Глава четвертая
4–1
… с вышитым поясом на большом животе о. Гавриил … – Цитируя неуказанные источники, Н. А. Алексеев пишет в примечаниях к автобиографии Чернышевского, что его отец (см.: [1–81]) был «высокого роста, очень представительный», дома носил «вышитый пояс», а в своих священнических одеждах «был чинен» (ЛН: I, 708).
–2
… привлекательный мальчик: розовый, неуклюжий, нежный. <… > Волосы с рыжинкой, веснушки на лобике, в глазах ангельская ясность, свойственная близоруким детям. – Портрет основан на воспоминаниях И. У. Палимпсестова, чей брат Федор был другом Чернышевского по семинарии: «Я нередко видел, как Гавриил Иванович вел за руку своего малютку, идя из церкви <… > Врезались в моей памяти черты лица этого малютки, которого называли не иначе как херувимчиком. Чистое, белое личико с легкою тенью румянца и едва заметными веснушками, открытый лобик, кроткие пытливые глаза <… > шелковистые рыжеватые кудерьки» (Палимпсестов 1890: 555; Стеклов 1928: I, 5). «Необыкновенно нежное, женственное лицо» юного Чернышевского и его «крайнюю близорукость» отмечает другой мемуарист, А. И. Розанов (Розанов 1889: 499; Стеклов 1928: I, 6).
–3
Кипарисовы, Парадизовы, Златорунные. – Павел Кипарисов и Александр Парадизов, вместе с Чернышевским, значатся в списке «низшего второго отделения» Саратовской семинарии за 1844 год (Ляцкий 1908а: 66, примеч. 3). В дневнике Чернышевский однажды упоминает Златорунного, еще одного своего соученика по семинарии, который, как он пишет, был похож на лисицу (ЛН: I, 339; запись от 6 декабря 1848 года). Утверждения, что Парадизов – это вымышленная фамилия и, следовательно, явление формы, которое «дематериализует» материал, ошибочны (Паперно 1997: 502–503; Leving 2011: 193).
–4
– серенький пуховый цилиндр… – деталь из мемуаров А. Ф. Раева (1823–1901), дальнего родственника и земляка Чернышевского, которого он помнил еще мальчиком «в светлом пуховом цилиндре, в светло-сером костюме» (ЛН: I, 711; НГЧ: 124).
–5
… протоиерей, не чуждый садоводничеству, занимает нас обсуждением саратовских вишень, слив, глив. – В словаре Даля слово «глива» (сорт груши, бергамот) имеет пометы «южное» и «саратовское». Набоков мог знать его из письма Гоголя М. А. Максимовичу от 12 февраля 1834 года, в котором Гоголь живописал прелести киевской жизни: «А воздух! а гливы! а рогиз! а соняшники! а паслин! а цыбуля! а вино хлебное, как говорит приятель наш Ушаков. Тополи, груши, яблони, сливы, морели, дерен, вареники, борщ, лопух…» (Гоголь 1937–1952: X, 297). В примечании первый биограф Гоголя П. А. Кулиш объясняет: «Все это лакомства малороссийских простолюдинов, кроме воздуха и глив (баргамот). Гоголь вспомнил язык диканьского пасичника» (Кулиш 1856: I, 131).
… мальчик был пожирателем книг. – В автобиографических заметках Чернышевский писал: «Я сделался библиофагом, пожирателем книг, очень рано» (ЛН: I, 67; Стеклов 1928: I, 6).
4–6
«Государю твоему повинуйся, чти его и будь послушным законам», – тщательно воспроизводил он первую пропись… – Цитируется (не вполне точно) изречение из второй ученической тетрадки Чернышевского с прописями (Ляцкий 1908a: 60).
–7
… довольно знал языки, чтобы читать Байрона… – Английский язык Н. Г. изучал самостоятельно уже в университетские годы. В письме родителям от 10 января 1847 года он сообщал: «А пока со смехом пополам читаю по-английски, т. е. перевожу про себя с английского, произносить же того, что читаю, не хочу. Английский язык (кроме выговора) легок до невозможности, так что в две недели можно достичь того, чтоб читать свободно книгу, справляясь с лексиконом раз на десяти страницах» (ЛН: II, 90). Как явствует из его дневниковой записи 20 января 1850 года, за три года обучения языку Байрона он не прочел, хотя впоследствии писал о нем много и охотно. Ср.: «… люди, которые занимают меня много, Гоголь, Диккенс, Ж. Занд. <… > Из мертвых я не умею назвать никого, кроме Гете, Шиллера (Байрона также вероятно бы, но не читал его), Лермонтова. Эти люди мои друзья, т. е. я им преданный друг» (ЛН: I, 499).
Говорить по-английски Н. Г. так и не научился. Антонович с его слов рассказывал про комическое приключение в Лондоне, когда он со своим «неправильным и неясным выговором» попытался узнать у прохожего, где находится нужная ему остановка дилижанса. «Прохожий не понял его вопроса, а он не понял ответа прохожего, который остановил другого прохожего с той целью, не поймет ли он болтовню незнакомца; но и этот ничего не понял, поэтому они остановили третьего прохожего… Так скопилась целая кучка, которая общими усилиями поняла, в чем дело и дала незнакомцу требуемое указание. Он поехал и приехал к пункту дилижансовой линии, противоположному тому, куда ему нужно было ехать» (Антонович 1933: 94).
–8
… Сю, Гете (до конца дней стесняясь варварского произношения)… – Чернышевский начал учить французский язык в частном пансионе «единственной на весь Саратов француженки», жены кондитера. По свидетельству саратовского краеведа Ф. В. Духовникова (1844–1897), «два месяца ходил в этот пансион Николай Гаврилович, но, видя, что его товарищи по пансиону смеются над его произношением, Николай Гаврилович с согласия отца прекратил посещение пансиона <… >. Точно так же неудачна была и другая попытка выучиться французскому произношению. Будучи учителем Саратовской гимназии, он стал брать уроки французского языка у девицы Ступиной, хорошей знакомой Чернышевского. Раз он прочел несколько слов так плохо, что возбудил невольный и искренний смех молодой неопытной в педагогическом деле учительницы, который так обидел Чернышевского, что он схватил шапку и, не простившись, ушел и перестал брать у нее уроки» (Духовников 1911: 94; Стеклов 1928: I, 7–8; НГЧ: 83).
–66).
–9
–1857) – французский писатель, автор популярных романов-фельетонов «Парижские тайны» (1842–1843), «Вечный жид» (1844–1845) и др. В студенческие годы Чернышевский с восторгом читал роман Сю «Мартин Найденыш» и восхищался его «высокой, священной любовью к человечеству» (ЛН: I, 41, 46; Стеклов 1928: I, 23).
4–10
… уже владел семинарской латынью, благо отец был человек образованный. – «Так как греческий и латинский языки составляли основу семинарского образования, то отец рано стал заниматься с сыном этими языками и, как человек, основательно знавший древние языки, умел приохотить и сына к изучению их. Несомненно, Николай Гаврилович еще до поступления в семинарию мог переводить некоторых классиков. Вообще, знание классических языков приобретено им при помощи отца» (Духовников 1890: 545). Ср.: «Г. И. Чернышевский в пределах его школы, и даже дальше их, был человек образованный и начитанный. <… > Н. Г. долго учился дома, и его видимые успехи обращали на себя внимание даже людей мало опытных <… > Кажется, очень рано он был хорошим латинистом» (Пыпин 1910: 17–18; НГЧ: 104, 109–110).
–11
… некто Соколовский занимался с ним по-польски… – Ошибочное упоминание о том, что Чернышевский в юности изучил польский язык, содержится в мемуарах А. И. Розанова (НГЧ: 133). Под именем Соколовского в романе Чернышевского «Пролог» выведен близкий к нему польский революционер, сотрудник «Современника» Сигизмунд Игнатьевич Сераковский (1826–1863).
–12
… местный торговец апельсинами преподавал ему персидский язык… – Сведения об этом восходят к примечанию в книге саратовского краеведа Н. Ф. Хованского (1855–1921): «Рассказывают, между прочим, что Чернышевский пожелал учиться персидскому языку, для чего отыскал одного торговца апельсинами, родом перса, и пригласил его учиться русскому языку у него, Чернышевского, с тем, чтобы тот со своей стороны научил его персидскому языку. Персиянин приходил по окончании торговли в дом Чернышевского, снимал на пороге туфли и залезал с ногами на диван, – начинались уроки, которым Чернышевский отдавал все свое вниманье, а домашние дивились» (Хованский 1884: 153; Ляцкий 1908a: 64; Стеклов 1928: I, 9). Александр Николаевич Пыпин (1833–1904), двоюродный брат и близкий друг Чернышевского, в своих поздних воспоминаниях утверждал, что персидскому языку Н. Г. учился у купцов, которые останавливались в Саратове проездом на нижегородскую ярмарку (Пыпин 1910: 21; НГЧ: 111–112).
4–13
… ни разу не подвергся поронции. – То есть порке. Набоков использует словцо из семинаристского жаргона, которое он, по-видимому, нашел в повести Тургенева «Пунин и Бабурин» (1874), где об одном из героев говорится: «Сам Пунин учился в семинарии; но, не выдержав „поронций“ и не ощущая в себе расположения к духовному званию, сделался мирянином…» (Тургенев 1978–2014: IX, 17). В саратовской семинарии провинившихся учеников «не секли, но ставили на колена, в угол, заставляли в виде наказания молиться в столовой за обедом и класть известное число земных поклонов, смотря по вине ученика» (Лебедев 1912a: 474).
4–14
«дворянчик»… – По воспоминаниям соучеников Чернышевского, «в семинарии Н. Г. был крайне застенчивый, тихий и смирный; он казался вялым и ни с кем не решался заговорить первым. Его товарищи называли его между собою дворянчиком, так как он и одет был лучше других, и был сын известного протоиерея» (НГЧ: 42).
–15
… – Об увлечении Чернышевского игрой в козны (бабки) и другими играми см.: ЛН: I, 171; НГЧ: 30.
