Введение
Пожалуй, я был бы рад, если бы под конец моей книги у читателя возникло ощущение, что мир ее уменьшается, удаляясь, и замирает где-то там, вдали, повисая, словно картина в картине: «Мастерская художника» кисти Ван Бока.
СА 3, 600[2]
«Картина в картине», удаляющийся мир, вставленный в мир мастерской Ван Бока, — возникает в конце многих романов Владимира Набокова. В другой картине, написанной реально существовавшим фламандским мастером, заключен еще один важный компонент эстетической космологии Набокова. Если посмотреть на картину Яна ван Эйка «Чета Арнольфини», сначала кажется, что новобрачные одни в спальне, но затем мы видим, что в круглом стенном зеркале отражается уменьшенная фигура художника и какой-то женщины, заглядывающих в комнату.
«Зеркальное отражение», «раздвоение», «инверсия», «саморефлексия», «узор», «совпадение», «закручивание спиралью» — все эти определения часто используются при характеризации романов Набокова. Все они уместны. Менее очевидно то, что за ними стоит цельная эстетическая космология, которая оказывала влияние на творчество Набокова в течение почти полувека. На такую мысль наводит замечание автора о том, что во всех его романах есть что-то «немного не от мира сего».
Автобиография Набокова, ее повторяющаяся тема «колоссальных усилий высмотреть малейший луч личного среди безличной тьмы по оба предела жизни» (СА 5, 326) заставляет предположить, что эстетическая космология, направляющая романы, имела некоторое значение и для его личной жизни. Хорошо известен интерес Набокова к теме потусторонности, загробного мира, и кажется возможным, что космология, обрисованная нами для его романов, — это проекция личной космологии.
Читатель, возможно, уже узнал философский прототип модели миров Набокова, поскольку она носит явно выраженное сходство с моделью вселенной, выдвигаемой философией неоплатонизма. Вот краткое изложение некоторых основных принципов неоплатонизма: 1) «Есть иерархия реальности, множественность сфер бытия, организованных в нисходящем порядке…» 2) «Каждая сфера бытия проистекает от высшей сферы» и «устанавливается в своей собственной реальности, вновь обращаясь к этой высшей сфере в движении умозрительного желания, которое заложено в первоначальном творческом импульсе… получаемом ею от своей высшей сферы». 3) «Каждая сфера бытия — образ или выражение на низшем уровне сферы высшей, и каждая индивидуальная реальность — образ или выражение соответствующей реальности в высшей сфере. Отношения архетипа и образа проходят через всю неоплатоническую вселенную».
В этой книге рассматриваются восемь романов и автобиография Набокова, а также попутно затрагиваются и другие произведения. Романы поровну разделены между русским и английским периодами и показывают, помимо всего прочего, замечательную последовательность некоторых идей в творчестве писателя. Основная тема нашего исследования — два мира Набокова, и отдельные очерки показывают в большей или меньшей степени присутствие в его произведениях двух (или более) миров и иллюстрируют взаимосвязи между ними. Шесть частей распадаются на три тематические группы: 1) игры с буквами и словами (разделы I и II), 2) шахматные задачи и лабиринты (части III и IV), 3) загадка вселенной (части V и VI).
— это всего лишь игра, и действительно, игра имеет большое значение в его текстах. Многие критические работы последних лет, посвященные Набокову, например «Nabokov and the Novel» Эллен Пфайфер и «Nabokov's Spectral Dimension» У. У. Роу частично направлены на то, чтобы защитить Набокова от таких обвинений, которые, по крайней мере с точки зрения обвинителей, уменьшают его литературный калибр. Несомненно, в произведениях Набокова есть моральный аспект, хотя, к счастью, он скорее латентный, не выраженный явно. Как бы ни были полезны эти и другие подобные критические исследования, не стоит умалять игровой аспект произведений Набокова, так как набоковские игры имеют и «серьезную» цель, не говоря уже о той чистой радости и удовольствии, которые они привносят в его романы. Игры Набокова — важная составляющая запутанной паутины аллюзий, совпадений и узоров, которые отмечают присутствие другого мира в романах. Они — важный аспект эстетической космологии двух миров Набокова. Эти игры часто отражают в миниатюре темы и подтемы романов (этот тезис подробно аргументируется и иллюстрируется ниже).
Первая часть, «Набоков как литератор», в отличие от следующих, не рассматривает игры в строгом смысле этого слова, а скорее имеет дело с миром букв, алфавитных символов. В нем я показываю, что алфавитные символы — основной мотив Набокова как писателя и, что более важно для нашего тезиса, они исходят из другого мира. Вторая часть, «Набоков — анаграммист», вводит нас прямо в мир словесных игр. Третья часть обращается к использованию шахмат в двух романах, а следующая часть, «Набоков — создатель лабиринтов», прослеживает лабиринт инцеста в двух более поздних романах. Пятая часть, «Набоков — литературный космолог», уходит от игр к изложению модели двух миров, лежащей в основе столь многих произведений Набокова. Последняя часть, «Набоков как мыслитель-гностик», рассматривает темы сознания и смерти в контексте бесконечности миров Набокова. Главы и их темы идут от частного и конкретного к более общему и абстрактному.
