"Мухи становились в очередь": как заметки Набокова о жизни в Америке повлияли на "Лолиту" (автор неизвестен)

«Мухи становились в очередь»: как заметки Набокова о жизни в Америке повлияли на «Лолиту»

Карл Миданс/ Life

Набоков уже работал над «Лолитой», когда в конце марта 1950 года прочел в газетах о сенсационном преступлении: безработный автомеханик похитил 11-летнюю девочку, два года держал ее в наложницах и отправился с ней из Нью-Джерси в Калифорнию через Техас. Из-за этого происшествия мы знаем роман таким, какой он есть. В ноябре в издательстве Corpus выходит книга Роберта Роупера «Набоков в Америке. По дороге к «Лолите»». T&P публикуют отрывок о том, как заметки Набокова о Соединенных Штатах 40-х и 50-х отразились в одном из его главных произведений.

Набоков писал «Лолиту» пять лет. Нагрузка в Корнелле оказалась легче, нежели в Уэлсли (по крайней мере, первое время), платили лучше, главы из «Память, говори» регулярно выходили в и привлекали внимание читателей, Дмитрий хорошо учился в школе-пансионате, которая нравилась его родителям, так что Набоков смог наконец сесть за новый большой роман.

Книга давалась ему с трудом. «Раза два я чуть было не сжег недописанного черновика», — признается он в послесловии к американскому изданию романа; биографы Набокова сходятся на том, что он действительно пытался уничтожить книгу: первый раз — осенью 1948 года, когда он только-только начал преподавать в Корнелле, а второй — два года спустя. Вера героически спасла рукописи: выхватила карточки или исписанные листы из оцинкованного резервуара, в которой ее муж развел огонь, затоптала пламя и припечатала: «Это надо сохранить!», с чем Набоков согласился.

Сжечь рукопись, а не просто выбросить в ведро, Набоков решил, видимо, потому, что материал сам по себе был опасный, взрывной. Часть заметок он уничтожил, так что рукопись «Лолиты» не сохранилась: автор сжег карточки, на которых писал, после того как был готов чистовой экземпляр. Попытки уничтожить незаконченное произведение выглядят неестественно и чересчур театрально. Вера каждый раз бросалась спасать бумаги: когда ее не было поблизости, Набоков огня не разводил.

Разумеется, его беспокоило, что ни одно американское издательство не возьмется за публикацию (в особенности после гонений, обрушившихся на «Мемуары округа Геката»), но работу над рукописью Набоков не прерывал. Да, он боялся за роман, но и возлагал на него определенные надежды. Сложно сказать, почему процесс шел с таким трудом: Набоков винил во всем «перебои… и работу над другими книгами» — действительно, в те годы он бывал очень занят, так что времени совершенно не оставалось. Но обычно, если не хватает времени на то, чтобы писать, пересматривают расписание или откладывают рукопись на время, а не сжигают. Еще Набоков винит возраст:

Дело было вовсе не в том, что Набоков якобы выдохся: наоборот, в те годы он был полон сил, много писал. После перехода в Корнелльский университет он создал массу замечательных произведений: никому из современников Набокова, пишущих по-английски, не удалось добиться такого же успеха. Так что жалобы на сложности в «добывании местных ингредиентов» и нехватку «восприимчивости и запоминания», на первый взгляд, не соответствуют действительности, причем за этим не кроется никакой игры: Набоков не лукавил. Он был открыт новым впечатлениям и полностью погружен в американские темы.

В те годы, когда Набоков писал «Лолиту», он как никогда часто и с огромным удовольствием путешествовал по Западной Америке. Места, в которых побывал писатель, — мотель Corral Log в Афтоне, штат Вайоминг, ранчо Тетон-Пасс неподалеку от Джексон-Хоул, «жизнеутверждающий и великолепный », единственный мотель в Теллуриде в 1951 году, горы Чирикауа неподалеку от Портала, штат Аризона, «небесный остров» посреди пустыни — вот из чего складывалась местная специфика в «Лолите». Во всех этих городках Набоков работал над романом. Мысль о том, что замыслу новой книги не хватает лишь «местных ингредиентов» (впрочем, канадские или мексиканские тоже подойдут), которые нужно «подлить… в раствор индивидуальной фантазии», для Набокова была не нова. Он утверждал, что для него, как и для Моцарта, главное — воображение: необходимо и достаточно. Но американский колорит играл в данном случае определяющую роль. Он придавал «раствору фантазии» смысл и содержательность. «Старое барахло», которое Набоков привез из Европы, в Америке обрело новую жизнь. И попытки сжечь рукопись, скорее всего, были спровоцированы тревогой, которую вызывала у писателя дерзость собственного замысла.

