкой на площади так и не появился. Самые отважные из заговорщиков неожиданно утратили присутствие духа и впали в странную апатию. Впрочем, один из них, поручик Каховский, выстрелил и убил графа Милорадовича, обратившегося с речью к войскам. Около пяти вечера пушки правительства без труда положили восстанию конец; 121 участника судили сразу же, пятерых из них приговорили к четвертованию, позже замененному повешением. Тридцать один человек должен был быть обезглавлен, но приговор заменили сибирской каторгой. Остальных осудили на различные сроки ссылки и тюремного заключения. Пятерых повешенных осудили за следующие преступления: полковника Павла Пестеля (р. в 1794) за покушение на убийство членов императорской фамилии (см. коммент. к XVII, 9); поручика Петра Каховского (р. в 1797) за то же и вдобавок за убийство графа Милорадовича и полковника Стюрлера; подпоручика Кондратия Рылеева (р. в 1795), подпоручика Михаила Бестужева-Рюмина (р. в 1803) и подполковника Сергея Муравьева-Апостола (р. в 1791) за покушение на цареубийство. Их казнили 13 июля 1826 г. в Кронверкском бастионе Петропавловской крепости (в Петербурге, на северном берегу Невы).

Находившийся в Михайловском Пушкин узнал о казни 24 июля. На следующий день он получил письмо (предположительно от Туманского) с известием, что больше года назад в Италии скончалась Амалия Ризнич, за которой он ухаживал в Одессе. Совпадение это зашифровано в его пометке на нижних полях первой беловой рукописи стихотворения (МБ 3266), посвященного памяти госпожи Ризнич (29 июля, шестнадцать строк, чередование четырехстопного ямба и александрийского стиха, рифма baba); вот его начало:

Вероятно, примерно к тому же времени относится знаменитый рисунок пером в тетради 2368, л. 38, впервые опубликованный Венгеровым в 1906 г. в брокгаузовском издании сочинений Пушкина и с тех пор неоднократно обсуждавшийся и воспроизводившийся^[945]. На листе теснится дюжина профилей, среди которых комментаторы узнают отца и дядю нашего поэта. Вверху на полях Пушкин изобразил бастион и пять болтающихся на виселице человечков. Этот же рисунок повторен, немного детальнее, внизу страницы. Над верхней виселицей, в самом верху листа, можно разобрать неоконченную строку:

«шут на» зачеркнуты, а первые четыре слова повторяются ниже, под рисунком.

Я перевел «шут» обобщенным «clown» («паяц»), но возможно и более точное слово. Мне кажется, Пушкину здесь виделся образ «шута на нитке» — марионетки, фр. pantin, куклы на веревочке. Сравнение повешенного с дергающимся шутом привычно. Напрашивается пример (приведенный у Цявловского в книге «Рукою Пушкина», с. 159–160) из поэмы Майкова «Елисей», стихи 419–420 (см. коммент. к гл. 8, Iа, 3), где Зевс грозит страшной расправой всякому вассалу, который не поспешит на его зов:

10 июля 1826 г. Пушкин писал из Михайловского Вяземскому в Москву: «Бунт и революция мне никогда не нравились, это правда; но я был в связи почти со всеми [декабристами]».

Из мемуаров Якушкина (см. коммент. к XVI, 1–8) и воспоминаний еще одного видного декабриста, Ивана Пущина (1798–1859), лицейского товарища и одного из ближайших друзей поэта, совершенно ясно, что Пушкин не был членом ни одной из декабристских организаций; попытки советских комментаторов задним числом его туда записать по меньшей мере смешны. Случалось, что на каком-нибудь обеде или дружеском сборище шестеро из семи присутствующих были декабристы; но если седьмым был Пушкин, недекабрист, одно его присутствие автоматически лишало встречу всякой конспиративности. В ходе судебного разбирательства в 1826 г. один из менее известных заговорщиков (Горсткин) свидетельствовал, что зимой 1819/20 г. Пушкин «читывал» свои стихи в петербургском доме князя Ильи Долгорукого, одного из руководителей «Союза благоденствия»^[946]. Однако Якушкин пишет, что при встрече с поэтом осенью 1820 г. в Каменке, под Киевом, тот очень удивился, когда Якушкин ему прочел его же революционные стихи, в том числе «Noel». Из воспоминаний Якушкина следует, что в то время — зимой 1820/21 г. — Пушкин не знал ни о какой тайной организации и что он никогда не был членом Южного общества (образованного в марте 1821 г в Тульчине), хотя и знал возглавлявшего его Пестеля.

В стихах, имеющих прямое отношение к судьбе декабристского движения, Пушкин возвышенно сострадал ссыльным, их семьям и их делу, но при этом подчеркивал свою непричастность как художника; такое сочетание сочувствия и отстраненности некоторые из декабристов нашли не в лучшем вкусе. В начале января 1827 г. Пушкин отправил в Читу с женой ссыльного Никиты Муравьева следующие стихи (четырехстопный ямб, рифмы ):

Один из ссыльных декабристов, князь Александр Одоевский, сочинил в ответ четыре посредственные строфы, смысл которых сводится к следующему будь покоен, бард, мы гордимся своими цепями и скуем из них мечи.

Позднее, 16 июля 1827 г., в стихотворении «Арион» (пятнадцать строк, четырехстопный ямб, рифмы baabeccceddiffi Челн разбивает буря, и все гибнут, кроме певца, который в последних строках — классическая метафора — сушит свои одежды на скале и поет прежние гимны.

XIV

2 …Они за чашею вина… — Какая рифма была дальше? Нет более тщетного занятия, как нет большего соблазна, чем дописывать за поэта. Вот и здесь слух автоматически подсказывает четвертую строку: «освобождали племена»; другое дело, это ли хотел сказать Пушкин.

XV

«Союза благоденствия» приблизительно в 1819 г.

Декабристы собирались в доме Никиты Муравьева (1796–1843), сейчас это дом 26 по набережной Фонтанки^[947]. Муравьев состоял в «Союзе благоденствия» и, когда в 1820 г. было образовано Северное общество, вошел в его Центральный совет. Ему принадлежал проект конституции, предполагавшей создание в России федерального правительства, с разделением страны на штаты по американскому образцу.