–16
… не научился ни плавать, ни лепить воробьев из глины, ни мастерить сетки для ловли малявок; ячейки получались неровные, нитки путались… – Набоков отталкивается от воспоминаний Чернышевского в письме к жене (Ольга Сократовна Чернышевская, урожд. Васильева, 1833–1918) из Сибири от 21 июля 1876 года: «В детстве я не мог выучиться ни одному из ребяческих искусств, которыми занимались мои приятели-дети: ни вырезать какую-нибудь фигурку перочинным ножиком, ни вылепить что-нибудь из глины; даже сетку плести (для забавы ловлей маленьких рыбок) я не выучился: петельки выходили такие неровные, что сетка составляла не сетку, а путаницу ниток, ни к чему не пригодную» (ЧвС: II, 37–38). В другом письме Чернышевский признавался: «Я не умею делать ничего, чего может не уметь делать человек. Поэтому плавать не умею. И даже не постигаю, как могут другие обладать таким мудреным искусством» (ЧвС: III, 106; письмо от 29 мая 1878 года).
Вводя отсутствующий в источнике мотив глиняных воробьев, Набоков отсылает к эпизоду апокрифического Евангелия Фомы или «Книги о рождестве блаженнейшей Марии и детстве Спасителя»: «И сделав мягкую глину, [Иисус] вылепил из нее 12 воробьев. Была же суббота, когда он это совершил. Было много других детей, которые играли вместе с Ним. Какой-то иудей, увидев, что сделал Иисус во время игры в субботу, тотчас пошел и рассказал об этом его отцу, Иосифу. Вот твой ребенок у реки, смешал глину, вылепил 12 птичек и осквернил субботу. Иосиф, придя туда, закричал на него, говоря: „Зачем ты делаешь в субботу то, чего нельзя делать?“ Иисус же, захлопав в ладоши, крикнул воробьям: „Летите!“ И воробьи с криком улетели» (Жебелев 1919: 91). Ср. концовку стихотворения Набокова «Мать» (1925), обращенного к Деве Марии: «… никогда не вспрянет он на зов, – / твой смуглый первенец, лепивший воробьев / на солнцепеке, в Назарете…» (Набоков 1999–2000: I, 565).
–17
… уловлять рыбу труднее, чем души человеческие… – Обыгрывается новозаветный сюжет об апостоле Петре (Симоне). Поймав множество рыбы «по слову Иисуса», так что лодки начали тонуть, он пришел в ужас «от этого лова»: «И сказал Симону Иисус: не бойся; отныне будешь ловить человеков» (Лк 5: 5–10).
–18
… зычно распевая гекзаметры, мчалась под гору шайка горланов на громадных дровнях <… > забавы семинаристов отпугивают ночных громил. – Об этих забавах вспоминал сам Чернышевский в своих автобиографических записках: «Мы катались каждый вечер <… > иногда человек до 15 – и все на одних дровнях <… > с латинскими разговорами, пением лермонтовских, кольцовских и простонародных песен, декламированием отрывков из трагедии. <… > Тогдашний полицмейстер <… > сочувствовал нашему занятию: наша компания со своим шумом и гамом отпугивала мошенников на несколько улиц. Несколько раз он в своих ночных объездах по городу приостанавливался полюбоваться, как мы несемся на своих огромных дровнях» (ЛН: I, 173).
– распевание гекзаметров – восходит к воспоминаниям о Чернышевском на каторге: «… в сумерки, а иногда и перед обедом прохаживался по дворику и во время прогулки, если никого не было, распевал какие-то греческие гекзаметры. Пел он их очень диким голосом и чрезвычайно смущался, если кто-нибудь заставал его за этим занятием» (Николаев 1906: 18; Стеклов 1928: II, 497). Привычка Чернышевского-каторжанина превращается у Набокова в привычку всей его жизни – с юности до старости (см.: [4–531]) – и тем самым мотивирует некомпетентные суждения о гекзаметре Чернышевского-критика (см.: [4–191]). В рецензии на сборник статей по классической древности «Пропилеи» Чернышевский подчеркивал напевность и благозвучность греческого гекзаметра, отсутствующие, как он считал, в гекзаметре русском. В отличие от греческого, русский гекзаметр, – писал он, – нельзя петь, а «стихи, которых невозможно пропеть, едва ли заслуживают имени стихов» (Чернышевский 1939–1953: II, 555).
4–19
… прискорбный случай с майором Протопоповым. – Излагая эту историю, Набоков следует версии А. Ф. Раева: «У меня сохранилось несколько писем протоиерея Гавриила Ивановича Чернышевского ко мне в Петербург: из них видно, что он записал в метрические книги незаконнорожденным ребенка, родившегося от брака, заключенного за месяц до его рождения; притом же брак был совершен в деревне, что было неизвестно протоиерею Чернышевскому. За это он, по доносу, был уволен от должности члена консистории». Раев также цитирует письма жены о. Гавриила, сообщавшей, что муж поседел от горя. «Всякий бедный священник работай, трудись, терпи бедность, – писала она, – а вот награда самому лучшему из них» (Ляцкий 1908b: 44; НГЧ: 126).
–20
– узнал ли он когда-нибудь, что из-за него…? Воспрепетал ли…? Или, рано наскуча наслаждениями кипучей младости… Удалясь…? – Набоков пародирует aрхаический стиль как таковой, смешивая слова и обороты различных эпох и жанров. Из опознаваемых подтекстов отметим концовку «Дворянского гнезда» Тургенева: «А что же сталось потом с Лаврецким?» (Тургенев 1978–2014: VI, 158); начало «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева: «Разум мой вострепетал от сея мысли, и сердце мое далеко ее от себя оттолкнуло»; «Я зрел себя в пространной долине, потерявшей от солнечного зноя всю приятность и пестроту зелености; не было тут источника на прохлаждение, не было древесныя сени на умерение зноя. Един, оставлен среди природы пустынник! Вострепетал» (Радищев 1938: 227, 228); послание «А. Н. Вульфу» (1828) Н. М. Языкова: «… Я воспевал пиры лихие / Кипучей младости твоей» (Языков 1964: 261). Деепричастные обороты с «наскуча» (+ существительное в творительном падеже) и «удалясь» характерны для поэзии и прозы конца XVIII – первой половины XIX века и встречаются среди прочих у Пушкина.
4–21
… ландшафт, который незадолго до того чудно и томно развивался навстречу бессмертной бричке <… > ландшафт, короче говоря, воспетый Гоголем… – Имеются в виду дорожные пейзажи в «Мертвых душах» Гоголя, и прежде всего лирическое отступление в последней главе, когда Чичиков покидает город N. Ср.: «Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? <… > Русь! <… > Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?.. <… > Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! и как чудна она сама, эта дорога: ясный день, осенние листья, холодный воздух…» (Гоголь 1937–1952: VI, 220–221).
4–22
… неторопливо, на долгих, ехавшего с матерью в Петербург. – Рассказывая об отъезде Чернышевского в Петербург, А. Н. Пыпин писал: «… Петербург был город очень далекий: железных дорог не существовало, ехать на почтовых надо было целую неделю (если ехать без всякого отдыха) и считалось дорого; поэтому обдумывался план путешествия „на долгих“. Для этого служили особые предприниматели-ямщики, которые брались везти на своих лошадях, конечно, с необходимыми остановками для кормления лошадей и ночлега; эти поездки, очевидно, были дольше, но были дешевле „почтовых“. Такой предприниматель был подыскан: он брался везти не только до Москвы, но и дальше <… > до самого Петербурга. <… > Само собою разумеется, что Н. Г. не решились отпустить одного: с ним поехала его мать…» (Пыпин 1910: 23–24; Стеклов 1928: I, 16; НГЧ: 113–114).
–23
– В письме отцу с дороги Н. Г. писал: «Повозка наша <… > так укаталась, что читать в ней можно совершенно свободно, даже не только по русски, но и по немецки, все равно, как в комнате <… > здесь я пользуюсь беспрекословно правом лежать 14 часов в сутки в повозке, а остальные 10 на лавке в избе: прелесть!» (ЛН: II, 10).
4–24
… склонявшимся в пыль колосьям он предпочел словесную войну. – Аллюзия на стихотворение Некрасова: «В столицах шум, гремят витии, / Кипит словесная война, / А там, во глубине России – / Там вековая тишина. / Лишь ветер не дает покою / Вершинам придорожных ив, / И выгибаются дугою, / Целуясь с матерью-землею, / Колосья бесконечных нив…» (1857–1858; Некрасов 1981–2000: II, 46).
–25
«Человек есть то, что ест», – глаже выходит по-немецки, а еще лучше – с помощью правописания, ныне принятого у нас. – «Der Mensch ist, was er isst» (нем.), изречение немецкого философа Людвига Фейербаха (1804–1872) из его рецензии на книгу Я. Молешотта «Физиология пищевых продуктов» (1850); впоследствии Фейербах использовал его как второе заглавие и рефрен статьи «Тайна жертвы, или Человек есть то, что он ест» («Das Geheimnis des Opsers oder Der Mensch ist, was er isst», 1866). В старой орфографии «ест» писалось через «ять»: «естъ».
–26
… тема «близорукости», начавшаяся с того, что он отроком знал только те лица, которые целовал, и видел лишь четыре из семи звезд Большой Медведицы. – В дневнике Чернышевского 1849 года есть запись разговора с его ближайшим другом студенческих лет Василием Петровичем Лободовским (1823–1900), которому он признался: «… я ведь слишком близорук, так что должно сказать, что я до самых тех пор, как надел очки, настоящим образом знал в лицо только папеньку, маменьку и товарищей, вообще только тех, с которыми целовался…» (ЛН: I, 405; запись от 15 марта). В автобиографическом отрывке Чернышевский писал: «… с той поры, как себя помню, был очень близорук: до того времени, как я начал носить очки (на 20 году), я видел только четыре из семи главных звезд Большой Медведицы» (Там же: 171).
4–27
<… > Очки, опять медные, купленные в забайкальской лавчонке, где продавались и валенки, и водка. – Медные очки (в литературе второй половины XIX – начала XX века устойчивый признак бедности и/или старости) – домысел Набокова, позволяющий ему описать жизнь Чернышевского как кольцо через символику трех металлов (по аналогии с мифологическими золотым, серебряным и медным веками). О первых очках Чернышевского нам вообще ничего не известно; об очках, купленных в ссылке, мы знаем только то, что сам Н. Г. писал жене 1 ноября 1873 года: «Те очки, – единственные, – которые я ношу вот уж года три – куплены в Забайкальской деревне, в такой лавочке, где продаются сапоги, чай и мыло; можно поэтому вообразить, какого сорта каждый из товаров, и, в особенности, каковы изделия, подобные очкам» (ЧвС: I, 68).
