391: В романе "Приглашение.." попытки освободить Цинцинната - пародии на побеги. Даже Эммочка, ведя героя за руку, приводит его не куда-нибудь, а в квартиру директора тюрьмы.
Однажды у него на дворе появился орел... "прилетевший клевать его печень, - замечает Страннолюбский, - но не признавший в нем Прометея". - 168 -
"Источником этого эпизода является следующее место в книге Стеклова: "Яркий светоч науки опальной почти угас в далекой вилюйской тайге... Самодержавный коршун основательно исклевал печень скованного Прометея русской мысли..."[368]. У Стеклова упоминание коршуна - метафора. Набоков реализует эту метафору, превращая ее в реальный эпизод, любопытный для естествоиспытателя, - появление орла во дворе дома. Этот реальный эпизод затем, устами вымышленного биографа (Страннолюбского), превращается в метафору. Процесс реализации метафоры и метафоризации реальности описывает круг: "слово" претворяется в "жизнь", а "жизнь" в "слово". Оказывается, что приемы построения текста, которые становятся ясными только в результате обращения к источникам книги Федора/Набокова, воплощают эстетическую концепцию романа - идею взаимного обращения литературы и жизни" ( Ив. Паперно ).
никогда власти не дождались от него тех смиренно-просительных посланий, которые, например, унтер-офицер Достоевский обращал из Семипалатинска к сильным мира сего
392: Возникает тема неприязни Набокова к Достоевскому. "Не скрою, мне страстно хочется Достоевского развенчать". Так, Лина Целкова в своем исследовании "Романы Владимира Набокова и традиции русской литературы" пишет о том, что в "Отчаянии", да и в "КДВ" Набоков и учился у Достоевского, и спорил с ним ( ибо преступник, по словам Целковой, не может быть высокодуховной личностью ).
Михаил, который жизнь прожил смирную, с любовью занимаясь тарифными вопросами (служил по железно-дорожному делу
393: Как-то в романе "Соглядатай" писатель заметил, что всегда завидовал людям, которые упорно и целенаправленно делают свое мелкое дело ( причислив к оным и революционеров ).
Он боялся пространства или, точнее, боялся соскользнуть в другое измерение, - и, чтоб не погибнуть, вс? держался за верную, прочную, в эвклидовых складках, юбку Пелагеи Николаевны Фан-дер-Флит (рожденной Пыпиной). - 118 -
"Один из сыновей Николая Гавриловича Чернышевского, Александр, "боялся пространства, боялся соскользнуть в другое измерение" (III, 266). Как мы видели, Яша, сын "другого" Александра Чернышевского, на самом деле, как полагает его отец, перешел в иное, призрачное измерение - возможность, которую до конца не отбрасывает и Федор" ( В. Александров )
Шестьдесят один год минуло с того 1828 года, когда появились в Париже первые омнибусы, и когда саратовский священник записал у себя в молитвеннике: "Июля 12-го дня по утру в 3-м часу родился сын Николай...
394: Появление омнибуса здесь, если принять во внимание рассказ "Катастрофа" - знак роковой предопределенности судьбы Чернышевского ( если вообще таковая предопределенность существует ).
"Так осуществилась творческая задача, поставленная перед собой писателем Федором: "главное, чтобы все было одним безостановочным ходом мысли. Очистить мое яблоко одной полосой, не отнимая ножа" (Н.; 3.180).
неожиданно для самого автора воздушная черта замкнула ореол святости вкруг чела этого мученика и юродивого русской истории?
"чужой" души, реализовала себя идея "вчувствования <...> как формально-содержательный принцип эстетического отношения автора-созерцателя к... герою"14 - и родилась новая, оригинальная версия личности и судьбы исторического лица. Пройдя сквозь призму мироощущения автора-героя "Дара", язвительно-пренебрежительное отношение Набокова к автору "Что делать?", писателю и литературному критику, парадоксальным образом соединилась с его искренним уважением к Чернышевскому - общественному деятелю, - и родилась высшая художественная правда о трагедии личности" ( Элочевская )
"Поистине "бывают странные сближенья"... В процессе освоения чуждой ему души революционного демократа Чернышевского писатель Федор, по существу, повторил путь, уже пройденный до него другим русским писателем - И. С. Тургеневым. Если согласиться с тем, что правда художественная выше фактической, а приемы сотворения образа вымышленного персонажа существенно ничем не отличаются от принципов создания литературной версии исторического лица, то эта типологическая параллель - между романами Федора Годунова-Чердынцева о Чернышевском и Тургенева о Базарове - окажется вполне оправданной.