Илья Долгорукий (1797–1848). Согласно Якушкину, декабристы собирались и у него. Он был видным деятелем «Союза благоденствия», но не вошел в сменившее «Союз» Северное общество. В 1820 г. он отдалился от тайной политической деятельности и в декабре 1825 г. арестован не был.

Две строчки, которые цитирует в своем дневнике Вяземский и о которых я уже говорил в начале комментария к гл. 10, дают вариант (чтение «вдохновенного» вместо «беспокойного» в XV, 3) и стих 4, до которого Пушкин, зашифровывая строфу, не дошел.

XVI

1—8 –1845) и Иван Якушкин (1793–1857) были активными членами Северного общества. Пушкин хорошо знал обоих. Написанные в ссылке мемуары Якушкина (1853–1855) напечатаны в т. 1 «Избранных социально-политических и философских произведений декабристов» в 3-х т. (Л., 1951, ред. И. Щипанов, примеч. С. Штрайха; я видел только два тома).

5 …Читал свои Ноэли Пушкин… — В буквальном значении «ноэли» — французские рождественские песнопения, представляющие исторический интерес, но не имеющие поэтической ценности. Жанр восходит к XI в. Здесь имеются в виду политические пародии на них.

В Петербурге молодой Пушкин, конечно же, читал антиправительственные стихи на встречах «Зеленой лампы» и на других пирушках, где бывали декабристы. Но это не были тайные заседания: на те поэта не приглашали. Здесь, как и везде, причастность Пушкина к декабризму — лишь стилизация.

Что же это были за «ноэли»? До нас дошел всего один, достаточно безобидный, сочиненный скорее всего в 1818 г., — четыре ямбических восьмистишия, в каждом по пять трехстопных стихов (1–4, 8), один александрийский (5) и два четырехстопных (6–7), с рифмами . Вот стихи 1–4.

Мария утешает младенца, появляется царь, «здоров и тучен», и обещает директора полиции отправить в отставку, секретаря цензурного комитета — в сумасшедший дом, а людям дать «права людей»; имеется в виду исполненная либерализма речь Александра в варшавском сейме 15 марта 1818 г. Стишок оканчивается так (стихи 25–32):

Все это — в злободневном духе Беранже и не представляет большой литературной ценности; разительный контраст с одой «Вольность».

В 1670-х гг. над «Бургундскими рождественскими песнопениями» («Noei bourguignon») работал Бернар де Ла Моннуа (1641–1728), опубликовавший их, с собственным французским переводом, под псевдонимом Ги Барозе (Gui Barôzai), в 1720 г. Пушкин мог видеть его «Noëls bourguignons» (в бургундском оригинале более нечестивые, чем во французском переводе). Я смотрел тексты в лейденском репринтном издании (1865) редкой антологии Армана Луи де Виньеро дю Плесси Ришелье, герцога д'Эгийона «Сборник избранных произведений, собранных заботами космополита» («Recueil de pièces choisies rassemblées par les soins du cosmopolite» Armand Louis de Vignerot Duplessis Richelieu, duc d'Aiguillon, 1683–1750; Véretz in Touraine, 1735, p. 427–500). Это легкомысленные, то богохульные, то причудливые и нежные песенки о Рождестве Христовом и пр. Например, строфа II ноэля V звучит так:

ЕО 1937 г., замечательная лишь чудовищными по своей нелепости иллюстрациями Фрица Эйхенберга) написано:

6—8 …Меланхолический Якушкин… Цареубийственный кинжал… — На портретах вид у Якушкина подавленный. Говорят, он был несчастлив в любви. В воспоминаниях он пишет, что мысль об убийстве Александра I овладела им в 1817 г., когда пронесся нелепый слух, будто царь собирается перенести свою резиденцию в Варшаву, а часть России присоединить к Польше. Якушкин собирался вооружиться парой пистолетов и из одного застрелить царя, а из другого себя, устроив нечто вроде сольной дуэли. Он отказался от этого плана, когда выяснилось, что слух лишен оснований.

9—11 …видя… Хромой Тургенев… — Николай Тургенев (1789–1871) был видным деятелем умеренного крыла тайного общества и автором важной части устава «Союза благоденствия» — той, в которой говорилось об ограничении царской власти.

9 апреля 1824 г. он уехал в Западную Европу и оставался там до 1856 г., когда декабристы получили амнистию. О его хромоте мне ничего выяснить не удалось.

–1845), директор Департамента духовных дел, был одним из самых верных помощников и друзей Пушкина. Именно он в 1811 г. помог записать юного поэта в Лицей. На последней неделе апреля 1820 г. вместе с Карамзиным он уговорил министра иностранных дел отправить Пушкина к генералу Инзову, на юг России, — чрезвычайно мягкий вариант по сравнению с другими возможными местами ссылки. Он же в начале июня 1823 г. снова обратился к графу Нессельроде и добился перевода Пушкина в Одессу («Меценат [Воронцов], климат, море, исторические воспоминания — все есть», — писал Тургенев Вяземскому 15 июня 1823 г. о новом назначении своего протеже). И наконец, снова он в полночь 1 февраля 1837 г., после отпевания в Конюшенной церкви (в сопровождении жандарма Ракеева, который четверть века спустя арестует публициста-радикала Николая Чернышевского), повез гроб с телом Пушкина из Петербурга в Опочецкий уезд Псковской губернии, в Святогорский монастырь^{257}, где похоронил поэта 6 февраля 1837 г., на следующий день после того, как бренное тело совершило свой последний поспешный путь.

В письмах к брату («Архив братьев Тургеневых», Пг., 1921) Николай Тургенев играет роль человека, крайне удивленного и глубоко оскорбленного тем, что российское правительство считает его государственным преступником: «Бунт никогда меня не интересовал», «совесть моя чиста».

24 апреля / 6 мая 1826 г. Николай Тургенев пишет из Эдинбурга брату Александру в Петербург: «Я всегда почитал общество более шуточным нежели сериозным занятием». А через две недели добавляет:

«Могут еще спросить меня: но зачем все эти тайные общества, если ты видел, что это вздор? Что могу я отвечать на это? Иные для развлечения играют в карты, иные пляшут, иные играют в жмурки, иные собираются в разговорах проводить время. Я принадлежу к числу сих последних. Что теперь из этих разговоров делают преступление — мог ли я это предвидеть?»