4–28
– Ср. запись в дневнике Чернышевского от 7 декабря 1850 года, когда он получил временное место преподавателя во 2-м кадетском корпусе: «6 руб. за серебряные очки, которые купил главным образом для того, чтобы в классе видеть хорошенько своих учеников, потому что те, которые купил в Саратове, слабы» (ЛН: I, 537).
–29
… – Деталь, отмеченная в целом ряде дневниковых и мемуарных портретов Чернышевского второй половины 1850-х – начала 1860-х годов. Так, А. В. Дружинин (см.: [4–170]), с самого начала не полюбивший Н. Г., в 1856 году занес в дневник такую его характеристику: «Критик, пахнущий клопами. Злоба. Походка. Золотые очки. Пищание. Презрение ко всему» (Чуковский 1934: 58; Дружинин 1986: 389). Грузинский студент Николай Яковлевич Николадзе (1843–1928), впоследствии известный публицист демократического направления, познакомившийся с Н. Г. летом 1862 года, писал: «Чернышевский был невысокого роста блондин, близорукий, в золотых очках» (НГЧ: 251). Ср. в воспоминаниях писателя Павла Михайловича Ковалевского (1823–1907): «Чернышевский, маленький, бледный и худой, в золотых очках» (Григорович 1928: 429). Н. Г. носил золотые очки и в первые годы каторги, о чем вспоминал политический каторжанин Петр Федорович Николаев (1844–1910): «… мы инстинктивно, сами о том не думая, ждали от Николая Гавриловича чего-то героического. <… > И увидели самое обыкновенное лицо, бледное, с тонкими чертами, с полуслепыми серыми глазами, в золотых очках, с жиденькой белокурой бородкой, с длинными, несколько спутанными волосами» (Николаев 1906: 6).
–30
– с просьбой прислать стекла для такого-то зрения (чертой отметил расстояние, на котором различает буквы). – На самом деле в письме к жене из Вилюйска от 31 марта 1873 года: «Но вот о чем я попросил бы Тебя, моя милая: пришли мне очки; с запасом стекол. Вот мерка расстояния, на котором я держу книгу, читая без очков» (ЧвС: I, 54).
4–31
«Будь вторым Спасителем», – советует ему лучший друг… – Имеется в виду В. П. Лободовский (см.: [4–26]). Набоков излагает здесь содержание дневниковой записи Чернышевского о разговоре с ним: «И говорил мне, чтобы я был вторым спасителем, о чем он не раз и раньше намекал… (ЛН: I, 426; запись от 28 мая 1849 года).
–32
«студентском» дневнике). – Думая о наступающем конце христианской эры и появлении нового Мессии задолго до разговора с Лободовским, Чернышевский написал в дневнике: «У меня, робкого, волнуется при этом сердце, и дрожит душа и хотел бы сохранения прежнего – слабость! глупость!» (Там же: 343; запись от 10 декабря 1848 года).
4–33
«Святой дух» надобно заменить «Здравым смыслом». Ведь бедность порождает порок; ведь Христу следовало сперва каждого обуть и увенчать цветами, а уж потом проповедовать нравственность. – Набоков возвращается к изложению записи разговора с Лободовским: «… тут у меня более, чем прежде, ясно явилась мысль, что Иисус Христос, может быть, не так делал, как должно было <… > который мог освободить человека от физических нужд, должен был раньше это сделать, а не проповедовать нравственность и любовь, не давши средств освободиться от того, что делает невозможным освобождение от порока, невежества, преступления и эгоизма» (Там же: 426).
4–34
– В 1849 году Чернышевский начал работу над вечным двигателем или «машиной вечного движения», которая, как он писал в дневнике, «должна переворотить свет и поставить меня самого величайшим из благодетелей человека в материальном отношении, отношении, о котором теперь более всего нужно человеку заботиться. После, когда физические нужды не будут обеспокоивать его <… > начнется для него жизнь как бы в раю…» (Там же: 399–400; запись от 7 марта 1849 года). Об этом он рассказал Лободовскому, который отнесся к его планам весьма скептически, хотя Н. Г. был тогда уверен, что машина будет в его руках «не ныне-завтра» (Там же: 426).
–35
… чем левее комментатор, тем питает большую слабость к выражениям вроде «Голгофа революции». – Седьмая часть монографии Стеклова (см.: [3–116]) – о гражданской казни, каторге и ссылке Н. Г. – озаглавлена «Страстной путь».
4–36
– Всеволод Костомаров… – Корнет уланского полка и поэт-переводчик Всеволод Дмитриевич Костомаров (1839–1865) участвовал в революционном движении и встречался с Чернышевским. В августе 1861 года он был арестован по делу о тайном печатании нелегальных произведений и вскоре начал рьяно сотрудничать с Третьим отделением. Фактически все обвинение Чернышевского строилось на его ложных показаниях и сфабрикованных им документах.
4–37
… в роли Петра – знаменитый поэт, уклонившийся от свидания с узником. – Имеется в виду Некрасов. Друг и соратник Чернышевского, он, получив официальное разрешение на свидание с ним накануне его отправки на каторгу, не только сам предусмотрительно уехал за границу, но и, по воспоминаниям Антоновича, горячо отговаривал других от прощального свидания с узником (Стеклов: II, 491; НГЧ: 278–279). Набоков сравнивает его с апостолом Петром, который трижды отрекся от Иисуса Христа после того, как тот был взят под стражу (Мф 26: 34, 69–75).
–38
… Герцен <… > именует позорный столб «товарищем Креста». – В примечании к статье по поводу вынесения приговора Чернышевскому, опубликованной на первой странице «Колокола» (1864. № 186; Герцен 1954–1966: XVIII, 222).
4–39
… «рабам (царям) земли напомнить о Христе» – заключительная строка стихотворения Некрасова «Пророк» («Не говори: „Забыл он осторожность!..“», 1874), которое, как было принято считать, посвящено Чернышевскому: «Его еще покамест не распяли, / Но час придет – он будет на кресте; / Его послал бог Гнева и Печали / Рабам [вариант: Царям] земли напомнить о Христе» (Некрасов 1981–2000: III, 154). Судя по тому, что Набоков приводит оба варианта последнего стиха «Пророка», ему была известна заметка Вас. Е. Чешихина-Ветринского, в которой обсуждалось это разночтение и неясная датировка стихотворения (Ветринский 1923: 202–205).
–40
… одному из его близких эта худоба, эта крутизна ребер, темная бледность кожи и длинные пальцы ног смутно напомнили «Снятие со Креста», Рембрандта, что ли. – Михаил Николаевич Пыпин (1851–1906), двоюродный брат Чернышевского, обмывавший тело покойного и обративший внимание на его изнурение, писал: оно «вызывало в моем воображении картину какого-то великого художника, изображающую „Снятие со креста“, снимок с которой, виденный мною уже не помню где, издавна как-то врезался в мою память» (Чернышевский 1907: 142, 146). Этой картиной, как предполагает Набоков, могло быть «Снятие с креста» Рембрандта, известное в двух вариантах (1633: Alte Pinakothek, Мюнхен; 1634: Эрмитаж, см. справа).
«Снятию с креста» Рубенса (ок. 1612–1614; см. слева). Его, как и картину Рембрандта, Набоков должен был видеть в Эрмитаже.
–41
… серебряный венок с надписью на ленте «Апостолу правды от высших учебных заведений города Харькова» был спустя пять лет выкраден из железной часовни, причем беспечный святотатец, разбив темно-красное стекло, нацарапал осколком на раме имя свое и дату. – Большая часть подробностей точно соответствует фактам, приведенным в статье М. Н. Чернышевского «Последние дни жизни Н. Г. Чернышевского», хотя на самом деле вор забрался в часовню не через пять лет после похорон, а в 1905 году. Ср.: «Летом 1905 г. матушка моя <… > к ужасу своему заметила, что с одной стороны часовни выбиты стекла, а с памятника сорван серебряный венок, присланный от высших учебных заведений г. Харькова» (Там же: 150; надпись на венке: 135). Набоков «окрасил» разбитое стекло в темно-красный цвет (Паперно 1997: 503), что правдоподобно, так как в одном из источников указывалось, что стекла в часовне были разноцветными (Юдин 1905: 895; Стеклов 1928: II, 645). Это видно на фотографии могилы Чернышевского, помещенной в «Историческом вестнике» (Юдин 1905: 881).
–42
… вилюйского исправника звать Протопоповым! – О своем знакомстве с вилюйским исправником Аполлинарием Григорьевичем Протопоповым Чернышевский писал в «Записке по делу сосланных в Вилюйск старообрядцев Чистоплюевых и Головачевой» (1879; см.: Чернышевский 1939–1953: X, 523). По словам Е. А. Ляцкого, это был «человек не дурной, даже расположенный к Николаю Гавриловичу» (ЧвС: III, XXVI; ср.: [4–19]).
–43
– какая многоводная столица, как чиста в ней вода <… > но особенно понравилось стройное распределение воды, дельность каналов… — В первых письмах родным из Петербурга Н. Г. писал: «Нева река чудесная <… > Вода чудесная, какой в Саратове нет: так чиста, что дно видно сажени на полторы. Самая река и проведенные по улицам каналы обделаны гранитною чудеснейшею набережною <… > Колодезей что-то не видно, да и не нужно: везде есть вблизи каналы из реки»; «… а вода, так уже нечего сказать, мы и понятия не имеем в Саратове о такой воде: так чиста, что нельзя и вообразить…» (ЛН: II, 21, 24).
–44
– вот мы и напишем батюшке о вызолоченных через огонь главах… – Приехав в Петербург, Н. Г. писал отцу: «Исаакиевский собор еще внутри не кончен, а снаружи совсем, и главы или, лучше, глава (одна только большая) вызолочены уже чрез огонь: прелесть!» (ЛН: II, 18).
–45
… а бабушке – о паровозе… Да, видел воочию поезд… – «Видели мы и паровоз: идет он не так уже быстро, как воображали: скоро, нечего и говорить, но не слишком уже» (из письма Н. Г. к бабушке от 28 июня 1846 года; ЛН: II, 21).