Автор "Отцов и детей" (сам того не зная, наверное) также очистил яблоко одной полосой, не отнимая ножа: начав во многом сатирическим обличением, закончил постижением метафизической трагедии своего героя, его оправданием и даже героическим возвышением".
Глава пятая - 82 -
"Пятая глава романа открывается рецензиями на "Жизнь Чернышевского" (тоже круг: после воображаемых рецензий в первой главе - реальные в последней). После них следуют такие слова: "Но был один человек, мнение которого Федор Константинович узнать не мог. Александр Яковлевич Чернышевский.. незадолго до выхода книги" (с. 276). Далее "цитируется" выдуманный Набоковым французский мыслитель Делаланд, а затем идет повествование от 1-го лица: "Я знаю, что.. сама по себе никак не связана с внежизненной областью, ибо дверь есть лишь выход из дома, а не часть его окрестности" (с. 277). Но кто это говорит? Нам сначала кажется, что это речь рассказчика Федора (больше никому в романе не даются такие повествовательные полномочия), но оказывается, что это мысли умирающего Александра Яковлевича: "У меня высокая температура четвертый день, и я уже не могу читать. Странно, мне раньше казалось, что Яша всегда около меня, что я научился общению с призраками, а теперь, когда я, может быть, .." (с. 277-278). Тем не менее, если считать, что "Дар" есть произведение Годунова-Чердынцева, то все же оказывается, что приведенные слова принадлежат Федору. Мы согласны с М. Липовецким, который приписывает приведенный фрагмент Федору, ссылаясь на "степень диалогического проникновения, достигнутую героем" . К ней он идет на протяжении всего романа через стихи, предельно насыщенные уникальным опытом личности, биографию отца (по определению Липовецкого, это "попытка диалога с другим, хотя и очень родным сознанием"11) и роман о Чернышевском, который становится "опытом диалогического взаимодействия героя не только с другим, но и с откровенно чуждым сознанием"" ( Зусева ).
"Новая книга Бориса Чердынцева открывается <i>шестью</i> стихами, которые автор почему-то называет сонетом (?), а засим следует вычурно-капризное описание жизни известного Чернышевского.
249: Так письмо Родиона Богдановича напоминает критические отзывы на сочинения Ф. Годунова-Чердынцева ( чуть более благосклонные, чем статьи о романе мастера в произведении М. Булгакова ) в романе "Дар":
Чернышевский, рассказывает автор, был сыном "добрейшего протоиерея" (но когда и где родился, не сказано)
395:
Вот вкратце история жизни Чернышевского, и вс? обстояло бы отлично, если б автор не нашел нужным снабдить свой рассказ о ней множеством ненужныхподробностей, затемняющих смысл, и всякими длинными отступлениями на самые разнообразные темы.
"мэтры" литературного русского зарубежья, - В. Ходасевич, Г. Иванов, З. Гиппиус, сходились на том, что "отказывали Набокову в содержании, которое позволило бы ему стать в один ряд (хоть с краешку) с высокочтимыми русскими классиками. "Внешний блеск и внутреняя пустота" - это клише во множестве вариантов, так или иначе (мягче или грубее) повторялось не только в русском зарубежьи, но и в советском литературоведении. Казалось бы, это довольно странное совпадение литературных пристрастий: табели о рангах разные, критерии - тем более... Какое содержание искали у Набокова с двух сторон и не нашли?" Набоков написал об этом в романе "Дар", мастерски смоделировав рецензии критиков на сочинение героя.
В этих "опусах" узнаются рецензии критиков на сочинения самого Вл. Набокова.
Во-первых, героя упрекают в том, что он снабдил свое повествование "множеством ненужных подробностей, затемняющих смысл, и всякими длинными отступлениями на самые разнообразные темы".
"Наша литература, - я говорю о настоящей, "несомненной" литературе, - люди с безошибочным вкусом меня поймут, - сделалась проще, серьезнее, суше, - за счет искусства, может быть, но зато (в некоторых стихах Циповича, Бориса Барского, в прозе Коридонова...) зазвучала такой печалью, такой музыкой.."