«Лолита» изобилует подробностями американской жизни, и многие читатели с потрясением и восторгом следили за путешествием героев по Америке середины XX века, словно смотрели то цветное, то черно-белое кино. Казалось, именно Америка наделила персонажей романа такой дерзостью, с которой, должно быть, некогда Прометей похитил у богов огонь.

Америку не смущали никакие преграды. Откровенность придумали не в Америке, но именно американские писатели демонстрируют готовность перейти все границы и поговорить о запретном. Уилсон тоже отважился откровенно написать о сексе, точь-в-точь как его прославленные предшественники и последователи — Генри Миллер, Уильям Фолкнер в «Святилище», Норман Мейлер в «Нагих и мертвых», Джек Керуак в «Городке и городе» и «В дороге», Уильям Берроуз в «Джанки» и «Голом завтраке». Набоков тоже влился в эти ряды авторов, презревших всякие приличия. Как он признается в послесловии к американскому изданию «Лолиты», «я… стараюсь быть американским писателем и намерен пользоваться правами, которыми пользуются американские писатели». Набоков имел в виду как право «вдохновляться мещанской вульгарностью», так и право на прямоту, на откровенное высказывание.

Он не был литературным поденщиком, стремившимся угодить публике и заработать денег. Набоков писал то, что считал нужным, и иначе не мог. Пока он работал над «Лолитой», в печати появились его русские мемуары, и несмотря на то, что публиковали их такие популярные журналы, как и прочие, «Память, говори» тоже «глухо шлепнулась»: продажи шли туго. Роман принес Набокову славу, но не деньги, как он признавался сестре. Казалось, до мифической широкой американской аудитории достучаться невозможно.

Но Америка все же откликнулась на призыв. Осенью 1939 года во Франции, когда Набоков написал «Волшебника» и как-то вечером прочел его друзьям, история о педофиле, сбежавшем с ребенком, произвела на слушателей впечатление. В Америке же реакция оказалась иной. Как и автору истории о быках и плащах, который перенес действие романа в Испанию^1*, Набокову удалось-таки обратить на себя внимание читателей, и печальное, недолгое блаженство героя «Волшебника», бежавшего с падчерицей, разворачивается в «Лолите» в целое путешествие. Марк Твен, еще один американский писатель, к которому Набоков относился свысока (24 марта 1951 года он писал Уилсону об Американской академии: «Абсолютно ничего про эту организацию не знаю и сначала спутал ее с какой-то марктвеновской шарашкиной конторой, которая в прошлом чуть было не заполучила мое имя»), слыл мастером этого литературного жанра. Произведения Твена созданы в русле традиции рассказов о беглых рабах и о похищенных индейцами белых жителей приграничных поселений. Чаще всего похищали женщин. Первой популярной книгой на эту тему стали воспоминания «Божья власть и доброта: рассказ о похищении и освобождении госпожи Мэри Роулендсон» Мэри Роулендсон, жительницы Массачусетса, захваченной в плен индейцами племени наррагансет во время войны короля Филиппа (1675–1678). Книга стала первым американским бестселлером и за следующие 150 лет выдержала 30 переизданий. К 1800 году появилось уже 700 различных историй о пленниках индейцев: Сюзанна Роусон и Чарльз Брокден Браун в полной мере раскрыли тему. То, что пленниц насиловали, подразумевалось, хотя открыто об этом не писали. Набоков живо интересовался такими историями (по крайней мере, был знаком с подобным жанром): он читал о них у Пушкина, который в 1836 году опубликовал в «Современнике» пространную восторженную рецензию на французское издание книги под названием «Записки Джона Теннера: тридцать лет среди индейцев». Пушкин кратко пересказывает содержание истории о маленьком американце, которого в девять лет похитили индейцы племени шони и продали женщине из племени оттава, у которой умер сын. "…Отсутствие всякого искусства и смиренная простота повествования ручаются за истину", — пишет Пушкин. Особенно ему понравилось описание животного под названием «муз» (то есть лось), которого поэт называет «американским оленем».