–46
… бедняга Белинский (предшественник) <… > смотрел сквозь слезы гражданского счастья, как воздвигается вокзал… — Имеется в виду Николаевский (ныне Московский) вокзал в Петербурге, который строился в 1845–1851 годах по проекту К. А. Тона в связи с сооружением железной дороги между двумя столицами. По воспоминаниям Достоевского, однажды встретившего Белинского напротив строящегося здания, тот сказал ему: «Я сюда часто захожу взглянуть, как идет постройка <… > Хоть тем сердце отведу, что постою и посмотрю на работу: наконец-то и у нас будет хоть одна железная дорога. Вы не поверите, как эта мысль облегчает мне иногда сердце» (Достоевский 1972–1990: XXI, 12).
–47
… тот вокзал <… > на дебаркадере которого спустя немного лет полупомешанный Писарев (преемник), в черной маске, в зеленых перчатках, хватает хлыстом по лицу красавца-соперника. – Влюбленный в свою кузину Раису Александровну Кореневу (1840–1916), Д. И. Писарев после ее венчания с отставным прапорщиком Евгением Николаевичем Гарднером в начале мая 1862 года, как пишет А. Л. Волынский, устроил безобразную сцену на Николаевском вокзале в Петербурге: «Не помня себя от отчаяния и ревности к сопернику <… > переодетый и с маской на лице, он быстро подошел к Гарднеру и ударил его хлыстом по лицу» (Волынский 1896: 495; те же сведения: Лемке 1906: 45). По другим сведениям, это произошло не на Николаевском, а на Царскосельском вокзале (Лемке 1907: 140). Зеленые перчатки и цвет маски примыслены Набоковым.
–48
Возня с перпетуум-мобиле продлилась в общем около пяти лет, до 1853 года, когда он, уже учитель гимназии и жених, сжег письмо с чертежами… — 9 января 1853 года в Саратове Чернышевский, найдя изъян в своем проекте вечного двигателя (см.: [4–34]), записал в дневнике: «Это меня так озадачило, что я решился бросить все это <… > и решился уничтожить все следы своих глупостей, поэтому изорвал письмо в Академию Наук» (ЛН: I, 546).
–49
… боясь, что помрет (от модного аневризма), не одарив мира благодатью вечного и весьма дешевого движения. – 12 июля 1849 года Н. Г. плохо себя почувствовал, решил, что у него «аневризм и лопнула вена», и начал приготовляться к смерти, записав потом в дневнике: «… сильнее всего была мысль, что умру я такою смертью, что <… > не дождусь никого <… > которому можно бы передать словами, если уже нельзя написать, и машина моя снова исчезнет на Бог знает сколько времени для людей, Бог знает, скоро ли найдется другой человек, которому придет это в голову…» (ЛН: I, 442).
«опухоль от болезненного расширения какой-либо артерии, или от излияния крови из артерий в окружающие части» (Толль 1863: 117); этот неопределенный диагноз ставили очень часто, фактически в случае любого сердечно-сосудистого заболевания; так, Пушкин в письме к Николаю I из Михайловского просил разрешить ему уехать «в Москву, или в Петербург, или в чужие краи» для лечения некоего «рода аневризма» и прилагал медицинское свидетельство о расширении у него «кровевозвратных жил» (Пушкин 1937–1959: XIII, 283; письмо от 11 мая 1826 года).
4–50
… «самый честнейший из честнейших» (выражение жены)… – Из письма О. С. Чернышевской к сыну Михаилу от 7 октября 1879 года: «Главное, никогда не ронять своего имени и помнить, что ты сын самого честнейшего из честнейших людей» (ЧвС: III, 234).
4–51
… читая роман, в слезах целует страницу, где к читателю воззвал автор… – До такой степени растрогал Н. Г. не роман, а анонимный перевод «Замогильных записок» Шатобриана в «Отечественных записках»: «… одно из мест так мне понравилось, что когда он прибавляет: „Когда ты будешь это читать, я буду уже перед Богом“ – я поцеловал это место» (ЛН: I, 338; запись от 3 декабря 1848 года). Шатобриан обращается к читателю в конце главы «Искушение» (ч. 1, кн. 3), после рассказа о том, как в юности он пытался застрелиться из ружья, которое несколько раз подряд дало осечку: «Тот, кого приведут в волнение эти страницы, кто покусится подражать этому сумасбродству, кто полюбит мою память за этот пустой бред, тот должен вспомнить, что он слышит не что иное, как голос мертвеца. Будущий незнаемый мною читатель! Уже все миновало: от меня осталось только то, что я есмь в руке судившего меня Бога» (Отечественные записки. 1848. Т. 61. № 12. Отд. II. С. 230–231).
–52
– Значимую фамилию вымышленного биографа Набоков позаимствовал у реального лица – математика и педагога А. Н. Страннолюбского (1839–1903), который давал уроки старшему сыну Чернышевского Александру (Пыпин 1932: 267).
4–53
<… > приделать к ртутному градуснику карандаш, так чтобы он двигался согласно изменениям температуры? – Прочитав в «Отечественных записках» о «термометре с часовым прибором, который проводит под карандашом, который двигается сообразно изменениям температуры, бумажку», Н. Г. записал в дневнике: «Это сам думаю сделать я <… > Это вздумал я довольно давно и постоянно придумывал усовершенствования. Основная мысль (прибор часовой) родилась, я думаю, месяца 4 назад, как следствие случайной мысли о приделке карандаша к ртутному термометру» (ЛН: I, 326–327; запись от 19 ноября 1848 года).
–54
– коромыслах, чечевицах, пробках, тазах… – Имеются в виду следующие записи: «… сделал коромысло, надел на концы два равновесные деревянные чурбачка, сделал дыру в лагуне старой, распиленной надвое <… > Продел туда коромысло, в центре которого <… > вдел поперечь иголку, так чтобы не проскользнуло оно, налил воды, и чурбачок, который лежал на дне и опускался на него, если поднять, теперь, конечно, всплыл» (ЛН: I, 443–444; запись от 14 июля 1849 года); «Вдруг вздумалось: <… > это будет так: края прорезки будут сдвигаться при давлении спицы и массы, сделанной чечевицеобразно, как маятник, и сходиться снова, когда <… > спица и чечевица пойдет. <… > Итак, жернов деревянный лучше всего входит в прорезку ванны или котла или кадки…» (Там же: 424–425; записи от 23 мая и 4 июня 1849 года); «… провернул пробку, и также попробовал, держа ее на игле, но не мог сделать сосуда, поэтому не была она одною половиною в воде, и вода течением своим заставляла ее вертеться наоборот того, как следовало бы» (Там же: 427; запись от 26 мая 1849 года).
–55
кошемар – Набоков использует устаревшую трехсложную форму слова (от фр. cauchemar), которая долгое время сосуществовала с двухсложной, но затем, уже к концу XIX века, была ею полностью вытеснена. Хрестоматийные примеры – восклицание Свидригайлова в «Преступлении и наказании» Достоевского: «Кошемар во всю ночь!» и стихотворение Тютчева «Бывают роковые дни…» (1873), где «кошемар» дважды попадает на рифменную позицию. В некрасовском «Современнике» с 1859 года преобладала форма «кошмар». См., например, в знаменитой статье Добролюбова «Темное царство»: «Теперь новые начала жизни только еще тревожат сознание всех обитателей темного царства, в роде далекого привидения или кошмара» (1859. Т. 76. № 7. Отд. III. С. 45).
–56
… бесконечность со знаком минуса, да разбитый кувшин в придачу. – В дневнике Чернышевского есть следующая запись: «Тут я разбил блюдечко, потому что положил „Полицейскую газету“ на окно за столик; перед столом стоял стул, я поставил на него стакан выпивши <… > я хотел (лежа сам на диване) отодвинуть стул <… > и стакан полетел» (ЛН: I, 486; запись от 26 декабря 1849 года). Разбитый кувшин как символ разбитых надежд восходит к басне Лафонтена «La Laitière et le Pot au Lait» («Молочница и горшок/кувшин с молоком» – кн. VII, басня 10; рус. пер. графа Д. И. Хвостова «Молошница и кувшин с молоком») – о крестьянке Пьеретте, которая пошла в город продавать молоко. По дороге она начала подсчитывать будущие барыши и строить далекие планы обогащения, но, размечтавшись, уронила и разбила кувшин и осталась ни с чем. Иллюстрацией к этому сюжету явилась скульптурная композиция «Молочница» («Девушка с кувшином») скульптора П. П. Соколова (1764–1835), украшающая фонтан, построенный в Екатерининском парке Царского Села в 1816–1817 годах. Ей посвящена антологическая эпиграмма Пушкина «Царскосельская статуя» (1830), на которую здесь, по-видимому, намекает Набоков: «Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. / Дева печально сидит, праздный держа черепок. / Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; / Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит» (Пушкин 1937–1959: III, 231). Биография Федора превращает Н. Г. в подобие незадачливой мечтательницы, силой искусства оставленной вечно сидеть над разбитым кувшином.
–57
… – Ср.: «Мать Чернышевского, то ли из опасения, что сын ее плохо подготовлен к экзаменам, то ли по старой российской привычке, ходила по университетским профессорам, кланялась им и просила отнестись к нему снисходительно» (Стеклов 1928: I, 17).
–58
– Из письма Н. Г. кузинам от 6 августа 1846 года: «Маменьке Петербург теперь нравится уже <… > Особенно маменьке нравится хрусталь здешний: или бы весь его закупила, сказали они ныне…» (ЛН: II, 33).
–59
…)… – Наверное, правильнее было бы оставить здесь форму «оне» – личное местоимение третьего лица множественного числа женского рода, упраздненное орфографической реформой 1917–1918 годов. В письмах Н. Г. Ч. используется в значении pluralis majestatis как знак чрезвычайного уважения (ср.: [3–92]). В советских изданиях писем Чернышевского, где он всегда пишет о матери во множественном числе, «оне» заменено на «они» (см. пример выше).
–60
– Из письма Н. Г. отцу от 23 августа 1846 года: «Милый папенька! Маменька выехали. <… > Они, слава Богу, расстались со мною гораздо спокойнее, нежели я думал. Почти даже не плакали. Мы для подкрепления их твердости показывали самое веселое лицо, смеялись над репою, которой они купили себе в дорогу…» (ЛН: II, 38). Огромная репа – образ, который перейдет в рассказ Набокова «Истребление тиранов» (1938), где она становится эмблемой тиранического государства, в котором «особой заботой окружены репа, капуста да свекла». Некая старушка выращивает двухпудовую репу и удостаивается приема у самого тирана, который с восторгом выслушивает ее рассказ, подозрительно напоминающий сказку «Репка» (Набоков 1999–2000: V, 363).