В-третьих, неотъемлемые сюжеты жизни героя называются "экскурсиями в область прошлого с их стилизованными дрязгами и искусственно оживленным бытом" "Кому важно знать, как Чернышевский вел себя с женщинами? - вопрошает некий Мортус, - В наше горькое, нежное, аскетическое время нет места для такого рода озорных изысканий" ( вспомните "аскетический" пафос тюремщиков из "Приглашения на казнь" ).
Упоминается и советский критик, который всего несколькими чеканными фразами определяет художественную сущность стиля героя:
"В богоспасаемой нашей эмиграции тоже зашевелились: некто Годунов-Чердынцев с армейской развязностью поспешил сбить книжонку, натаскав туда материала откуда ни попало, и выдав свой гнусный поклеп за "Жизнь Чернышевского"".
вкладывает в уста действующих лиц торжественные, но не совсем грамотные, сентенции, вроде "Поэт сам избирает предметы для своих песен, толпа не имеет права управлять его ".
396: "Не совсем грамотная сентенция" - это слова Пушкина.
"Говоря о новом молодом авторе (тихо писал Мортус), обыкновенно испытываешь чувство некоторой неловкости
415: По словам Л. Целковой, С. Сендерович и Е. Шварц в статье "Розанов в "Даре": о рецепции Пушкина в Серебряном веке" пишут о многочисленных выпадах, уколах Набокова, направленных против Розанова в романе "Дар". "Но то, что навлекло насмешку Набокова была не едкая природа розановского характера - его забавляло то, что объединяет Розанова с Чернышевским и Христофором Мортусом: ядовитое и самоотравляющее предпочтение "человеческого документа" и предписанной "тонкой моральной тревоги" - предпочтение идеологии и ее фантомов правде поэзии" ( Л. Целкова, Романы, 51 ).
в некоторых стихах Циповича, Бориса Барского, в прозе Коридонова...
"В прозе Передонова" - то есть в бреду героя книги Солобуга "Мелкий бес", с его Володиным и его "госпожой недотыкомкой".
Прежде всего у него совершенно не чувствуется сознание той <i>классификации времени</i>, без коей история превращается в произвольное вращение пестрых пятен - 129 -
"Избавления от дурной повторяемости нет, как нет возможности выйти из истории. Поэтому Набоков, а с ним и Фёдор Константинович, выбирают жизнь в истории, где признаётся любовь (к Зине Мерц), дружба (с Кончеевым) и личная свобода; выход из истории, из её неуправляемости - творчество. Сопоставив опыт отца (отказ от социального, уход из культуры) и Чернышевского (смешение творчества и социальной деятельности), Фёдор выбирает позицию разделения творчества и социальной жизни" ( Е. Полева ).
Прекрасная тема для школьного сочинения - "Насколько социальны Зина Мерц и Федор Годунов-Чердынцев?" Увы, только для сочинения, а не для полновесного исследования.
кандидаткой в площадное топливо".
398: Слова автора критической статьи о том, что книг на кострах не сжигают, не совсем справедливы: именно в тридцатые годы нацисты приступили к сжигаю неугодных им произведений на кострах.
"Увы! За рубежом вряд ли наберется и десяток, людей, способных оценить огонь и прелесть этого
Как пишет Ив. Толстой - "Чем не отзыв из очередной четверговой статьи Ходасевича, на этот раз - о первом фрагменте "Дара":
"Впрочем, эту замечательную (может быть, самую замечательную) сторону сиринского дарования вряд ли способен по достоинству оценить "широкий читатель" и даже "широкий писатель" нашего времени. Слишком рано еще подводить "итог" Сирину, измерять его "величину", но уже совершенно ясно, что к несчастию (нашему, а не его), сложностью своего мастерства, уровнем художественной культуры приходится он не по плечу нашей литературной эпохе"".