Каждая глава развивается в тематическом контексте своей части, но, в большинстве случаев, в них также предлагается довольно широкая интерпретация отдельных романов. Поэтому в них часто содержится материал, который с таким же успехом мог бы использоваться и в другой главе. Эти группировки не являются взаимно исключающими. Материал об игре с буквами и анаграммах в романе «Приглашение на казнь» (часть V) мог бы с равными основаниями быть использован в части II. Точно так же буквенные игры в романе «Под знаком незаконнорожденных» могли бы быть включены в одну из частей, посвященных игре слов, а не только в часть «Набоков как мыслитель-гностик». Такие жертвы тематической однородности сделали бы анализ романов слишком фрагментарным. Однако три из исследуемых романов рассматриваются в двух отдельных главах, помещенных в разные части. Некоторые игровые аспекты романов «Приглашение на казнь», «Ада» и «Смотри на арлекинов!» рассматриваются отдельно, а более обобщенные интерпретации этих произведений предлагаются в следующих частях.
в главе «Два мира в романе „Приглашение на казнь“», — очевидно структуралистский по своей ориентации. Некоторые главы отходят довольно далеко от своих текстов, хотя «Лабиринт инцеста в романе „Ада“» — это отчасти попытка сравнительного анализа, а «Текст и пред-текст в романе „Защита Лужина“» выходит в лежащую за пределами литературы область истории шахмат. Большинство глав укладываются в рамки классической традиции explication de texte. Все они — «внимательные прочтения» и, как правило, ориентированы на языковой анализ.
Многие главы содержат большое количество подробностей. В заключение я хотел бы привести по этому поводу две цитаты из Набокова. Первая: «В высоком искусстве и чистой науке деталь — это все» (Strong Opinions, 168). Вторая — это набоковское определение реальности: «Реальность — вещь весьма субъективная. Я могу определить ее только как своего рода постепенное накопление сведений и как специализацию. Если мы возьмем, например, лилию или какой-нибудь другой природный объект, то для натуралиста лилия более реальна, чем для обычного человека. Но она куда более реальна для ботаника. А еще одного уровня реальности достигает тот ботаник, который специализируется по лилиям. Можно, так сказать, подбираться к реальности все ближе и ближе; но все будет недостаточно близко, потому что реальность — это бесконечная последовательность ступеней, уровней восприятия, двойных донышек, и поэтому она неиссякаема и недостижима» (СА 2, 568).
[2] Ссылки на русский текст произведений В. Набокова даются по изданию: Набоков В. Собрание сочинений американского периода. В 5 томах. Санкт-Петербург, «Симпозиум» — СА, номер тома, номер страницы); Набоков В. Собрание сочинений русского периода. В 5 томах. Санкт-Петербург, «Симпозиум» (далее — СР, номер тома, номер страницы; здесь и далее постраничные прим. ред.).
— та же поэзия
{1} Репродукцию картины ван Эйка можно найти в: Janson H. W. History of Art. Englewood Cliffs, NJ, 1967, 290–292.
{2} Замечание Набокова о том, что писатель — это художник — не случайное. Набоков однажды сказал: «Думаю, я родился художником… и до четырнадцати лет… все полагали, что я в свое время стану художником» (СА 2, 574). Произведения Набокова часто украшают живописные эффекты и аллюзии; возможно, это наиболее заметно в романе «Ада» и его многочисленных «живых картинах», как их назвал Альфред Аппель-младший (Appel, Alfred. Ada Described. // Triquarterly, 17 (Зима 1970), 161). Среди многих учителей рисования юного Набокова самым выдающимся был М. В. Добужинский, дань которому писатель отдает как в автобиографии «Память, говори», так и в стихотворении «Ut pictura poesis» (1926), вызывающее в памяти виды Петербурга кисти этого художника. Стихи, Ann Arbor, 1979, 101.
{3} Field, Andrew. Nabokov: His Life in Part. New York, 1977, 87.
«Стихи».
{5} Статья «Неоплатонизм», Encyclopedia Britannica, изд. 1959 года, том XVI, 216.
{6} Эти философские школы нашли свое русское воплощение в основном в произведениях философа-мистика и поэта Владимира Соловьева (1852–1900), оказавшего сильное влияние на Александра Блока, Андрея Белого и других поэтов русского символизма. Краткий обзор его работ см в: Mirsky D. S. A History of Russian Literature, ed. Frances J. Whitfeld. New York, 1958, 362–368.
{7} The Nabokov–Wilson Letters: Correspondence between Vladimir Nabokov and Edmund Wilson 1940–1971, edited, annotated and with an introductory essay by Simon Karlinsky. New York, 1979, 220. Связи Набокова с гностицизмом на примере романа «Приглашение на казнь» подробно рассматриваются в: Давыдов, Сергей. Тексты-матрёшки Владимира Набокова. Мюнхен, 1982, 100–182.
–402.