–61
«минерашки», где на воздушных шарах поднимаются отважные петербургские дамы; трагический случай с лодкой, угодившей под невский пароход <… > мышьяк <… > попавший в муку, так что отравилось более ста человек; и конечно, конечно, столоверчение… — Иван Иванович Излер (1811–1877) – содержатель петербургского «Заведения искусственных минеральных вод», или, в просторечии, «минерашек», в которых посетителям предлагались всевозможные развлечения. О «вечерах Излера», где «беспрестанно <… > летали воздухоплаватели <… > даже <… > и дамы», Чернышевский писал родителям 23 августа 1849 года (ЛН: II, 135). Прочие петербургские новости см. в его письмах к отцу за 1853–1854 годы (Там же: 195, 202, 225).
–62
– это обращенное к жене и сыновьям заверение <… > что денег вдосталь, денег не посылайте… – Просьба не присылать денег и вещей повторяется во множестве писем Н. Г. к жене из Сибири. Приведем лишь один пример: «… живу превосходно; денег у меня много, и все, нужное для комфорта, я имею в изобилии. Прошу Тебя, мой милый друг, не присылай мне ни денег, ни вещей; я не нуждаюсь ни в чем» (ЧвС: II, 35; письмо от 8 июня 1876 года).
–63
… в юности он просит родителей не заботиться о нем и умудряется жить на двадцать рублей в месяц; из них около двух с половиной уходит на булки, на печения <… > а свечи да перья, вакса да мыло обходились в месяц в целковый… — В письме к родителям от 12 декабря 1849 года Н. Г. писал: «Только позвольте просить вас, милые мои папенька и маменька, не присылать мне столько денег: они для меня почти лишние или, лучше сказать, вовсе лишние, и я даже трачу их на пустяки иногда; позвольте же просить вас не присылать их так много». В примечании к этому месту редакторы тома замечают: «Как свидетельствуют записи в „Дневнике“, Ч. в это время очень нуждался, много помогая своему другу В. П. Лободовскому» (ЛН: II, 149).
«булки и сухари к чаю» тратит 2 р. 10 к.» и что «на свечи, перья, ваксу, баню, мыло» уходит еще около рубля (Там же: 57–58). Заметим, что непреднамеренный пятистопный хорей дневникового перечня Набоков заменяет на редкий двустопный дактиль: «свечи да перья / вакса да мыло».
–64
… с пряниками читал «Записки Пиквикского Клуба», с сухарями «Журналь де деба»… – Как явствует из дневника Чернышевского, в студенческие годы он регулярно посещал кондитерскую «С. Волф и Т. Беранже» (в обиходе: Вольф, у Вольфа) на углу Невского проспекта и набережной Мойки, где можно было читать свежие журналы и иностранные газеты. Согласно записи от 6 ноября 1849 года, по дороге к Вольфу он обыкновенно покупал 10 сухарей, которые съедал с чаем или кофе, пока просматривал газеты. Когда в тот день ему после газет принесли свежий, ноябрьский номер журнала «Отечественные записки», в котором начали печатать новый перевод «Записок Пиквикского клуба» Диккенса, сухари уже кончились, и, как он пишет, «нечего было с ними (то есть с «Записками». – А. Д.) есть»: «… пошел к Иванову купить сухарей – не было. Поэтому должен был что-нибудь другое взять, и я взял два пряника <… > и воротился читать „Отеч. Записки“ и читал Записки Пикквикского клуба и ел пряники. Весьма был рад, что взял их, потому что весьма удобны для медленной еды, так что я читал с ними все Записки Пикквикского клуба более часа» (ЛН: I, 478). Интерес Чернышевского к роману Диккенса мог отчасти объясняться тем, что его перевел И. И. Введенский, его старший товарищ и покровитель (см.: [4–66]).
«Журналь де деба» (Journal des débats) Н. Г. читал почти каждый день, как в кондитерской Вольфа, так и дома.
–65
… неравная борьба с плотью, кончавшаяся тайным компромиссом… – Перед сватовством к Ольге Сократовне Н. Г. заметил в себе важные перемены: «Я бросил свои гнусности, я перестал рукоблудничать, я потерял всякие грязные мысли, теперь в моем воображении нет ни одной грязной картины» (ЛН: I, 636).
–66
… «он был ласков ко мне, юноше робкому, безответному», – писал он потом об Иринархе Введенском, с трогательной латинской интонацией: анимула, вагула, бландула… — Цитируется письмо Чернышевского к сыну Михаилу от 25 апреля 1877 года (ЧвС: II, 156). Иринарх Иванович Введенский (1813–1855), известный переводчик английской прозы, в годы студенчества Чернышевского оказывал ему покровительство и привлек его в свой либеральный литературный кружок, где часто обсуждались вопросы современной политики и философии.
«Душа моя милая, трепетная, нежная») – начало стихотворения, сочиненного, по преданию, умирающим римским императором Адрианом (76–138 годы н. э.). В переводе Г. Дашевского: «Душа моя шаткая, ласковая, / тела и гостья и спутница, / в какие места отправляешься, / застылая, бледная, голая, / и не пошутишь, как любишь?» (Дашевский 2015: 93).
–67
… собираясь в гости, особливо к своим лучшим друзьям Лободовским <… > мрачно всматривался в свое отражение, видел рыжеватый пух, точно прилипший к щекам, считал наливные прыщи – и тут же начинал их давить, да так жестоко, что потом не смел показываться. – «Рыжеватый оттенок» бородки и усов Н. Г. отметил в своих воспоминаниях политкаторжанин С. Г. Стахевич (Стахевич 1928: 62). Пассаж о прыщах основан на двух записях в дневнике Чернышевского: 19 августа 1848 года он решает не ходить в гости к Лободовским (см.: [4–26]), «потому что лицо было покрыто красными царапинами от угрей»; на следующий день снова стесняется идти, так как «еще угри не сошли» (ЛН: I, 347, 348).
–67а
– Дневник Чернышевского, который он вел с 1848 по 1853 год, начинается с пространной записи о женитьбе В. П. Лободовского. Самое сильное впечатление на него произвела молодая жена друга Надежда Егоровна, которая на долгое время стала предметом не только его «чистой привязанности» (ЛН: I, 195), но и тайных воздыханий.
–68
– Ради того, что можно назвать календарной рифмой, Набоков сдвинул на три дня дату свадьбы Лободовского. Как явствует из дневника Чернышевского, свадьба состоялась в воскресенье 16 (28) мая (ЛН: I, 191, 193, 195). О гражданской казни Чернышевского см.: [4–438] и след.
–69
… «свои чувства гнал через алембики логики». – Алембик (фр. alambic, англ. alembic) – перегонный аппарат, куб. До «Дара» Набоков использовал это слово в стихотворении «Формула» («Сутулится на стуле…», 1931): «Сквозь отсветы пропущен / сосудов цифровых, / раздут или расплющен / в алембиках кривых, // мой дух преображался…» (Набоков 2002: 224).
–70
… в своих кучерявых «Бытовых Очерках» <… > Василий Лободовский небрежно ошибся, говоря, что тогдашний его шафер, студент «Крушедолин», так был серьезен, что «наверное, подвергал про себя всестороннему анализу только что прочитанные им сочинения, вышедшие в Англии». – В 1904–1905 годах в журнале «Русская старина» печаталась беллетризованная автобиография В. П. Лободовского «Бытовые очерки», где он вывел себя под именем Перепелкина. Чернышевский, которому дана фамилия Крушедолин, упоминается в ней только как шафер героя на свадьбе: он «так был серьезно и безучастно ко всему, происходившему тут, сосредоточен в самом себе, что, наверное, подвергал строгому и всестороннему анализу только что прочитанные им последние сочинения, вышедшие в Англии, и о которых он уже успел перекинуться несколькими фразами с Перепелкиным» (Русская старина. 1905. № 2. С. 379).
–71
«Выкатилось три слезы», – с характерной точностью заносит он в дневник… – На самом деле Чернышевский был не столь точен. Узнав о смерти женщины, которую не видел с раннего детства, он неожиданно расстроился: «… выкатились 3–4 слезы: дай тебе Бог царство небесное!» (ЛН: I, 213; запись от 24 июля 1848 года).
–72
«Не помяни мне глупых слез, какими плакал я не раз, своим покоем тяготясь», – обращается Николай Гаврилович к своей убогой юности и под звук некрасовской разночинной рифмочки действительно роняет слезу: «на этом месте в оригинале след от капнувшей слезы», – поясняет подстрочное замечание его сына Михаила. – В первоначальной редакции автобиографических заметок Чернышевский писал, что по отношению к собственной юности он испытывает те же чувства, что и Некрасов, и цитировал (с пропуском двух строк) фрагмент стихотворения последнего «На Волге (Детство Валежникова)» (1860):
«Своим» вместо «Твоим» у Набокова – ошибка, опечатка или сознательное искажение. Примечание младшего сына Чернышевского Михаила (1858–1924) к словам «Не помяни» приведено без изменений.
«я не раз/тяготясь» – не в последнюю очередь потому, что разночинец Чернышевский в своих стиховедческих штудиях ратовал за неточную (разнозвучную) рифмовку (см. об этом: Гиппиус 1966: 289–292). Первые два слога эпитета прямо указывают на подразумеваемые слова (разно-/не раз).
–73
<… > с ним прощается, долго смотрит, целует его и смотрит опять, без конца… Студент Чернышевский, это записывая, сам изнемогает от нежности. Страннолюбский же, комментируя данные строки, проводит параллель между ними и горестным гоголевским отрывком «Ночи на вилле». – В письме к родителям от 29 января 1847 года Чернышевский рассказывает о похоронах своего товарища по факультету и курсу, студента-филолога Глазкова, который умер от скоротечной чахотки: «Он лежал такой хорошенький, молоденький. Простой голубой гроб… Все мы плакали. Но если бы вы видели, с какой нежною любовью прощался, целовал его, глядел на него в последний раз один студент, Татаринов! Он прежде не знал его. Но в больнице просидел у его кровати безотходно две последние недели, простоял у его гроба все эти ночи. Я не знаю, кажется, никакие рыдания не могли бы так тронуть, как та тихая, грустная, грустная нежность, с какою он последний целовал его, потом еще, еще, смотрел на него; смотрит на него, нежно, нежно и поцелует его тихо» (ЛН: II, 97).