Выйти как-нибудь нужно, "но я отказываюсь видеть в двери больше, чем дыру да то, что сделали столяр и плотник" (Delalande, Discours sur les ombres p. 45 et ante). - 53 - - 177 -
53: "но я отказываюсь видеть в двери больше, чем дыру, да то, что сделали столяр и плотник" (Delalande, "Discours sur les ombres", р. 45 et ante) [5, c. 484]. Общеизвестен факт, что "печального, сумасбродного, мудрого, остроумного, волшебного и во всех отношениях восхитительного Пьера Делаланда" Набоков выдумал, в этом он признался в предисловии к английскому переводу "Приглашения на казнь". В набоковедении существуют версии о том, с именами каких реальных прославленных личностей мог быть связан выбор фамилии мудреца. А. Долинин, например, считает, что возможным "прототипом" был известный французский астроном Жозеф Жером Лефрансуа де Лаланд (1732-1807), о котором писал Карамзин в "Письмах русского путешественника": "<Лаланд>, забывая всё земное, более сорока лет беспрестанно занимается небесным и открыл множество новых звёзд. Он есть Талес нашего времени. Кроме своей учёности, Лаланд любезен, жив, весел, как самый любезнейший
молодой француз" [1, с. 423-424]. Этот астроном помимо учёных трудов написал также путевые заметки "Путешествие француза в Италию" (1769). Рассуждения Делаланда Набоков делает частью вымышленного внутреннего монолога Александра Яковлевича Чернышевского.
Невозможно определить, каков был круг чтения Набокова в 20-30-е гг. Но, заставляя своего героя заниматься "открытием небесной Америки" [5, с. 485] и цитировать Делаланда, которого "переводит" Фёдор, Набоков обращается к неожиданному, но лишь на первый взгляд, источнику - древнему эзотерическому трактату "Бардо Тхёдол"" ( Дмитриенко ).
177: "... Необходимо объяснить обманчивую стратегию Набокова-писателя. Читать Набокова - это все равно что сидеть в комнате, откуда открывается некий вид, который почему-то кажется нам миражем, словно бы хитро подмигивающим на солнце и заманивающим к себе. Некоторые читатели опасаются, что их выманивают из дома только для того, чтобы подставить ножку на пороге. На самом же деле Набоков хочет, чтобы хороший читатель, переступив через порог, попал в этот мир и насладился его подробной реальностью. Хороший же ПЕРЕчитыватель, который не боится идти дальше, находит еще одну дверь, скрытую в том, что прежде казалось незыблемым пейзажем, - дверь в иной, запредельный мир" (Б. Бойд. Владимир Набоков: русские годы: Биография / Пер с англ. М.; СПб., 2001. С. 13-14).
В земном доме, вместо окна - зеркало; дверь до поры
"В зеркале сознания и рождаются наши представления об иномирном, которые безконечно далеки от некой объективной истины о потустороннем. Сквозняк, проникающий в дом сквозь щели в стенах и двери, дает представление о вневременной и внепространственной реальности инобытия. Но через узость щели ничего не различить. Настоящий выход из "земного дома" - это не зеркало, а дверь. Процитируем Делаланда: "я отказываюсь видеть в двери больше, чем дыру да то, что сделали столяр и плотник". Плотник - мифологема Иисуса", - заявляет С. Крашенинников.
"С видением и светом в набоковской поэтике связано и окно. Являясь элементом "разделения", пограничным местом между внутренним и внешним пространствами, подобно стене или двери, окно, в отличие от них, представляется "проницаемым" для света и для глаза, или взгляда (в его философском значении). Противопоставление непроницаемой стены без окон и стены с окном (т. е. проницаемой для взгляда и света) перерастает в более глубинное противопоставление духовной слепоты экзистенциальному взгляду (в трактовке Павла Флоренского). Свою "слепоту", размышляя над текстом Делаланда, осознает в "Даре" набоковский персонаж - Чернышевский-отец. Невозможность видеть духовным "взором" герой описывает, используя необычный образ: "В земном доме вместо окна - зеркало" [15, т. IV, с. 484]. Здесь окно - проем в стене, но вместо стекол в него вставлено зеркало, основное свойство которого - отражать, не пропускать взгляд" ( Путифигари )
Его первое слово было: муха. И сразу потом - звонок из полиции: опознать тело.
399: В другом эпизоде "Дара" - "Федор Константинович запер, сидя на нем, чемодан, обошел комнату, напоследок осмотрел ее ящики, но ничего не нашел.. По оконному стеклу ползла вверх муха". Изображение потустороннего пространства как населенного "мухами", Мухиными, ничтожными созданиями, паразитами, соответствует скорее картине преисподней, нежели сияющего рая.