«Лолитой», он вдобавок переводил «Евгения Онегина». Скорее всего, Набоков, как и Пушкин, читал «Последнего из могикан», лучший роман из цикла о Кожаном Чулке. Купер, как и Майн Рид, который в 1868 году написал роман под названием «Белая скво», не обошел вниманием тему похищений женщин. Но едва ли решение Набокова взяться за эту тему было вызвано литературным влиянием: вдохновение вообще не поддается объяснению. Он быстро перенимает американский сленг, с любопытством подмечает особенности американского быта, но в выборе темы повествования полагается исключительно на собственное тонкое чутье: тема эта старая как мир, вызывающая, мнимо-незамысловатая, устремленная вдаль, на бескрайние просторы Америки.

Летом 1949 года Набоков отправился в Солт-Лейк-Сити на писательскую конференцию. Вместе с ним там должны были выступать Уоллес Стегнер, западный писатель, самым известным произведением которого считается полуавтобиографическая книга Big Rock Candy Mountain («Большие славные скалистые горы», 1943), и доктор Сьюз (Тед Гейзель), автор «Подумать только, что я увидел на Тутовой улице» (1937) и «Бартоломью и Ублек» (1949).

Был там и Джон Кроу Рэнсом, редактор литературного журнала . Рэнсом показался Набокову умным и приятным, доктор Сьюз тоже ему понравился. Остановились Набоковы в женском общежитии университета штата Юта. Они приехали на собственном автомобиле, «олдсмобиле» 1946 года выпуска: после поездки в Стэнфорд это было их первое путешествие через всю страну. Вера в Итаке брала уроки вождения, но пока что боялась ехать одна, так что Набоковы пригласили с собой студента из Корнелла, 19-летнего Ричарда Баксбаума, который сменял Веру за рулем.

Баксбаума позвали еще и для того, чтобы Дмитрий не скучал. Они с Ричардом болтали о девушках. На конференции каждый решил «найти себе подружку» на время пребывания в Солт-Лейк-Сити. Баксбаум проводил за рулем больше времени, чем Вера. Рядом с ним на переднем сиденье обычно устраивались Вера или Дмитрий, Набоков же с записной книжкой всегда сидел сзади. Они ехали прямой дорогой, почти как Гумберт Гумберт во время второго своего долгого путешествия с Лолитой, через северо-восток, через весь штат Огайо, затем через «три штата, начинающиеся на И», потом через Небраску — «ах, это первое дуновение Запада!» — восклицает Гумберт: конечная цель его пути — Калифорния, где он надеется нелегально перебраться с Лолитой в Мексику. Реальные же путешественники останавливались в мотелях, как и герои романа; мальчики жили в одном номере, Владимир с Верой в другой, причем, как отметил Баксбаум, предпочитали комнаты с отдельными кроватями.

Пик Разочарования, хребет Титон, Вайоминг 

«Мы ехали не спеша», сказано в романе: Набоков и его спутники добирались до Солт-Лейк-Сити одиннадцать дней — даже для того времени это считалось небыстро. Лолите «страстно хотелось посмотреть на Обрядовые Пляски индейцев в день ежегодного открытия Магической Пещеры»; на самом же деле втайне от Гумберта Лолита замыслила бежать с Куильти, другим педофилом. В мотелях их встречают вывески, на которых написано:

Гумберт вспоминает, что «две постели стоили нам десять долларов за ночь», что «мухи становились в очередь на наружной стороне двери и успешно пробирались внутрь, как только дверь открывалась», что «прах наших предшественников дотлевал в пепельницах, женский волос лежал на подушке». Вымышленный 1949 год похож на настоящий, и наоборот — Гумберт подмечает, как изменились строения вдоль дороги:

Баксбаум восхищался Верой. Она была грациозна, с «прекрасной осанкой — очаровательна, просто очаровательна». Набоков напоминал Баксбауму другого знакомого из Восточной Европы, который также знал несколько языков и отличался безукоризненными манерами. (Родители Баксбаума были немецкие евреи, которым в 1939 году посчастливилось бежать в Америку. Отец Баксбаума работал врачом в городе Канандайгуа, штат Нью-Йорк, в резервации племени могавков на границе с канадской провинцией Квебек.)