«Я объявил [в письме правительству], чего я искал в обществах. Дело освобождения крестьян было для меня всегда священнейшим. Оно было единственною целию моей жизни… Но не видя успехов матерьяльных, то есть не видя отпускных [от владельцев крепостных крестьян], коих я требовал, я наконец совершенно бросил эту бесплодную землю, и в последнее время ни мало не заботился и даже не думал об обществе».

Для меня совершенно очевидно, что Пушкин видел эти письма.

В письме брату от 11 августа 1832 г. Александр Тургенев цитирует гл. 10, XVI, 9—14 и продолжает:

«В этой части у него есть прелестные характеристики русских и России, но она останется долго под спудом. Он читал мне в Москве только отрывки».

«Сообщаемые Вами стихи о мне Пушкина заставили меня пожать плечами. Судьи, меня и других осудившие, делали свое дело: дело варваров, лишенных всякого света гражданственности, сивилизации. Это в натуре вещей. Но вот являются другие судьи Можно иметь талант для поэзии, много ума, воображения, и при всем том быть варваром. А Пушкин и все русские, конечно, варвары. <…> Если те, кои были несчастливее меня и погибли, не имели лучших прав на сивилизацию, нежели Пушкин, то они приобрели иные права пожертвованиями, страданиями, кои и их ставят выше суждений их соотечественников».

Александр Тургенев не понял, что так рассердило его брата, и 2 сентября писал:

«Твое заключение о Пушкине справедливо в нем точно есть еще варварство, и Вяз<емский> очень гонял его в Москве за Польшу; но в стихах о тебе я этого не вижу, и вообще в его мнении о тебе много справедливого Он только варвар в отношении к П<ольше>»

Томашевский в статье «Десятая глава „Евгения Онегина“. История разгадки» (, 1934, № 16–18, с 388) приводит ответ Николая Тургенева в русском переводе (письмо было написано по-французски):

«Много бы пришлось говорить о достоинстве поэта, которое вы приписываете Пушкину и которое он сам себе приписывает Это бы далеко завело Байрон был несомненно поэт, но и не в его правилах и не в его привычках было валяться в грязи».

Неудовольствия от неприкрытого национализма поэта, красноречиво поддержавшего правительство в польском вопросе, недостаточно для объяснения резкой личной неприязни, которая чувствуется в письмах Николая Тургенева. Возможно, на сходках декабристов в 1819–1820 гг. он не излагал своих взглядов на освобождение крестьян с той маниакальной настойчивостью, какая описана у Пушкина. Складывается впечатление, что больше всего он был задет тоном стихов, приняв стилизацию за насмешку над своей любимой идеей. С сегодняшней точки зрения, за сглаживающей далью лет, мы видим в пушкинской хронике декабристского движения чуть легкомысленную отстраненность, не более. Но реформатор тургеневского толка любое отношение, кроме священного и страстного единомыслия, мог воспринять как оскорбление Лернер (1915, цитируется у Томашевского в «Десятой главе», с 389) предположил, что Пушкин, в 1819 г. уже высказавший надежду увидеть отмену рабства волею царя, считал нелепым ожидать, как Николай Тургенев, что это совершит кучка дворян (Хотя именно так и случилось тридцать лет спустя, когда группа альтруистов-аристократов добилась от правительства отмены крепостного права.)

Выдвигались также предположения, (1) будто Николай Тургенев был недоволен очевидным знакомством Пушкина с его письменным объяснением, pièce de justification^[949]— в 1827 г в Лейпциге брат Николая передал рукопись Жуковскому, чтобы тот показал ее царю, и (2) будто Николай Тургенев пришел в ярость из-за того, что Пушкин выставил заговорщиком его, Тургенева, категорически отрицавшего какую-либо свою связь с декабристами (Волконский же и другие называли за это Тургенева лжецом).

Уважение Пушкина к Николаю Тургеневу — как, впрочем, к любой свободолюбивой и независимой личности — очевидно из чудесной эпиграммы на Нептуна (четырехстопный ямб, рифмы abba сесе) с которой начинается его письмо к Вяземскому от 14 августа 1826 г., из Михайловского в Петербург,

Эту эпиграмму Пушкин сочинил в ответ на стихотворение «Море», которое Вяземский прислал ему в письме от 31 июля 1826 г. из Ревеля. Поводом к ней послужил слух (оказавшийся ложным), будто политический эмигрант, декабрист Николай Тургенев выдан России Великобританией. Вслед за эпиграммой Пушкин продолжает: «Сердечно благодарю тебя за стихи… Критику отложим до другого раза. Правда ли, что Николая Тургенева привезли на корабле в Петербург?»

Стихотворение Вяземского состоит из двенадцати строф по восемь четырехстопных строк, с редкой и неблагозвучной рифмовкой bааbсесе.

«десятой главе») дает варианты двух стихов: «преследуя свой идеал» в 10-м и «плети рабства» в 12-м.

Томашевский («Десятая глава», с. 391) публикует фотоснимок черновика этой строфы, на котором видно, что в стихе 3 Пушкин, зачеркнув «губительные», написал «решительные»; в 5-м «стихи» исправил сначала на «сатиры», а затем на «ноэли»; в 7-м вместо «как обреченный» поставил «казалось, молча»; в 12-м «цепи» заменил «плетьми»; в 13–14 вместо «предвидел в сей толпе… освободителей» написал «в толпе… зрел избавителей».

XVII

2 …ранее весна… — Пушкин теперь переходит к Южному обществу. Оно состояло из трех управ: Центральной, при штабе Второй армии в Тульчине (Брацлавский уезд Подольской губернии), возглавляемой Пестелем и Алексеем Юшневским; Каменской (Чигиринский уезд Киевской губернии), руководимой Василием Давыдовым и князем Сергеем Волконским, и Васильковской (Васильковский уезд Киевской губернии), под руководством Сергея Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина. Общество поддерживало связь с польскими группами, стремящимися к независимости Польши.

5 Князь Петр Витгенштейн (1768–1842) командовал Второй армией со штаб-квартирой в Тульчине. Добрый и храбрый человек, очень любимый подчиненными.