Боря поможет, - а может быть и не поможет. - 130 -
"Этой теме Юрий Левинг посвятил статью "Разбирая бред, или кто поможет Чернышевскому?" [4]. Исследователь пришел к выводу, что Боря - это, на самом деле, пароним древнееврейского "создатель", (????? = bore). В английском переводе, в который Набоков внес незначительные изменения, Александр Яковлевич говорит о Давиде, а не о Борисе. Царю Давиду же приписывается авторство Псалтыря - гимн благодарности Богу. И именно через сему "создатель" Левинг предлагает рассматривать замену "Бориса" на "Давида" в английском тексте. Сам же поток сознания А. Я. Чернышевского, к которому примыкают цитаты из Делаланда, содержат, по Левингу, многочисленные аллюзии на тексты псалмов, но не имеют в качестве источника какого-то конкретного псалма" ( С. Крашенинников ).
Довольно было больниц. Опять сойти с ума перед самым
"Не дай мне Бог сойти с ума" с темой "не хочется покидать чрево жизни" ( "Приглашение", роман "Дар" ).
В романе "Отчаяние": "Один умный латыш, которого я знавал в девятнадцатом году в столице / прямое указание на время и место действия "Романа.." /, сказал мне однажды, что безпричинная задумчивость... - признак того, что я кончу в сумасшедшем доме" / 1990, 336 /. В "Романе с кокаином" - "... и вместе с этими видениями снежным комом росла уверенность, что не завтра, так через месяц точно я кончу в сумасшедшем доме", "... мать же утверждала, что Лужин не по дням, а по часам сходит с ума" / "Защита Лужина", см. также рассказ "Озеро, облако, башня" /. В одном из рассказов: "... у меня было только одно желание: не сойти с ума. Рядом какая-то собака обнюхивала снег. Я мучительно старался понять, что такое "собака", - и оттого, что я так пристально на нее смотрел, она доверчиво подползла ко мне - и стало мне до того тошно, что я встал со скамейки и пошел прочь" / Владимир Набоков, 1991, 146 /. В романе М. Булгакова "в молитве к Богу Русаков признается в своем "грехе".. Истинной причиной болезни Русаков считает стихотворение, опубликованное им при помощи все того же Шполянского. Герой наказан - за свое неверие, которое трактуется как следствие помраченного ума, безумия: "Излечи меня, о Господи, забудь о той гнусности, которую я написал в припадке безумия, пьяный, под кокаином". Характерно, что в последнем романе Михаила Булгакова тоже появятся "мотивы" безумия, неверия, связанные с образом поэта - Ивана Бездомного" ( Н. Пояркова ). Героя Набокова ( Гумберта Гумберта, в частности ) не зря называли "умным, рафинированным психопатом, порабощенным жертвой своего преступления" (В. С. Притчетт), и "маньяком, преследуемым сворой негодующих благонравных граждан" (Ф. У. Дюпи) ( цит. по М. Табак ). Н. Мельников аттестовал героев-повествователей у Набокова так: закомплексованный неудачник, униженный и оскорбленный русскии эмигрант (Смуров из "Соглядатая", Виктор из рассказа "Памяти Л. И. Шигаева"), убийца-мономан (Герман Карлович, фиктивный автор "Отчаяния"), снедаемый преступной страстью ( какой слог! - И. П. ) нимфолепта (Гумберт Гумберт), безумец-филолог, одержимый манией величия (Чарльз Кинбот )" ( Набоков о Набокове, 25 ). Герои Набокова, по выражению Б. Бойда, - "странные характеры" ( Бойд, ВН: в.. ).
Это так же ясно, как то, что идет дождь
289: По мнению исследователей, в рассказе "Пасхальный дождь" дождь становится символом выздоровления героини, пробуждения ее к жизни. Когда Жозефина Львовна на шестой день болезни очнется, то услышит, как шелестит за окном дождь. Этот эпизод можно сравнить с тождественным в романе "Дар", где так же серьезно больной персонаж прислушивается к потоку воды за окном, думая, что идет дождь.
В случае с Жозефиной Львовной дождь - настоящий и выздоровление - настоящее.