«Ночи на вилле» – дневниковый отрывок Гоголя, в котором описаны его бдения у постели умирающего юноши Иосифа Вьельгорского на римской вилле княгини З. Волконской в 1839 году (опубликован впервые: Кулиш 1856: 227–230).
–74
<… > разовьется чахотка, и о том, как Надежда Егоровна останется молодой вдовой… — Ср. дневниковые записи от 28 и 29 октября 1848 года: «… думал о Вас. Петр. и его чахотке. <… > Что будет, когда он умрет? Тут моя мечтательность открывает себе широкое поле и прогуливается по нем. <… > Какие будут мои отношения с Над. Ег.? Конечно, я должен поддерживать ее; может быть, должен жениться на ней и т. д. в самом целомудренном духе» (ЛН: I, 309).
–75
… Надежда Егоровна «сидела без платка, и миссионер был, конечно, немного разрезан спереди, и была видна некоторая часть пониже шеи» (слог, необыкновенно схожий с говорком нынешнего литературного типа простака-мещанина)… – цитируется дневниковая запись Н. Г. от 13 октября 1848 года (ЛН: I, 301). Миссионер – домашнее платье.
«сказом» М. М. Зощенко. В 1920-е годы Набоков относился к прозе Зощенко резко критически, еще не умея, по-видимому, отличить рассказчика от автора. Готовясь к докладу о советской литературе, он писал жене: «Я взял идиотические рассказы Зощенко и прочел их до обеда» (Набоков 2018: 95; Nabokov 2015: 57; письмо от 5 июня 1926 года), а в самом этом докладе говорил: «Зощенко – писатель безобидный, серенький, сентиментальный, даже матюгается миндально, – одним словом, ежиком стриженная литература» (Набоков 2001b: 14). Впоследствии Набоков изменил свое мнение и в американские годы неоднократно отзывался о Зощенко как об одном из очень немногих советских писателей, которые умудрялись публиковать «абсолютно первоклассную прозу» (Nabokov 1990с: 87; Boyd 1991: 91).
–76
«Василий Петрович стал на стул на колени, лицом к спинке; она подошла и стала нагибать стул, нагнула несколько и приложила свое личико к его груди… Свеча стояла на чайном столе… и свет падал на нее хорошо довольно, т. е. полусвет… но ясный» – дневниковая запись Чернышевского от 8 августа 1848 года с несущественными изменениями (ЛН: I, 234).
–77
– Разглядывание гравюр и литографий в витринах художественных лавок на Невском проспекте было излюбленным развлечением Чернышевского в студенческие годы. Магазин Юнкера располагался в доме № 11, а магазин Дациаро – в угловом доме № 1 напротив Адмиралтейства, и Н. Г. проходил мимо «картинок, беспрестанно сменяющихся, которыми украшены стены дома», по дороге в университет (ЛН: 2, 41).
нос коллежского асессора Ковалева, но вместо носа какой-то «заслуженный полковник» видит только «картинку с изображением девушки, поправляющей чулок, и глядевшего на нее из-за дерева франта с откидным жилетом и небольшою бородкою» (Гоголь 1937–1952: III, 72). В «Шинели» внимание Акакия Акакиевича привлекает выставленная в окошке магазина картина, «где изображена была какая-то красивая женщина, которая скидала с себя башмак, обнаживши таким образом всю ногу очень недурную» (Там же: 159).
–78
… У калабрийской красавицы на гравюре не вышел нос: «Особенно не удалась переносица и части, лежащие около носа, по бокам, где он поднимается». – Ср. дневниковую запись от 11 августа 1848 года: «… шел по Невскому смотреть картинки, у Юнкера много новых красавиц; внимательно, долго рассматривал я двух, которые мне показались хороши, долго и беспристрастно сравнивал и нашел, что они хуже Над. Ег., много хуже, потому что в ее лице я не могу найти неудовлетворительных качеств, а в этих много нахожу, особенно не выходит почти никогда порядком нос, особенно у одной красавицы, у переносицы и части, лежащей около носа по бокам, где он подымается – да, это решительно и твердо» (ЛН: I, 240–241).
–79
– две девушки: грациозная блондинка сидит на каменной лавке, целуясь с юношей, а грациозная брюнетка смотрит, не идет ли кто, отодвинув малиновую занавеску, «отделяющую террасу от других частей дома», как отмечаем мы в дневнике <… > Разумеется, шейка у Надежды Егоровны еще милее. – Ср.: «… пошел по Невскому для картинок, у Дациаро новые – две молодые прекрасные женщины на террасе, выходящей в море, одна сидит и целуется с молодым человеком, другая смотрит за занавескою малиновою, отделяющею террасу от других частей дома (это что-то вроде балкона), не подсматривает ли кто-нибудь. У нее лицо в профиль весьма хорошо, но хуже много Надежды Егоровны, хотя есть некоторое сходство, почему я долго смотрел, шейка также вперед и грациозна. <… > Мария Магдалина молится перед крестом, лампадой и черепом в пещере <… > освещение понравилось почти от лампады, лицо довольно хорошо, но хуже Надежды Егоровны» (Там же: 245–246; запись от 17 августа 1848 года).
–80
– солнце пурпурное, опускающееся в море лазурное… — реминисценция двух строк из стихотворения Некрасова «Размышления у парадного подъезда» (1858): «Созерцая, как солнце пурпурное / Погружается в море лазурное…» (Некрасов 1981–2000: II, 48).
–81
… это – розовые тени, которые пустой писатель тратит на иллюминовку своих глянцевитых глав… – Обсуждая в рецензии повесть М. В. Авдеева «Ясные дни» (1850), Чернышевский отметил, что автор потратил много чувства на создание «милой картины» и «много розовых теней – на ее иллюминовку» (Чернышевский 1939–1953: II, 217).
–82
«фантазии» представляется Николаю Гавриловичу в виде прозрачной, но пышногрудой Сильфиды… — В напечатанной анонимно авторецензии на собственную магистерскую диссертацию «Эстетические отношения искусства к действительности» Чернышевский иронизировал над идеалистическими представлениями о прекрасном, согласно которым действительность «жалка» по сравнению с красотой «прекрасных сильфид, гурий, пери и им подобных», – порождений «отвлеченной, болезненной или праздной фантазии» (Там же: III, 100, 101).
–83
… нехитрая магистерская диссертация <… > (не удивительно, что он ее <… > написал прямо набело, сплеча, в три ночи <… > и с шестилетним опозданием так-таки получил магистра). – Чернышевский написал свою диссертацию, конечно же, не за три ночи, а за три с половиной недели. Судя по его письмам, он начал работу над ней не ранее 17 августа 1853 года, к 7 сентября у него уже было готово 3/5 текста, а 11 сентября он отдал законченную рукопись на просмотр А. В. Никитенко (ЛН: II, 194, 197, 198). Незадолго до защиты Н. Г. хвастался отцу: «К числу особенностей принадлежит и то, что она писана мною прямо набело – случай, едва ли бывавший с кем-нибудь» (Там же: 254). Диссертация была защищена 10 мая 1855 года и вскоре утверждена всеми инстанциями, кроме министра народного просвещения, который оставил дело без движения до осени 1858 года. Чернышевский получил диплом магистра только 11 февраля 1859 года, когда потерял всякий интерес к ученой карьере (Стеклов 1928: I, 142–143).
–84
… «сердце как-то чудно билось от первой страницы Мишле, от взглядов Гизо, от теории и языка социалистов, от мысли о Надежде Егоровне, и все это вместе»… – дневниковая запись от 13 октября 1848 года (ЛН: I, 301; в цитате настоящее время глагола заменено на прошедшее и пропущено несколько слов). В тот день Чернышевский начал читать книгу «Geschichte der letzten Systeme der Philosophie in Deutschland von Kant bis Hegel» («История последних философских систем в Германии от Канта до Гегеля», 1837–1838) немецкого философа-гегельянца Карла Людвига Мишле (Michelet, 1801–1893). Перед этим, в течение почти двух месяцев, он изучал труды знаменитого французского историка и политического деятеля Франсуа Пьера Гийома Гизо (Guizot, 1787–1874) «История революции в Англии» (1828) и «История цивилизации во Франции» (1829–1832).
–85
… пел «песню Маргариты», при этом думал об отношениях Лободовских между собой, – и «слезы катились из глаз понемногу». – Набоков отталкивается от дневниковой записи от 31 августа 1848 года: «… лег на диван и стал петь <… > после песню Маргариты, при которой я постоянно думал о В. П. и Над. Ег. <… > Когда пел эти песни, понемногу расчувствовался так, что стали катиться слезы. Так провел я с полчаса или более, лежал на диване, раскинувшись на спине и поя, слезы катились из глаз понемногу» (ЛН: I, 259; см. воспроизведение соответствующей страницы с карандашной пометой в преамбуле, с. 19). Ранее Чернышевский отмечал в дневнике, что часто поет «песню Маргариты из Фауста – Meine Ruhe ist hin [Мой покой исчез (нем.)]» (Там же: 238), имея в виду песню Ф. Шуберта «Гретхен за веретеном» («Gretchen am Spinnrade», 1814) на слова из первой части «Фауста» Гете (сцена «В комнате Гретхен»).
–86
… кислой вонью несло из шорных и каретных лавок в низах мрачно-желтых домов, купцы, в чуйках и тулупах, с ключами в руках, уже запирали лавки. <… > Гремя по булыжнику своей ручной тележкой, обтрепанный фонарщик подвозил ламповое масло к мутному, на деревянном столбе, фонарю, протирал стекло засаленной тряпкой и со скрипом двигался к следующему… — Набоков переработал описание прилегающей к Знаменской площади части Невского проспекта в воспоминаниях А. Ф. Кони о Петербурге 1850-х годов. Ср.: «Гладкие фасады старомодных домов были выкрашены охрою, и в нижних этажах <… > ютились грязные, засоренные лабазы, вонючие мелочные, шорные и каретные лавки, где сидели купцы и прикащики в чуйках и тулупах. <… > Малочисленные фонари освещались ламповым маслом, которое подвозил к ним в ручной тележке обтрепанный фонарщик: в видах наибольшего светового эффекта, он протирал фонарные стекла засаленною тряпкой» (Кони 1901: 150).