9 П[естель] — Полковник Павел Пестель (1794–1826), с 1813 по 1821 г. адъютант князя Витгенштейна, затем командир Вятского полка. Автор конституции («Русская правда») и главный руководитель Южного общества, основанного им в марте 1821 г. в Подольской и Киевской губерниях. Бесспорно, самый умный, талантливый и деятельный из заговорщиков. К сожалению, его не было в Петербурге 14 декабря 1825 г. В своем заявлении после ареста он писал:

«Происшествия в Неаполе, Гишпании и Португалии имели тогда большое на меня влияние. Я в них находил <…> неоспоримые доказательства в непрочности монархических конституций и полные достаточные причины в недоверчивости к истинному согласию монархов на конституции, ими принимаемые. Сии последние соображения укрепили меня весьма сильно в республиканском и революционном образе мыслей».

Пушкин познакомился с Пестелем 9 апреля 1821 г. в Кишиневе (хотя мог видеть его в феврале в Тульчине). В этот день в дневнике поэта сделана следующая запись:

«Утро провел с Пестелем [который, как ни парадоксально, был направлен в Кишинев правительством для сообщения о деятельности там общества „Свободная Греция“]; умный человек во всем смысле этого слова. Mon coeur est matérialiste, говорит он, mais ma raison s'y refuse^[950]. Мы с ним имели разговор метафизический, политический, нравственный и проч. Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю…»

— что был принят в масоны; а 9 мая замечает: «Вот уже ровно год, как я оставил Петербург». На последней неделе мая в Кишиневе Пушкин снова встретился с Пестелем, который после этого вернулся в Тульчин. (Судя по всему, он приезжал в Одессу зимой 1823 г., но указаний на то, что они с Пушкиным там встречались, нет.)

О петербургских событиях 14 декабря Пушкин узнал спустя неделю у себя в Михайловском, приблизительно 20 декабря 1825 г. В течение двух следующих недель он наверняка получил (с оказией, то есть из писем, переданных с надежным знакомым) известия об участии в восстании Рылеева, Кюхельбекера и Пущина, а также об аресте в Линцах Пестеля. 4 или 5 января 1826 г. слева на полях чернового наброска гл. 5, V и VI — точно посередине романа («Татьяна верила… снам, и карточным гаданьям, и предсказаниям луны..», она ожидала беды, если «быстрый заяц… перебегал дорогу ей») — и снова слева на полях черновика гл. 5, IX–X («Морозна ночь… Как ваше имя?…Харитон»; Татьяна кладет под подушку зеркало, чтобы запомнить вещий сон) сверху вниз начерчены профили, и первым оба раза — профиль Пестеля. На этих карандашных набросках у Пестеля голова древнего грека и тяжелая челюсть медального Наполеона. Ниже, за Пестелем, на полях черновика гл. 5, V–VI профили идут в таком порядке: стилизованный Робеспьер-Пушкин; большой, похожий на Панча, Мирабо; старик Вольтер в виде Гавроша; слева от Вольтера — утиный профиль некрасивого Рылеева. Последний раз Пушкин видел Пестеля четыре с половиной года назад, а Рылеева — больше пяти с половиной, зрительная память поэта, судя по всему, была чрезвычайно цепкой^[951]. На черновике гл. 5, IX–X другие профили за пестелевским следуют в таком порядке: очень русское лицо Пущина (дважды), недекабрист Вяземский в очках, а в нижнем углу на полях справа опять голова Рылеева и длинноносый, со срезанным подбородком, трогательный профиль Кюхельбекера.

Кюхельбекера и Вяземского Пушкин последний раз видел около шести лет назад, а своего старого лицейского друга Пущина — когда тот приезжал к нему 11 января 1825 г. Пущин в мемуарах писал, что Пушкин знал о его принадлежности к тайному обществу и говорил ему: «Впрочем, я не заставляю тебя, любезный Пущин, говорить. Может быть, ты и прав, что мне ие доверяешь. Верно, я этого доверия не стою по многим моим глупостям». Что же до отношений Пушкина и Рылеева, то велик соблазн поверить не слишком достоверному свидетельству Соболевского, более позднего приятеля поэта. По нему выходит, что около 10 декабря 1825 г. Пушкин услышал о смерти Александра I и решил, в нарушение приказа, приехать в Петербург; остановиться он хотел на квартире Рылеева — далеко не самого близкого своего друга. Приехав, он бы как раз успел, в роли сочувствующего, принять участие в событиях 14 декабря; но дорогу перебежал заяц, и Пушкин вернулся. Если все это правда (в чем нет уверенности), то «быстрый заяц», вестник беды, изящно соединяет пушкинский рассказ о суеверных страхах Татьяны и задумчиво вычерченные профили мятежников (в тетради 2370), к которым поэту не пришлось присоединиться.

11 Холоднокровный генерал… — может означать флегматичного, не отличающегося умом, но мужественного и либерально настроенного генерала Второй армии Алексея Юшневского (1786–1844), приятеля Пестеля.

Варианты

Возможное чтение стиха 12 начинается с зачеркнутых слов:

«Р» может расшифровываться и как «Русский», и как «Рюмин», — подпоручик Михаил Бестужев-Рюмин, отчаянный храбрец, один из пяти повешенных декабристов.

может быть вариантом 10-го или 11-го.

XVIII

2 Между Лафитом и Клико… — Галлицизм, entre deux vins^[952], означающий «непринужденно», «за бокалом вина».

8 … — Комментарии Бродского к строфе XVIII — бесстыдный фарс. В подобострастном старании доказать, будто Пушкин был пламенным революционером, этот советский лизоблюд решил воспользоваться не «эстетическим» или «текстологическим» методом, а «историческим» или «идеологическим», с помощью коего он и приходит без труда к заключению, будто данная строфа должна была предшествовать строфе XIV и, таким образом, в исторической последовательности описывать рудименты декабристского движения (в 1934 г. покойный Томашевский осмелился нанести несколько сокрушительных ударов по подтасовкам Бродского). Бродский нашептывает, что «забавы» на языке Пушкина означают «любовь» и «вдохновенье», а «шалун» (фр. polisson) на том же языке означает «революционер» и «философ»; в результате пушкинские «забавы взрослых шалунов» превращаются в идиотские «любовь и вдохновенье взрослых философов».