277: В романе "Дар" так же "за груневальдским лесом курил трубку у своего окна похожий на Симеона Вырина смотритель, и так же стояли горшки с бальзамином". В романе "Отчаяние" Герман оказывается в провинциальном городе, в котором все - береза, вид в окне - смутно схоже с чем-то виденным в России давным - давно. И всадник на площади, с конем, опирающимся на хвост, как дятел, похож на Медного всадника.
По мнению Желтовой, Россия для Набокова - это воспоминания о русской усадьбе и быте близлежащей бедной деревеньки. "Он не видел России во всей ее полноте, красоте и величии, - делает вывод исследовательница, - В собственной стране писатель воспитывался как иностранец" ( Желтова, 2002, 41 ).
Он старался представить себе какое-то продление Александра Яковлевича за углом жизни - и тут же
285: Герой Набокова нередко страшится угроз небытия. Вот три очевидных тематических примера.
а ) "Занятой человек". Герой этого рассказа, достигнув определенного возраста ( 33 лет ), опасается покинуть земной мир. Для того, чтобы этого не допустить, он принимает практические меры. Однако опасность подстерегает его в самый, казалось бы, обычный момент.
Любопытно, что герой этого рассказа боится "выпрыгнуть" в бездну, то есть именно прыжка в неизвестность.
б ) "Подлец". Герой рассказа "Подлец", Антон Антонович, пытается вообразить себе, представить себе, что такое небытие - и ему сразу же становится нехорошо.
"Дар". Федор Годунов Чердынцев пытается представить себе продолжение Чернышевского за "порогом жизни" - и видит, как в чистильно-гладильной под Православной церковью работают над парой брюк.
швы и просветы весеннего дня, неровности воздуха, грубые, так и сяк скрещивающиеся нити неразборчивых звуков - не что иное как изнанка великолепной ткани, с постепенным ростом и оживлением невидимых ему образов на ее <i>лицевой</i> стороне - 114 -
"Отсюда можно извлечь и еще одно заключение: свободная воля из системы взглядов героя устранена. Это согласуется с его ироническим замечанием в разговоре с Зиной, что судьба дала маху в первой своей попытке свести их.
Да не только их союз с Зиной был предопределен; Федор и по совсем иным поводам говорит неоднократно, что жизнь его "сотворена". В воспоминаниях о детстве мелькает зимний день в парке, где "деревья... изображали собственные призраки, и получалось это бесконечно талантливо" (III, 19). Перемещаясь в сторону мира людей, Федор видит в несчастной судьбе семьи Чернышевских - самоубийство сына, безумие отца - "как бы издевательскую вариацию на тему его собственного, пронзенного надеждой горя" (III, 83) - горя утраты отца. Но, говорится затем, Федор "понял все изящество короллария и всю безупречную композиционную стройность, с которой включалось в его жизнь это побочное звучание" (III, 83)" ( В. Александров )
"Седина" (с эпиграфом из книги Иова), очень сочувственно встреченного эмигрантской критикой. - 61 - 139 -
61: Ал. Долинин замечает, что есть здесь намек на Шкловского. "Именно к Шкловскому и его книге "Zoo, или письма не о любви" отсылает в "Даре" анекдот о Ширине в Берлинском зоопарке, где обнаруживается, что он "едва ли сознавал, что в Зоологическом саду бывают звери"; когда же его собеседник указывает ему на клетку с гиеной, он, вскользь посмотрев на нее, замечает: "Плохо, плохо наш брат знает мир животных" (283). По всей вероятности, Набоков высмеивает здесь не слишком удачную попытку Шкловского свежо и "остраняюще" описать тех же гиен в том же берлинском Zoo"
Лидера формалистов Виктора Шкловского еще Ходасевич, по словам Долинина, обвинял в "младенческом незнании" тем и мотивов русской литературы, в "неподозревании" о смысле и значении ее идей.