– «мужской длинный кафтан без воротника и отворотов, обычно из сукна, с отделкой по вырезу горловины и низу рукавов полосками меха или ткани» (Кирсанова 1995: 318). В Петербурге середины XIX века чуйки носили в основном небогатые купцы, мещане, заезжие крестьяне и т. п. Слово даже стало именем нарицательным с пейоративным оттенком. См., например, в петербургском очерке Н. А. Лейкина «На людях»: «Харчи-то свои или хозяйские? – спрашивает перевозчика баранья чуйка, крытая сукном» (Лейкин 1880: 120).
–87
– Характер молодого Чернышевского проецируется на образную систему петербургских повестей Гоголя. Образ фонарщика отсылает к финалу «Невского проспекта»: «Далее, ради бога, далее от фонаря! и скорее, сколько можно скорее, проходите мимо. Это счастие еще, если отделаетесь тем, что он зальет щегольской сюртук ваш вонючим своим маслом. Но и кроме фонаря все дышит обманом. Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда <… > когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде» (Гоголь 1937–1952: III, 46). «Проворный аллюр» напоминает об изменившейся походке Акакия Акакиевича в новой шинели, когда он сам дивится своей «неизвестно откуда взявшейся рыси» (Там же: 160–161). В той же сцене «Шинели», кстати, упоминаются фонари, масло и закрытые лавки.
–88
… мучась вопросами, удастся ли Василию Петровичу достаточно образовать жену <… > и не следует ли для оживления его чувств послать, например, письмо, которое разожгло бы в муже ревность. – Подводя итоги прожитого года накануне своего дня рождения в 1849 году, Чернышевский написал, что одно из его желаний сейчас – пусть Лободовский «образует Надежду Егоровну» (ЛН: I, 442). Годом раньше, когда он еще был влюблен в жену друга, у него возник план: «не принести ли как будто чужое, полученное по городской почте письмо Вас. Петр., в котором <… > говорят, что я влюблен в Над. Егор. – может быть возбудится ревность…» (Там же: 214). На следующий день, однако, Н. Г. передумал, решив: «Любви через ревность не возбудить, а только подозрение против себя…» (Там же: 215).
–89
– зная <… > что благая цель, оправдывая дурные средства, только выдает роковое с ними родство. – 15 мая 1850 года Чернышевский обдумывал планы революционных действий и в том числе рассылку подложного манифеста от имени святейшего синода, где провозглашались бы свобода крестьян от рекрутчины, сокращение налогов и т. п., чтобы вызвать «ужаснейшее волнение» и дать «широкую опору всем восстаниям». В конце концов он этот план отверг, решив, что «ложь <… > приносит всегда вред в окончательном результате» (ЛН: I, 511–512).
–90
немецких стихов, открытый на начале «Вильгельма Телля». Вследствие того что он махал нитками <… > на эту страницу упало несколько чернильных капель; книга же была чужая. Найдя в бумажном мешочке за окном лимон, он попытался кляксы вывести, но только испачкал лимон да подоконник <… > Тогда он обратился к помощи ножа и стал скоблить… — Источник эпизода – дневниковая запись от 16 июля 1849 года (ЛН: 1, 445–446), откуда Набоков взял почти все подробности, кроме придуманного лимона в бумажном пакете за окном (у Чернышевского сказано кратко: «Так как кислота не выедала, я выскоблил их насквозь ножом»).
«Вильгельм Телль» (1804) – драма Ф. Шиллера.
–91
<… > он мазал трещины на обуви, когда не хватало ваксы… — Эта деталь взята не из дневника Н. Г., а из русской литературы XIX века. У несчастного Илюши Снегирева в «Братьях Карамазовых» «на правом сапоге, на носке, где большой палец, большая дырка, видно, что сильно замазанная чернилами» (Достоевский 1972–1990: XIV, 162). Героиня рассказа Чехова «Анна на шее» (1895) стыдится своей бедности: «Ей казалось, что весь свет видит ее дешевую шляпу и дырочки на ботинках, замазанные чернилами» (Чехов 1974–1982: IX, 163). Собираясь идти в гости в богатый дом, бедный сельский учитель Турбин в повести Бунина «Учитель» (1894) «долго зашивал задник сапога нитками и замазывал их чернилами» (Бунин 1965–1967: II, 71). В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевского замазывание сапог чернилами – это символ лицемерия французской буржуазии, не желающей признать, что в обществе есть прорехи: «Вот почему буржуа и замазывает дырочки на сапогах чернилами, только бы, Боже сохрани, чего не заметили!» (Достоевский 1972–1990: V, 75).
–92
… или же, чтобы замаскировать дырку в сапоге, заворачивал ступню в черный галстук. – Чтобы сберечь единственные приличные сапоги, Н. Г. однажды отправился на экзамен в университет в старых, порванных, «взяв с собой новые, чтобы переменить в городе, а чтобы не видно было в худое белого носка, завернул правую ногу черным галстухом – каково?» (ЛН: I, 423; запись от 17 мая 1849 года).
–93
<… > прославился неумением что-либо делать своими руками (<… > «Да не суйтесь не в свое дело, стержень добродетели», – грубовато говаривали ссыльные). – Набоков отталкивается от воспоминаний Петра Федоровича Николаева (1844–1910), который отбывал каторжные работы вместе с Чернышевским: «Вообще, в этом отношении с ним было просто беда. Он не мог видеть нас работающими без того, чтобы не вмешаться и не помешать. <… > Да и страшно за него было: так он ловок был, что того и гляди покалечит себя, так что частенько приходилось насильно отнимать у него режущие и колющие инструменты и дружелюбно его выталкивать. После мы выучились отделываться от него напоминанием о некоем дворнике, которому, по его собственному рассказу, он хотел помочь внести дрова на пятый этаж и так ловко помог, что рассыпал всю вязанку, за что и получил надлежащее возмездие в форме крепких слов. Как сунется Николай Гаврилович „помогать“ нам, так и крикнем ему: „а вспомните, стержень добродетели (так мы шутливо называли его), дворника“, – ну и отстанет» (Николаев 1906: 15; ЧвС: I, XX).
–94
… однажды не без гордости записал, как отомстил молодому извозчику, задевшему его оглоблей: вырвал у него клок волос, молча навалившись на сани, между ног двух удивленных купцов. – Ср.: «Когда шел к Вас. Петр., был пожар <… > извозчик задел меня серединою оглобли, потому что я засмотрелся <… > я нисколько не смутился, решительно как бы спокойно, решительно спокойно, только без всякой обдуманности <… > лег на сани грудью, т. е. боком, между ног седоков (после увидел, что это были купцы, а то не обратил внимания) и, доставши голову извозчика <… > взял его, сдвинув шапку, за висок, весьма сильно стал не теребить волоса, а как захватил широко, все сжимал, так что довольно много вырвал и проехал в таком положении сажен 15. Я встал, когда подумал, что довольно, и пошел назад решительно спокойно, не сказав во все время ни слова решительно» (ЛН: I, 323–324; запись от 15 ноября 1848 года).
–95
… чувствовал себя способным на поступки «самые отчаянные, самые безумные». – Размышляя о планах революционных действий (см.: [4–89]), Чернышевский внезапно «почувствовал, что <… > может быть, способен на поступки самые отчаянные, самые смелые, самые безумные» (Там же: 512; запись от 15 мая 1850 года).
–96
– В разговоре со случайно встреченным мужиком Н. Г., по его словам, «стал вливать в него революционные понятия, расспрашивал, как они живут» (Там же: 435; запись от 20 июня 1849 года). Ср. также: «… перевозчик на Неве сказал, что за пятачок свезет; я сел и говорил с ним об их положении, как притесняют, только вообще говорил, что должно стараться от этого освободиться <… > А когда оттуда ехал за 15 коп. серебром и говорил уже с извозчиками весьма ясно, что (надо) силою, что требовать добром нельзя дождаться» (Там же: 502; запись от 20 февраля 1850 года).
–97
<… > Там Пушкин залпом пьет лимонад перед дуэлью… — В кондитерской Вольфа (см.: [4–64]) Пушкин перед дуэлью встречался со своим секундантом К. К. Данзасом (см.: [1–32]). Как записал рассказ последнего Аммосов, «выпив стакан лимонада или воды, Данзас не помнит, Пушкин вышел с ним из кондитерской; сели в сани и отправились…» (Вересаев 1936: II, 388).
–98
… там Перовская и ее товарищи берут по порции (чего? история не успела – ) перед выходом на канал. – Имеется в виду убийство Александра II, совершенное 1 марта 1881 года группой террористов во главе с Софьей Львовной Перовской (1854–1881) на Екатерининском канале в Петербурге. Перед покушением заговорщики «собрались в кондитерской Андреева, помещавшейся на Невском против Гостиного двора, в подвальном этаже, и ждали момента, когда пора будет выходить. Один только Гриневицкий мог спокойно съесть поданную ему порцию» (Ашешов 1920: 104).
–99
«У вас есть и кондитерская недалеко? Не знаю, найдется ли готовый пирог из грецких орехов – на мой вкус это самый лучший пирог, Марья Алексеевна». – Из разговора Лопухова с матерью Веры Павловны в «Что делать?» (Чернышевский 1939–1953: XI, 84).
–100
– где газет побольше, где попроще да повольнее. – Кроме Вольфа, Н. Г. посещал и другие кофейни-кондитерские на Невском проспекте, в которых выписывали иностранную прессу: Доминика («там лучше диван, чем у Вольфа <… > всегда дают журналы»), Излера, Иванова («больше журналов») «Пассаж» («кофе весьма хорош»). См.: ЛН: I, 330, 374, 381, 394 и мн. др.
–101
… у Вольфа «последние оба раза вместо булки его <… > пил кофе с пятикопеечным калачом <… > в последний раз не таясь»… – дневниковая запись от 13 июня 1849 года (Там же: 431).
–102
… «волнения уже касались нам вверенной России», как выражался царь. – В Манифесте 14 марта 1848 года по поводу революций в Западной Европе Николай I заявлял: «Теперь, не зная более пределов, дерзость угрожает в безумии своем и Нашей, Богом Нам вверенной России» (Северная пчела. 1848. № 59. 15 марта).