В 1824 г., вероятно в мае, Вяземский писал из Москвы Пушкину в Одессу:

«Ты довольно… подразнил [правительство], и полно! А вся наша оппозиция ничем иным ознаменоваться не может, que par des espiègleries [как только проказами]. Нам не дается мужествовать против него: мы можем только ребячиться. А всегда ребячиться надоест».

Варианты

Строфа XVIII явно не окончена, и это заставляет думать, что всего написано было не более восемнадцати строф. Ее следование за строфой XVII очевидно. Пушкин явно намеревался начать строфу словами «Все это было…» и дальше перечислять: разговоры за вином, «куплеты, дружеские споры» (отвергнутое чтение стиха 3) и пр. Затем он заменил в стихе 1 «разговоры» на «заговоры», а в 3-м написал «Все это были разговоры», но затем зачеркнул первые два слова.

Еще одно отвергнутое чтение в стихе 5: вместо окончательной «мятежной науки» было «мятежное мечтанье», рифмовавшееся с отвергнутым вариантом в стихе 6 «Все это было подражанье», позже исправленное на «Все это было только скука».

Остаток строфы состоит из разрозненных слов. Расшифровке поддаются «Везде беседы недовольных… Узлы… И постепенно сетью тайной… Наш царь дремал».

***

«Путешествия Онегина», V, Пушкин провел вертикальную черту и рядом со стихом 10 пометил: «в X песнь»). Можно предположить, что строфа XVIII гл. 10 завершала хронику событий, приведших к образованию тайных обществ, и Пушкин снова возвращался к Онегину (которого оставил в Петербурге, после сцены с Татьяной, в «романном» апреле 1825 г.). После связующей строфы (условно «гл. 10, XIX») роман мог продолжаться так (условно «XX»):

После чего Онегин мог сойтись с декабристами и 14 декабря 1825 г. быть свидетелем восстания.

Дополнения к комментарию к «десятой главе»

«Десятая глава», с. 378–420), относящийся к «десятой главе» материал, в том виде, в каком он хранился в 1934 г. в ленинградском Институте русской литературы (Пушкинский дом), состоит из двух рукописей (далее именуемых «зашифрованная рукопись» и «черновая рукопись»), в 1904 г. переданных в рукописный отдел Академии наук в Петербурге Александрой Майковой, вдовой Леонида Майкова, ученого, начавшего новое издание сочинений Пушкина, и получивших номера 57 (зашифрованная рукопись) и 37 (черновая). Вот их описание.

Зашифрованная рукопись. Половинный лист, зарегистрированный (в 1934 г.) под индексом ИРЛИ 555 и (в 1937 г.) под индексом ПД 170, сложенный пополам, с колонками строк, представляющих собою 63 разрозненных стиха на внутренней стороне обеих четвертей листа: 32 стиха на правой стороне и 31 на левой. Бумага имеет водяной знак 1829 г., полицией (в 1837 г.) красными чернилами проставлены номера страниц: 66 и 67. (На фотографии, публикуемой Томашевским, цифра 67 видна на правой странице непосредственно под стихом 11.)

Черновая рукопись. Четвертной лист сероватой бумаги с водяным знаком 1827 г., зарегистрированный под индексами ИРЛИ 536 (1934 г.) и ПД 171 (1937 г.), содержит черновик трех онегинских строф: двух (вторая не окончена) на одной стороне (далее называемой «верхней»), с номером 55, проставленным полицией посередине левого поля, и еще одной, третьей (неоконченной), на другой стороне (далее называемой «нижней»). В моей версии эти строфы имеют номера XVI, XVII и XVIII.

В 1910 г. неуклюжий пушкинский шифр легко разгадал П. Морозов^[953]; дальнейшая работа над текстом была проделана Лернером в его примечаниях к VI тому венгеровского издания сочинений Пушкина (1915), Гофманом в статье «Пропущенные строфы „Евгения Онегина“» (, 1922, IX, вып. 33–35, с. 311–317, и Томашевским в его великолепной статье в Лит. насл., т. 16–18. Мои выводы отличаются от выводов Томашевского и других комментаторов, в особенности Бродского. Как я сейчас объясню, я исходил из того, что стихи в зашифрованной рукописи разбиваются не на шестнадцать (как было принято считать), а на семнадцать строф. Изучение фотоснимков зашифрованного текста в книге Томашевского выявляет следующее:

Правая страница

«перо 1»), содержащая начальные стихи строф I–X и XII–XVII.

Под ней, отделенная горизонтальной чертой, еще одна колонка, написанная более мелким почерком и более тонким пером (далее «перо 2»), содержащая вторые строки строф I–IX.

На левых полях, тем же пером 2, две группы строк, записанных параллельно полям; нижняя из этих групп содержит вторые строки строф X, XII–XIV, а верхняя — вторые строки строф XV–XVII.

Левая страница

Колонка из двадцати семи строк пером 2 на левой стороне страницы, содержащая третьи строки строф I–IX и XI–XVII; за ней идут (без пробела и без черты) четвертые строки строф I–IV, VI–IX и XI–XIII.

«перо 3») вверху справа, содержащая то, что я считаю пятыми строками строф IV, VI, VIII и XI.

Проследим теперь, как Пушкин шифровал текст.

Некоторые слова он не дописывал; некоторые опускал целиком или пользовался символическими сокращениями, — например, заглавное «Z» означало «царь». В моем воспроизведении текста зашифрованной рукописи и в его переводе все такие опущения, а также их перевод на английский и мои комментарии взяты в квадратные скобки; сомнительные чтения помечены вопросительным знаком. Зачеркнутые чтения, как всегда, даны в угловых скобках. Чтобы не слишком запутать нерусскоязычного читателя, для которого и предназначены мои заметки, я в двух случаях отступил от научного подхода: у меня не сохранены орфографические ошибки Пушкина и сливающиеся слова, а транскрипция, как и во всем комментарии, исходит из новой русской орфографии, а не из написаний пушкинской эпохи. Предполагаемый адрес строки в тексте главы дан римской (строфа) и арабской (стих) цифрами; эти цифры вместе взяты в квадратные скобки.