После завершения конференции путешественники направились в горы Титон, где Набокову давно хотелось половить бабочек. Он заранее посоветовался с Александром Б. Клотсом, лепидоптерологом из Американского музея естественной истории. Клотс попытался успокоить Веру, которая боялась гризли, и предупредил, что лоси тоже бывают агрессивными: «Я бы предпочел встретить десять медведиц с медвежатами». К югу от хребта Титон, где река Хобак сливается со Снейк, они двинулись на юг и остановились на ранчо Бэтл-Маунтин, где Набоков увлеченно охотился за бабочками. На ранчо Титон-Пасс, что в городке Уилсон, штат Вайоминг, в 11 километрах к западу от Джексон-Хоул и к югу от подножия Титонской гряды, они пробыли дольше, почти месяц. Оттуда Баксбаум отправился автостопом обратно в Корнелл, но прежде они с Дмитрием попытались подняться на пик Разочарования рядом с восточным отрогом Гранд-Титон. Забраться на гору не удалось, зато молодые люди пережили целое приключение. Специального снаряжения у них с собой не было, и они в простых теннисных туфлях полезли на крутой двухкилометровый откос. До вершины (высотой почти в 3600 метров) оставалось совсем чуть-чуть, но Дмитрий с Ричардом не решились лезть дальше. Чтобы спуститься, нужно было перепрыгнуть с одного уступа на другой, пониже: оступишься — упадешь и разобьешься. Два часа они собирались с духом, наконец прыгнули — сперва один, а за ним и другой.

18 августа Набоков писал Уилсону: «Мы пережили замечательные приключения… и на следующей неделе возвращаемся. Я потерял много фунтов и поймал много бабочек». На обратном пути они завернули в Канаду и проехали севернее Великих озер. За год до этого, весной, после путешествия на машине с Верой, Набоков описывал Уилсону «прекрасные сокровенные пейзажи», которые они видели между Итакой и Манхэттеном. Жена, по словам Набокова, «отлично» его прокатила. Они теперь были американцами: могли в любой момент отправиться на машине куда хотели. Их автомобили: плохонький «плимут» 1940 года, в котором то и дело что-то ломалось, «олдсмобиль», новый зеленый «бьюик спешиал», купленный в 1954 году, «восхитительная белая [шевроле] импала», которую Набоковы брали напрокат во время краткосрочного пребывания в Лос-Анджелесе, — стали вехами определенных периодов жизни и свидетельством скромного достатка. Герои «Лолиты» ездили в «олдсмобиле» — том самом, который Вера останавливала в тени придорожных деревьев, когда Владимиру требовалось тихое уютное место, чтобы писать. Знаменитая фотография 1958 года, снятая фотографом журнала Life Карлом Мидансом, на которой Набоков пишет в машине, впрочем, постановочная: в кадре не легендарный набоковский «олдс», а двухдверный бьюик, и стоит он на обочине дороги неподалеку от Итаки.

Во время следующего путешествия на Запад, в 1951 году, Набоков продолжал наблюдать и делать заметки. В Америке его интересовало абсолютно все. Записи Набокова свидетельствуют о желании во всем разобраться, об интересе к предмету: например, он записывал информацию о характере и физиологии американских девочек-подростков: в каком возрасте у них в среднем начинается менструация, как меняется поведение, как правильно ставить клизму. Он собирал девчачий сленг из подростковых журналов, и то, что родной язык у него был все-таки русский (хотя правильный английский Набоков прекрасно знал), помогло ему обратить внимание на такие разговорные фразы, как «It’s a sketch» («Вот умора») или «She was loads of fun» «С ней не соскучишься»).