–103
«Эндепенданс Бельж» – «Indépendence belge», умеренно-либеральная бельгийская ежедневная газета (выходила с 1831 года). В дневнике Н. Г. отмечен день, когда она впервые появилась в кондитерской Вольфа: 12 января 1849 года (ЛН: I, 369).
–104
… (но щелкают выстрелы на Бульвар де Капюсин, революция подступает к Тюльери, – и вот Луи Филипп обращается в бегство: по авеню Нейи, на извозчике). – Речь идет о революции в Париже 23–24 февраля 1848 года, завершившейся отречением от престола короля Луи Филиппа и его бегством из дворца Тюльери. Сигналом к восстанию послужил расстрел демонстрации на бульваре Капуцинов. Как пишет Стеклов, «революция 1848 г. произвела на Чернышевского сильнейшее действие», хотя «нам, к сожалению, неизвестно, как он реагировал <… > на февральские дни во Франции <… > ибо дневник он начал вести только с конца мая этого года» (Стеклов 1928: I, 66–67).
замок Нейи, куда вела одноименная дорога, а в замок Сен-Клу (Flers 1891: 153).
–105
«Питаясь чуть не жестию, я часто ощущал такую индижестию, что умереть желал. А тут ходьба далекая… Я по ночам зубрил; каморка невысокая, я в ней курил, курил»… — цитата из комической пьесы в стихах Некрасова «Забракованные» (1859; Некрасов 1981–2000: VI, 199–200) – о трех юношах, не выдержавших экзамена в университет и вернувшихся домой, в село Пьяново. Один из них, сын уездного приказного, произносит монолог о тяготах столичной жизни.
–106
… Николай Гаврилович, впрочем, курил не зря, – именно «жуковиной» и лечил желудок (а также зубы). – Дешевый трубочный табак фабрики Жукова в просторечии называли «жуковиной». В романе Писемского «Люди сороковых годов» (см.: [1–157] и [1–158]), например, один из персонажей отказывается от сигары, потому что «по невежеству своему он любил курить только жуковину» (Писемский 1895–1896: XI, 164). Н. Г. мазал табаком зубы, когда они болели (ЛН: II, 165; запись от 6 марта 1850 года), и курил трубку «для поправления желудка» (Там же: I, 446 и мн. др.).
–107
… – Все эти средства Н. Г. употреблял для лечения желудка (ЛН: I, 442, 452, 454). В позднейшем издании дневника Чернышевского фраза «дали натереться мне горячим маслом» исправлена на «тереться дали мне горчичным маслом» (Чернышевский 1939–1953: I, 299), что больше соответствует медицинской практике XIX века. Написание «златотысячник» принадлежит Набокову. В источнике: общепринятое «золототысячник» – трава, настой которой, согласно гомеопатическому справочнику, «удаляет газы, нездоровые вещества из желудка и действует благотворно на желудочные соки…» (Кнейпп 1898: 156).
–108
… добросовестно, с каким-то странным смаком, пользовался римским приемом… – «После обеда стало нехорошо, и я вздумал воспользоваться средством заставить, чтобы вырвало, запустив пальцы в горло…»; «… на минуту я сделал, чтобы вырвало, и выбрал для этого парк, а не кусты…»; «Итак, сделал два раза, чтобы вырвало»; «На дороге должен был сделать, чтобы вырвало <… > снова стало дурно, и я должен был сделать это в другой раз»; «Я думал, что снова должен буду сделать, чтобы вырвало и пошел, чтобы помочь желудку»; «… я на дороге сделал, чтобы меня вырвало, однако, не весьма много»; «Так как наелся постного, весьма нехорошо для желудка, то должен был сделать, чтобы вырвало; тоже и 25-го и ныне также…» (ЛН: II, 451, 452, 466, 486).
–109
«какая-то девушка в красном» отворила дверь <… > «даже не полюбопытствовал, хороша ли она». – Ср.: «Когда я шел из университета, захотелось сильно на двор за большой нуждой, и я зашел на Гороховой в дом в третьем проулке, т. е. тот, который перед Красным мостом, там сходил, но, когда застегивался, какая-то девушка в красном платьи отворила дверь и, увидев мою руку, которую я протянул, чтобы удержать дверь, вскрикнула, как это бывает обыкновенно; я не почувствовал при этом никакого движения и даже не полюбопытствовал, хороша ли она» (ЛН: I, 295–296; запись от 7 октября 1848 года).
–110
… как он радуется, когда, трижды целуя во сне гантированную ручку «весьма светло-русой» дамы (матери подразумеваемого ученика <… > нечто во вкусе Жан-Жака), он не может себя упрекнуть ни в какой плотской мысли. – Дневниковая запись от 14 июля 1849 года: «… мне снилась долгая история о том, что я поступил в какое-то знатное семейство учителем сына (лет 7 или 8), и собственно потому, что мы с этою дамою любим друг друга <… > я также люблю ее <… > Она белокурая высокая, волоса даже весьма светло-русые, золотистые, такая прекрасная. Я у нее целовал 2–3 раза руку <… > Итак, я чувствовал себя весьма радостным от этой любви с ней, с наслаждением целовал ее руку (которая, кажется, была в перчатке и еще темного цвета). <… > Никакой мысли плотской не было (каким образом, это странно), решительно никакой плотской мысли, а только радость на душе…» (ЛН: I, 444). Любовь молодого учителя-разночинца и покровительствующей ему женщины из высшего общества ассоциируется с сюжетом романа Ж. -Ж. Руссо «Новая Элоиза» и с его же откровенной «Исповедью». Чернышевский, который, кстати, переводил «Исповедь» на русский язык, в молодости строил свой образ по руссоистским моделям (см. об этом: Paperno 1988: 94–95).
–111
… в письме из Сибири, он вспоминает девушку-ангела, замеченную однажды в юности на выставке Промышленности и Земледелия: «Идет какое-то аристократическое семейство <… > Понравилась мне эта девушка, понравилась… Я пошел шагах в трех сбоку и любовался <… > Мне было вовсе свободно идти в шагах трех, не спуская взгляда с той девушки <… > И длилось это час и больше». – Цитируется (с довольно большими купюрами) письмо к жене от 8 марта 1878 года. Описывая девушку, Н. Г. заметил: «Дивная красавица была она. И кроткое, скромное существо, доброе: то, что называют „ангел“» (ЧвС: III, 88–89).
–112
… (вообще выставки, например Лондонская 62-го года и Парижская 89-го года, со странной силой отразились на его судьбе; так Бувар и Пекюшэ, принимаясь за описание жизни герцога Ангулемского, дивились тому, какую роль сыграли в ней… мосты). – О всемирных выставках в Лондоне и Париже см.: [4–376], [4–569]. Герои одноименного незаконченного романа Флобера Бувар и Пекюше, собираясь писать жизнеописание сына Карла X, герцога Ангулемского (1775–1844), записали в конспект следующий пункт: «В будущем труде необходимо отметить, какое значение в жизни герцога имели мосты» (Флобер 1956: IV, 244).
–113
… не мог не влюбиться в девятнадцатилетнюю дочку доктора Васильева, цыгановатенькую барышню… – Н. Г. познакомился с Ольгой Сократовной Васильевой (см.: [4–16]) 26 января 1853 года, в Саратове, на именинах у Марии Акимовой, своей дальней родственницы (ЛН: I, 549). «Чернышевский был пленен не только красотою Ольги Сократовны, жгучей брюнетки цыганского типа, но и ее бойкостью, живым темпераментом, инициативностью и простотой в обращении» (Стеклов 1928: I, 113). По свидетельству Ф. В. Духовникова, в детстве ее прозвали цыганенком «за цвет лица и ухарство». «Привыкнув <… > быть в обществе молодежи, она, выросши и ставши невестою, постоянно находилась в мужском обществе и по-прежнему нисколько не стеснялась им, даже нисколько не отстав от своих многих привычек; так же она держала себя и всегда. „Я была бедовая девочка“, – говорила она. Действительно, она была необыкновенно мила, кокетлива, забавна, находчива, весела, жива и бойка, за что одни прозвали ее гусаром в юбке, а другие кошечкой» (Лебедев 1912b: 67; Пыпина 1923: 11; НГЧ: 88).
–114
… она шумом своих голубых шу и певучестью речи обольстила и оболванила неуклюжего девственника. – Шу (от фр. chou ‘капуста’; chou de rubans – букв. ‘капуста из лент’) – пышный круглый бант из лент на женских нарядах или прическе, формой напоминающий кочан капусты. Н. Г. записал в дневнике такой разговор с Ольгой Сократовной:
– Скажите же, будете вы завтра на бале? Если будете, буду и я, чтобы полюбоваться вами.
– В самом деле? Хороша я была на вчерашнем бале! В своих голубых шу (choux), которые, как сказали мне, вовсе не идут мне.
– Я не знаю, идут ли они к вам или нет, но вы вчера были царицею бала (ЛН: I, 568).
«шум – шу» метонимически замещает шум платья, распространенный мотив русской прозы XIX века, обычно связанный с эротическим желанием героя и восходящий к «Признанию» (1824–1826 (?); опубл. 1837) Пушкина: «Когда я слышу из гостиной / Ваш легкий шаг, иль платья шум, / Иль голос девственный, невинный, / Я вдруг теряю весь свой ум» (Пушкин 1937–1959: III, 28). Особенно часто этот мотив встречается у Достоевского: «Он слышал порою шум ее платья, легкий шелест ее тихих, мягких шагов, и даже этот шелест ноги ее отдавался глухою, но мучительно-сладостною болью в его сердце» («Хозяйка»; Ордынов мечтает о Катерине); «Я вас бесконечно люблю. Дайте мне край вашего платья поцеловать, дайте! дайте! Я не могу слышать, как оно шумит» («Преступление и наказание»; Свидригайлов – Дуне). «Мне у себя наверху, в каморке, стоит вспомнить и вообразить только шум вашего платья, и я руки себе искусать готов» («Игрок»; Алексей – Полине); «А вот встанешь с места, пройдешь мимо, а я на тебя гляжу и за тобою слежу; прошумит твое платье, а у меня сердце падает…» («Идиот»; Рогожин – Настасье Филипповне).
«… я хочу поступить теперь в обладание своей жене и телом, не принадлежав ни одной женщине, кроме нее. Я хочу жениться девственным и телом, как будет девственна моя невеста – для этого я должен жениться скорее, потому что я слишком долго не могу удержаться целомудренным» (ЛН: I, 620).