Правая страница, перо 1

[I, 1] Вл[адыка] слабый и лукавый

[III, 1] Гроза 12 [двенадцатого] года

[IV, 1] Но [Бог?] помог — стал ропот ниже

«Бог» написано очень неразборчиво; и если принять это чтение, интонация стиха несколько противоречит тону III, 4. Однако другие односложные слова, например «бес» или «рок», по написанию подходят так же плохо.

[V, 1] И чем жирнее тем тяжеле

[VII, 1] Авось аренды забывая

[VIII, 1] Сей муж судьбы, сей странник бранный

[IX, 1] Тряслися грозно Пиринеи

[X, 1] Я всех уйму с моим народом

группы третьих и четвертых строк, но зато выпустит третью и четвертую строки строфы X.

[XII, 1] Потешный полк Петра Титана

[XIII, 1] Р. Р. [Россия] снова присм[ирела]

К концу строфы X наш поэт стал невнимателен. Возможно, сначала он собирался зашифровать первые строки первых десяти строф, а затем перейти ко вторым строкам. Однако потом решил продолжить работу с остальными первыми строками и сделал первую ошибку, пропустив XI, 1. И вот — вторая ошибка. При такой работе, особенно когда она делается по памяти, как, несомненно, было в этом случае, разум быстро утомляется — столь велико различие между восприятием живых стихов и их же восприятием при механической инвентаризации. К Пушкину более естественно всегда приходило «теченье» четырехстопного ямба (то есть ямба со скадом на третьей стопе), а не «медленный» ямб (со скадом на второй стопе), поэтому, наскучив шифрованием, он автоматически вместо «медленного» стиха «Россия присмирела снова» написал «Россия снова присмирела» (разумеется, уничтожив рифму). Думаю, что эту ошибку он заметил не сразу, а позже, когда просматривал уже зашифрованную колонку, проверяя, не выпустил ли первую строку строфы XI. Обнаружив ошибку в XIII, 1, он забыл, что хотел проверить. Дальше получилось любопытно: первым движением Пушкина было зачеркнуть два слова («снова присм»), однако глаз его сбился на похожее слово «свой» строчкой ниже (XIV, 1), и именно это слово вместе со следующим он и зачеркнул несколькими торопливыми штрихами. Затем, заметив ошибку, он поднялся ступенькой выше, к требующей исправления XIII, 1, подправил запись, почетче прорисовав первую букву (поставив еще одно «Р.» перед не очень четким первым), и, вместо того чтобы исправить «снова присмирела», нацарапал над словом «снова» двойку, означающую, что оно должно идти после «присмирела».

[XIV, 1] У них <свои бывали> сходки

[XVI, 1] Друг Марса, Вакха и Венеры

[XVII, 1] <Но т[ам]> Так было над Невою льдистой

Здесь Пушкин снова оплошал. Он думает уже о второй группе строк и вместо XVII, 1 начинает писать XVII, 2 («Но там, где ранее весна»). Потом замечает ошибку и зачеркивает написанное: первое слово 2-й строки и первую букву следующего слова. Закончив, как ему кажется, 1-ю группу, он подводит черту под XVII, 1 и принимается за 2-ю группу. Но, записав три начальные буквы слова «плешивый», то есть начало I, 2, он утомился (или был чем-то отвлечен) и работу над 2-й группой отложил. Возобновляется она другим пером (перо 2). Почерк становится мельче и тоньше, многие слова слиты или недописаны.

Правая страница, перо 2

Перо 1 меняется на перо 2 после «пле», в рукописи это очень заметно.

[II, 2] Когда ненаши повара

В этой строке и в двух следующих заметна особенность, 1-й группе стихов не свойственная: слитное написание слов, «ненаши» вместо «не наши», «искоро» вместо «и скоро», «яоду» вместо «я оду».

[III, 2] Наст[ала] — кто тут нам помог?

[V, 2] О Р[усский] глуп[ый] наш на[род]

[VI, 2] Тебе б я оду посвятил

[VII, 2] Ханжа запретс[я] в монастырь

[VIII, 2] Пред кем унизились Z [цари]

Здесь поэту уже не хватало места, но он хотел уместить 2-ю группу строк на одном листе с 1-й (которую продолжил до этого места) и поэтому перешел на левые поля, где записал, перпендикулярно центральной колонке, следующие строки, тоже двумя параллельными колонками.

Правая страница, перо 2, нижняя часть левых полей

[X, 2] Наш Z [царь] в конгр[ессе] говорил

Строка XI, 2 пропущена — вероятно, как следствие случайного пропуска XI, 2.

[XIII, 2] И пуще Z [царь] пошел кутить

[XIV, 2] Они за чашею вина

Правая страница, перо 2, верхняя часть левых полей

[XV, 2] Сбирались члены сей семьи

<бес> Л[унин] дерзко предлагал

Здесь Пушкин снова допускает описку и снова исправляется. Вместо «Тут Лунин» он начинает писать XV, 3, «У бес», то есть «У беспокойного». Заметив, зачеркивает «бес», но оставляет «У» для слова «ТУт», подставив по бокам два «т». Характерно, что эти огрехи встречаются под конец каждой группы, когда мысль и утомляется, и забегает в следующую группу строк. Это утверждает меня в уверенности, что Пушкин работал по памяти. Подсознательно ему могло мешать и то, что он вспоминал об аналогичных ошибках, сделанных в 1-й группе — там, где XVII, 1 переплелась со следующей строкой.

[XVII, 2] Но там где ране[е] весна.

Продолжение левой колонки на левой странице, перо 2

[I, 3] Нечаянно пригретый Славой

[III, 3] Остервенение народа

[IV, 3] Мы очутилися в Па[риже]

[V, 3] Скажи, зачем же в самом [деле]

[VI, 3] Но стихоплет Великородный

[VIII, 3] Сей всадник Папою венчанный

[IX, 3] Безрукий К[нязь] друзьям Мореи

Теперь Пушкин случайно пропускает строку 3 строфы X.