Для вдохновения Набокову нужны были подробности, реальные факты. Ни один другой писатель его времени так трепетно не относился к реальности, в объективности которой можно убедиться на личном опыте, и одновременно не подвергал таким сомнениям, если принимать всерьез предупреждение Набокова о том, что все преходяще. Он специально ездил в автобусах, чтобы подслушать, как говорят подростки, а для сцены с любопытной мисс Пратт, начальницей Бердслейской школы, встретился с настоящей директрисой под предлогом, что его дочь якобы хочет у них учиться.

он и его маленькая рабыня отправились из Нью-Джерси в Калифорнию через Техас, но в мотеле в Сан-Хосе похитителя арестовали. Ласалля описывали в газетах как «насильника с хищным лицом», с «длинным списком преступлений против морали», а Салли — как «пухлую девочку», «симпатичную девушку со светло-каштановыми волосами и сине-зелеными глазами». Набокову будто подарили вторую часть «Лолиты», ее композицию. Салли провела в плену двадцать один месяц, при этом ходила в школу и в конце концов поделилась секретом с одноклассницей: та и сказала Салли, что это преступление. Лолита и Гумберт Гумберт тоже путешествовали в течение двадцати одного месяца, прежде чем нимфетка пошла учиться в Бердслейскую школу. Гумберт боялся, что она проболтается обо всем подружкам, которые подучат ее бежать. Ласалль манипулировал Салли, внушив девочке, будто он агент ФБР, который отправит ее «туда, где таким девчонкам, как ты, самое место», если она не будет его слушаться. Гумберт также втолковывает Лолите, что, если его посадят в тюрьму, ее, как круглую сироту, отправят в «дисциплинарную школу, исправительное заведение, приют для беспризорных подростков, или одно из тех превосходных убежищ для несовершеннолетних правонарушителей, где девочки вяжут всякие вещи и распевают гимны».

[…]Не по годам развитая и во многом очень сообразительная, Лолита все-таки еще ребенок, и ее легко одурачить. Также из дела Ласалля Набоков позаимствовал […] судьбу Лолиты, предсказанную короткой жизнью Салли: через два года после освобождения из плена она погибла в автокатастрофе (Лолита умерла в родах). Для обеих девочек поруганное детство и ранняя сексуальная жизнь обернулись гибелью: несмотря на все надежды и попытки начать все сначала, обе оказались обречены.

Дневник за 1951 год, заметки, которые писатель делал во время путешествия, свидетельствуют о любопытстве и внимании, с какими Набоков наблюдал за окружающей действительностью. «Воскресенье, 24 июня… выехали в 7.30 вечера. Пробег 50,675, цветет клевер, низкое солнце в платиновой дымке, тепло, персиковый верхний край одномерного бледно-серого облака сливается с далеким туманом». Пейзажи севера штата Нью-Йорк напоминали Набокову «раскрашенные клеенки… которые вешались на стене над умывальниками… с зелеными деревенскими видами… с амбаром, стадом, ручьем» из детства в России. Он с удовольствием осознавал, что первые впечатления об Америке были «привезены отсюда» — из сельской местности северной части штата Нью-Йорк или похожих мест.

Эти впечатления нашли отражение в «Лолите». «Лолита не только была равнодушна к природе, — пишет Гумберт Гумберт о первом их путешествии длиною в год через всю страну, — но возмущенно сопротивлялась моим попыткам обратить ее внимание на ту или другую прелестную подробность ландшафта». […]

Записи из набоковского дневника снова и снова встречаются в тексте романа. Пожалуй, дело не в том, что писатель вдохновлялся увиденным и писал об этом заметки, которые впоследствии мы видим в «Лолите», — скорее, Набокову нужны были подробности, чтобы решать творческие задачи. Он каждый день смотрит на небо (или каждый раз, как ему это нужно, чтобы решить какой-то вопрос) и видит в нем что-то, что можно использовать: сказать, что Набоков вдохновлялся пейзажем, значит сильно романтизировать процесс.

«выдумывает Америку», глядя на нее глазами творца, готовый выстроить в нужном порядке те слова, что неотделимы от объекта восприятия. Он воплощает в описании небо в определенный день, как дерево философа, которое то ли падает, то ли нет, в лесу. С точки зрения биографии он фиксирует то, как учился читать Америку. Этот процесс (или его подобие) Набоков приписывает Гумберту Гумберту. Сперва такие сцены в книге кажутся довольно банальными, точно картинки на клеенке, и повествователь описывает пейзажи эдак снисходительно, без особого интереса, но «поволока никому ненужной красоты» все-таки пленяет Гумберта, и хотя Лолита остается равнодушной, он научился ценить ландшафт «только после продолжительного общения с красотой, всегда присутствовавшей, всегда дышавшей по обе стороны нашего недостойного пути».

Разумеется, пейзажи, которые видел Набоков (безусловно, живописные), — не главное в романе. Однако повествователь подмечает причуды и делает выводы. Год сумасбродных скитаний по мотелям (с августа 1947-го по август 1948-го) начался

«всюду», но «в общем ничего не видали», признается Гумберт: он имеет в виду, что все затмили похоть и стыд от того, что он сделал с ребенком. Их длинное путешествие «всего лишь осквернило извилистой полосой слизи» мечтательную огромную страну: поездка свелась «к коллекции потрепанных карт, разваливающихся путеводителей и к ее всхлипыванию ночью — каждой, каждой ночью, — как только я притворялся, что сплю».

Во время путешествия Гумберт Гумберт и Лолита словно утрачивают ощущение реальности происходящего. Даже

Разумеется, никакими отцом и дочерью они и не были: перед нами педофил и его жертва. Оба притворяются — у каждого на то свои причины, — и от этого в одном из них просыпается чутье на похожие явления, на подоплеку тайны. «И порою, в чудовищно жаркой и влажной ночи, кричали поезда, — вспоминает Гумберт Гумберт в духе Аллена Гинзберга, — с душераздирательной и зловещей протяжностью, сливая мощь и надрыв в одном отчаянном вопле». Он увозит Лолиту на «таинственную, томно-сумеречную, боковую дорогу», где нимфетка ласкает его, и далее:

— тень и альтер эго Гумберта Гумберта, тоже педофил, сценарист Клэр Куильти. Вдалеке вырастают миражи. По мере того как путешественники продвигаются все дальше на запад, Гумберт отмечает «загадочные очертания столообразных холмов, за которыми следовали красные курганы в кляксах можжевельника, и затем настоящая горная гряда, бланжевого оттенка, переходящего в голубой, а из голубого в неизъяснимый». […]

Набоков высмеивает комментаторов, пытавшихся отыскать в «Лолите» скрытый смысл.

«Лолита» так и манит истолкователей. В романе описано путешествие по «лоскутному одеялу сорока восьми штатов», которое, совершенно в духе Уитмена, охватывает всю Америку и обращает внимание на относительно новое, развивающееся явление, как его представляют журналы и телепередачи того времени: пригороды. Повествователь пускается в псевдоаналитические размышления (предмет неизменных насмешек Набокова), старается разложить все по полочкам:

Людей повествователь также распределяет на группы:

И если «Лолита» — роман не об Америке середины XX века, то о чем же еще? Ответу на этот вопрос посвящен целый корпус исследований, начиная с Escape into Aesthetics: The Art of Vladimir Nabokov («Уход в эстетику: творчество Владимира Набокова», 1966) Пейджа Стегнера и заканчивая сотнями книг и тысячами научных статей. Несмотря на это, читатели продолжают воспринимать роман буквально. Обнаружив список типов американцев, полагают, будто кого-то или что-то узнали. Набоков на удивление точно использует сленговые словечки (ср. в приведенном выше абзаце выражения вроде «business flop», которое Набоков переводит на русский как «делец-неудачник», «spic and span» — «одетый с иголочки», «brandnew» — «новенький», «sadsack» — «сумрачный» и т. п.). Набоков так подробно описывает быт середины прошлого века, что американскому читателю кажется, будто он видел все это своими глазами, даже если родился гораздо позже:

— ссылок или пародий на По, Данте, Достоевского, Льюиса Кэрролла, Фрейда, Бодлера, Флобера, Т. С. Элиота, Честера Гулда с его комиксами «Дик Трейси», на «Тристрама Шенди», «Доктора Джекила и мистера Хайда», «Дон Кихота» и Джона Китса, на Ганса Христиана Андерсена, Пруста, братьев Гримм, Шекспира, Мериме, Мелвилла, Бэкона, Пьера Ронсара, лепидоптерологию и литературу, созданную под псевдонимами; на Обри Бердслея, Шерлока Холмса, Катулла, лорда Байрона, Гете, Рембо, Браунинга, самого Набокова, — основная фабула похищения и побега, сексуального насилия над ребенком логически развивается на фоне изображенной во всех подробностях американской действительности. Сам по себе этот роман — пародия. Гумберт Гумберт пародирует сентиментальный роман-исповедь начала века, повествующий о несчастной любви, которая становится для героя наваждением. Талантливый исследователь Альфред Аппель-младший писал, что пародия у Набокова оказывается столь же трагичной, сколь и смешной: «Лолита» — пародия… в которой заключено истинное страдание", — пишет Аппель. В романе есть и то и другое, он «погружает читателя в глубоко трогательную, но при этом невероятно смешную историю, исключительно правдоподобную, — но при этом и в игру, возможную благодаря переплетениям вербальных аллегорий, на которых держится реалистичная канва романа и которые увлекают читателя в глубь повествования, прочь от пестрой обертки».

Однако многие читатели не чувствуют этой дистанции. Американцы или нет, они узнают в тексте Америку, которую знают — или думают, что знают. Смутно понимая намеки повествователя, пропуская редко встречающиеся французские выражения (étillement, grues, pose un lapin, arrière-pensée^2* и пр.), чуя авторский солипсизм — история об извращенце, который интересуется исключительно самим собой, но все равно вызывает симпатию, в некотором смысле помогает Набокову ответить на какие-то свои, глубоко личные вопросы, — публика тем не менее читает роман до конца. Гумберт Гумберт слишком забавен, чтобы быть невыносимым. То, что он проделывает с девочкой, омерзительно, но его влечение к нимфеткам описано на удивление убедительно, по крайней мере в первых главах. Кроме того, сам по себе роман увлекателен. Любителями детективов и триллеров в духе Альфреда Хичкока, который примерно в те же годы снял «Ребекку» (1940), «Подозрение» (1941) и «Дурную славу» (1946), движет то же, что и читателями «Лолиты», — неуемное желание докопаться до сути, выяснить все до конца. «Вербальные аллегории, на которых держится реалистичная канва романа», для ученого, склонного рассматривать явления с точки зрения онтологии, значит одно, для читателя же, который вместе с Гумбертом чует, что здесь что-то не так, что кто-то дурачит несчастного педофила, это значит совсем другое.

Разумеется, это книга о Европе — в образе сноба-извращенца, который насилует ребенка, символизирующего Америку. Набоков стремился изобразить обыденность как можно интереснее: он хотел продемонстрировать, что реальность на первый взгляд настолько упорядоченна, условна, консервативна и чопорна, что, если проникнуть в нее сквозь черный ход в темном переулке, расположенный под жуткой табличкой с надписью «ИЗНАСИЛОВАНИЕ МАЛОЛЕТНИХ», эффект получится поразительный. После того как «Лолита» вышла в США (через три года после публикации в Европе), ее попытались запретить; пытаются и по сей день. Кампании против педофилии в Америке 1980–1990-х годов — это нечто вроде современной охоты на ведьм, они свидетельствуют о том, что тема эта по сей день вызывает бурный отклик. Набоков почувствовал, что тема задевает за живое, или же выбрал ее наугад — и попал точно в цель. Нужно искренне верить в то (чего, пожалуй, в наши дни практически не бывает), что один-единственный роман способен так сильно повлиять на культуру, поведать о ее потаенных страхах и желаниях, самых порочных ее фантазиях, чтобы утверждать, что «Лолита» помогла переосмыслить тему сексуального насилия: именно благодаря этому произведению оно воспринимается как убийство, как жестокое преступление. Разумеется, американцы и без «Лолиты» решили бы, как следует относиться к насилию над детьми, однако именно «Лолита» перевела проблему из абстрактной плоскости в конкретную: детства лишили не кого-то, а именно эту девочку, Долорес Гейз, и каждый день ее насиловал не какой-то абстрактный злодей, а вот этот вот умный и красивый иностранец по имени Гумберт Гумберт.

"Фиеста" Э. Хемингуэя.

2* Вихляние, шлюхи, надуть, задняя мысль (фр.)