[XI, 3] А про тебя и в ус не дует

[XIII, 3] Но искры пламени иного

[XIV, 3] Они за рюмкой русской водки

[XV, 3] У беспокойного Никиты

[XVI, 3] Свои решительные меры

[I, 4] Над нами Z-вал [царствовал] тогда

[II, 4] У Б[онапартова] шатра

[III, 4] Б[арклай], зима иль Р[усский] [Бог]

[IV, 4] А Р[усский] Z [царь] главой Z [царей]

[VI, 4] Меня уже предупредил

[VII, 4] Семействам возвратит С[ибирь]

[VIII, 4] Исчезнувший как тень зари

[IX, 4] Из К[ишинева] уж мигал

[XI, 4] Ты А[лександровский] холоп

[XII, 4] Свирепой шайке палачей

[XIII, 4] Уже издавна может быть

Здесь Пушкин остановился. Это все, что у нас есть из 4-й группы. Однако через некоторое время он добавил, на этой же странице, следующие строки, относящиеся к 5-й группе.

[IV, 5] Моря достались Альбиону

[VI, 5] Авось дороги нам испр[авят]

[VIII, 5] Измучен казнию покоя

[XI, 5] Кинжал Л[увеля] тень Б[ертона]

наш поэт был никудышным, и план его провалился. Когда Пушкин сверял набор четвертых строк, он не заметил, что пропустил строфы V и X, и из-за этого, записывая пятые строки строф IV, V, VII и X, он на самом деле взял их из строф IV, VI, VIII и XI. Я также предполагаю, что скоро поэт понял, что с его шифром что-то всерьез неладно, страшно разозлился и забросил это занятие.

В 1831 г., через год после уничтожения «десятой главы», Пушкин исключил из ЕО «Путешествие» как «Главу осьмую», а «Большой свет» переработал, поставив его на место этой главы. Я думаю, что никаких строф «десятой главы», помимо зашифрованных, не существовало, а строфа XVIII не была зашифрована по той простой причине, что не была закончена. Александр Тургенев упоминает описание Пушкиным «Возмущения», что заставило Томашевского предположить, будто Пушкин на самом деле описал — в не дошедших до нас строфах — coup d'état^[954] 14 декабря 1825 г. Я считаю, что под «Возмущением» следует понимать конкретные приготовления и общее беспокойство, описанные в строфах, до нас дошедших. Из пушкинской пометки «сожжена X песнь» не обязательно следует, что глава была написана более чем на одну треть.

Томашевский также утверждает в примечании к своей статье 1934 г. в , что «подобный порядок шифровки совершенно исключает возможность записи наизусть. Перед Пушкиным, конечно, лежала перебеленная рукопись шифруемых строф». Вероятно, Томашевский просто не пытался повторить процедуру. Любой человек с нормальной вербальной памятью в состоянии удержать в уме семнадцать строф (238 стихов). Я проэкспериментировал с теми отрывками из ЕО, которые помню наизусть. Первые и вторые строки, как и целиком начальные четверостишия с их некоторой автономностью, сложности не представляют; начиная с пятых строк внимание становится вялым, накапливаются ошибки. Мне представляется, что Пушкин сел шифровать текст не до того, как сжег все дописанные строфы «десятой главы» (19 октября 1830 г.), а вскоре после того, как читал их наизусть Александру Тургеневу (в начале декабря 1831 г.), то есть тогда, когда засомневался, что сможет сохранить их в памяти. И действительно, когда он принялся пропитывать «десятую главу» мумифицирующим шифром, середины строф — самая уязвимая часть — могли уже вспоминаться нечетко. В нескольких случаях, когда главу цитируют слушавшие ее, возникают варианты; этот странный факт заставляет предположить, что Пушкин то тут, то там по ходу живого чтения подменял забытые слова. И наконец, я считаю, что только отсутствие перед глазами письменного текста способно объяснить пушкинские ошибки. Особенно характерна перестановка слов в XIII, 1; вряд ли она была бы возможна, если бы Пушкин писал с текста.

Примечания

[928] «Запри этого бахвала императора с лысой головой» (фр.)

«Да здравствует Генрих IV» (фр.)

[930] Эту комическую оперу, «Жоконд [молодой повеса], или Искатели приключений» / «Joconde ou les Coureurs d'aventures» (Париж, 1814; С, — Петербург, 1815), написал Никколо Изуар; в ней есть знаменитый куплет: «Et l'on revient toujours / A ses premiers amours» («Первая любовь долго помнится», фр.) (Примеч. В. Н.)

[931] «…Представлялось, что, одной лишь силою вещей, все благо революции, которое я видел, должно превозмочь и отразить пагубную развязку» (фр.)

[932] , 1913, IV, вып. 16, примеч. 7. (Примеч. В. Н.)

[933] «Да здравствует Александр, да здравствует этот царь царей» (фр.)

[934] «Один и на скале / Из глубины изгнания все также вездесущий…» (фр.)

(фр.)

[936] Вовсе не там герои! / Эти фальшивые боги… / Вам лгут в сновидениях; / Они подобны ночным восходам, / Когда пролетают большие метеоры, / Но солнце вслед за ними не появляется. (фр.)

[937] «…Нищие трусишки, воры и бродяги, которые не могли выдержать даже первого огня плохих турецких стрелков. Что касается офицеров, то они еще хуже солдат… никакого представления о чести… Я не варвар и не апостол Корана, дело Греции меня живо интересует, вот почему я и негодую, видя, что на долю этих жалких людей выпала священная обязанность быть защитниками свободы» (фр.)

[938] «Да здравствует Франция, да здравствует Свобода!» (фр.)

[939] «Палач знатных особ» (фр.)

«Мемуары, относящиеся к истории французской революции», «написанные Сансоном, исполнителем судебных приговоров во время революции» (фр.)

[941] «Строфа из восьми стихов», «восьмистишие» (фр.)

[942] Имеется в виду «Гений христианства». (Примеч. ред.)

[943] «Он [король] может творить все над своими народами, но законы держат его самого в подчинении» (фр.)

… (фр.)

[945] Например, у А. Эфроса: Лит. насл., 1934, т 16–18, с. 944–946 (Примеч. В. Н.)

— Лит. насл., 1952, т. 68, с 155–166. (Примеч. В. Н.)

[947] Яцевич А. Пушкинский Петербург. Л., 1931 ^{353}

[948] Рождество / Воспоем, умоляю вас. / Дева носила / Девять месяцев плод жизни, / Хитрыи Святой Дух / Создал это пригожее творение (фр.)

[949] Оправдательный документ (фр.)

[950] Сердцем я материалист, но мой разум этому противится (фр.)

[951] Безотносительно к этому следует помнить, что тогда еще не было фотографии, более гибко, более подвижно (и поэтому менее стилизованно) запечатлевающей выражение лица человека, благодаря же часто повторяющимся в альбомах общих друзей силуэтам или карикатурам на знакомых типическая черта последних врезалась в память не менее прочно, чем бесконечно воспроизводимые изображения давно почивших поэтов и королей

[952] Быть навеселе (дословно — «между двумя винами») (фр.)

[953] Морозов Я Шифрованное стихотворение Пушкина. — П. и его совр., 1910, IV, вып. 13, с. 1—12.

[954] Государственный переворот (фр.)

{239} Юзефович Михаил Владимирович (1802–1889) — штаб-ротмистр Чугуевского уланского полка, адъютант H. Н. Раевского-младшего, поэт и археолог, автор воспоминаний о встречах с Пушкиным на Кавказе. Набоков имеет в виду мнение Б. В. Томашевского, высказанное им в статье «Десятая глава „Евгения Онегина“», по которой цитирует и слова Юзефовича (Лит. насл. Т. 16–18. С. 387). Между тем вовсе не обязательно нужно было стать декабристом для того, чтобы погибнуть на Кавказе. Для этого было вполне достаточно вступить в армию и добровольцем отправиться на Кавказ.

«Третьего дня был у нас Пушкин. Он много написал в деревне: привел в порядок и 9 главу Онегина. Ею и кончает; из 10-й предполагаемой читал мне строфы о 1812 годе и следующих. Славная хроника…» Цитату Набоков приводит по указанной выше статье Б. В. Томашевского (с. 387).

{241} Стих «Моря достались Албиону» в ПСС (Т. 6) отнесен Б. В. Томашевским к строфе VI, однако Набоков выдвигает свою версию дешифровки пушкинской записи, согласно которой четыре стиха из второго столбца левой страницы пушкинского автографа являются вовсе не девятыми, а пятыми стихами зашифрованных строф. Набоков предложил отнести указанные стихи в конечном итоге соответственно к строфам IV, VI, VIII и IX с поправкой на ошибку, допущенную Пушкиным.

{242} [Царь жирнел] — предположение самого Набокова о наличии этих слов в стихе 14 строфы IV, сделанное исходя из содержания первого стиха следующей строфы, требующего наличия этих слов в предыдущем стихе.

{243} [Терпеть царей из рода в род?] — также собственное предположение Набокова, объяснение которому он дает ниже в комментарии к данной строфе.

{244} [Авось] — еще одно предположение Набокова, исходящее из соображения о том, что определение слова «авось» как «народного Шиболета» в первом стихе следующей строфы требует его появления в предыдущей строфе.

«Авось, дороги нам исправят», относимый ПСС (Т. 6) в качестве девятого стиха к строфе VII, Набоков полагает пятым стихом строфы VI.

{246} Появление имени Наполеона в последнем стихе строфы VII обусловлено, по мнению Набокова, началом следующей строфы — со слов «Сей муж», действительно предусматривающим наличие этого имени в предыдущем стихе.

{247} Стих «Измучен казнию покоя» Набоков считает не девятым, как ПСС (Т. 6), а пятым стихом строфы VIII. Включение стиха «Осмеян прозвищем героя» из стихотворения «Герой», в котором, как давно установлено, была использована Пушкиным данная строфа из «десятой главы» ЕО, объяснено Набоковым в комментарии к этой строфе.

{248} Начиная с X строфы, нумерация Набокова оказывается отличной от общепринятой. Очевидная ошибка в зашифровке X строфы, отмеченная в ПСС (Т. 6), дает основание для различного прочтения этой строфы, стихи которой Набоков относит к разным строфам, чем и сбивает дальнейшую нумерацию на одну дополнительную строфу.

«Б» (объяснение чему дается в дальнейшем комментарии) не девятым стихом строфы IX, как в ПСС (Т. 6), а пятым стихом строфы XI.

{250} Стихи 9—14 в ПСС (Т. 6) приводятся в другой редакции:

Редакция стиха 9 «Там П<естель> кинжал» дана в ПСС (Т. 6) в качестве первоначальной и зачеркнутой. Остается непонятным, почему Набоков пренебрег этой ему известной редакцией. В дальнейшем комментарии он не дает этому никакого объяснения.

{251} «Я в Париже!» — этими словами начинается письмо из Парижа от 2 апреля 1790 г. в «Письмах русского путешественника» H. М. Карамзина, которое имеет в виду Набоков, сопоставляя его с письмом К. Н. Батюшкова.

«Авось»:

{253} Уже после выхода в свет набоковского Комментария возникло предположение о том, что «прелестная гречанка» — это Е. Г. Гартинг, урожденная Сгурдза, по первому мужу Гика, что отмечено 2-м изданием «Летописи жизни и творчества А. С. Пушкина» (Л., 1991. С. 267).

{254} В настоящее время считается, что адресатом письма был В. Л. Давыдов, живший тогда в Каменке, и таким образом туда, а не в Одессу, как дальше пишет Набоков, было направлено письмо, если вообще было отправлено, так как известен только его черновик.

{255} До Набокова никто не дал убедительной расшифровки имени укрытого под литерой «Б». Аргументация Набокова представляется вполне доказательной, и его расшифровка должна быть принята, как давно принято прочтение «Лувель» в том же стихе.

{256} Неясно, почему Набоков не упоминает герцога Рейхштадтского, единственного сына Наполеона, умершего в 1832 г. в возрасте двадцати одного года, (то есть в 1817 г., когда писалась ода «Вольность», ему было шесть лет).

{353} У Яцевича, на которого ссылается Набоков, указывая номер дома, где жил Никита Муравьев, допущена опечатка — надо читать: 25. Это следует из слов самого Яцевича, когда он пишет о доме Остермана (позднее дом Кочубея), расположенном на четной стороне р. Фонтанки: «Стоящий тут же на Фонтанке, недалеко от дома Муравьевой, по другую сторону реки, дом № 16 по набережной принадлежал, в начале XIX века, канцлеру И. А. Остерману».