"Главным и безошибочным симптомом, указывающим на общую бездарность писателя, Набоков считал грубую ошибку в описаниях какого-либо явления. Когда автор "до смешного лишен наблюдательности <...> от его образов веет фальшью и ложью", - отмечал он в рецензии на претенциозный роман В. Яновского "Мир", который, как и "Седина" Ширина, был очень сочувственно принят эмигрантской критикой. В этом романе Набоков обнаружил не только "мертворожденных героев", "нудный сумбур", "провинциальные погрешности против русской речи", "надоевшие реминисценции из Достоевского" и "эпиграф из Евангелия", но и, главное, смехотворные ляпсусы в описании футбольного матча. "Любопытное описание это", - саркастически отмечал он, - включает "всякие забавные подробности игры, из которых явствует, что автор не только не знает простейших правил футбола, но вряд ли его видел вообще". Из-за подобных нелепостей "автору перестаешь доверять, как мужики перестали доверять тому мальчику, который кричал: "Волк, волк!", - когда никакого волка не было"[737]. Невежественная чепуха, которую мелет Ширин, пытаясь описать боксерский поединок, по-видимому, пародирует именно спортивные описания у Яновского - писателя, по мнению Набокова, абсолютно бездарного[738]. Кроме того, на характерный для прозы Яновского эпатирующий натурализм, вероятно, указывает сцена избиения проститутки в низкопробном парижском притоне, ибо подобные эпизоды из жизни городского дна занимали центральное место в его творчестве. Особо скандальную славу принесла Яновскому новелла "Тринадцатые", действие которой происходит в борделях и дешевых кабаках".
- вкрапления-пародии: философская трагедия и роман-трагедия Буша; роман Ширина "Седина";
- "квазиметатексты" - отрезки, комментирующие вложенные тексты: рецензии Христофора Мортуса, Кончеева, Линева, Анучина и т. д.
- вкрапления - пересказы, переводы, многосубъектное чтение: сказка Константина Кирилловича, легенда о Тамерлане, рассказ о потерянной перчатке, притча и философский трактат Делаланда.
Как правило, это жанры , к которым не обращался Набоков или обращался крайне редко. Здесь передано его субъективное неприятие ряда жанров, которые ему несимпатичны.
Бетховен, и глуп как бетон. - 136 -
"Преодоление автоматизма звуковых ассоциаций идет преимущественно не по линии обеднения звуковой организации стиха - такова поэтика его сборника "Стихи", - а за счет сведения их к звуковой игре, которая проявляется не только в поэзии, но и в нестихотворных высказываниях Ф. К.: литератор Ширин "был слеп как Мильтон, глух как Бетховен, и глуп как бетон", где "бетон" = "Бетховен" + "Мильтон", а "глуп" = "глух" + "слеп", а сама фамилия Ширин пародийно указывает на автора романа (Ширин злоупотребляет в прозе аллитерациями); ср. также: "отвратительно-маленький, почти портативный присяжный поверенный Пшпкин, который произносил в разговоре с вами: "Я не дымаю" и "Сымасшествие"" - и т. п. Именно на пересечении звуковых ассоциаций и звуковой игры возникают столь характерные для поэтики Ф. К. анаграммы" ( М. Лотман )
Но даже Достоевский всегда как-то напоминает комнату, в которой днем горит лампа.
422: "В рассуждениях Германа упоминается "автор психологических романов", произведения которого "очень искусственны, но неплохо скроены. Это, вероятно, именно Достоевский, которого Набоков неоднократно обвинял в искусственности" ( Л. Целкова, Романы, 140 - 141 ).
было время, когда в правление нашего Союза входили все люди высокопорядочные, вроде Подтягина, Лужина, Зиланова - 117 -
Как пишет Александров, второстепенный персонаж Ширин упоминает тут своих собратьев - Подтягина и Ивана Лужина. Первый - персонаж романа "Машенька" (1926), второй - отец главного героя романа "Защита Лужина" (приводимые Федором цитаты из Делаланда точно таким же образом возвращают к одному из ранних набоковских произведений). "Естественно, эти переклички в "Даре" никак не выделены. Но их можно считать частью общего пародийного плана романа: ведь это художественные конструкты, чья искусственность скрыта двойной маскировкой, ибо переходят они сюда из других сочинений".
"Кончеев, - сказал Ширин сердито. - Кончеев - никому ненужный
"Кончеев является и желаемым собеседником Фёдора (дважды герой вооображает диалог с Кончеевым), и соперником, вызывающим зависть и восхищение: "Глядя на сутулую, как будто даже горбатую фигуру этого бнеприятно тихого человека, таинственно разраставшийся талант которого только дар Изоры мог бы пресечь <...>, и в присутствии которого он, страдая, волнуясь и безнадёжно скликая на помощь собственные стихи, чувствовал себя лишь его современником..." [C. 59]. Кончеев - талантливый поэт, индивидуалист, "абсолютно лишённого какиххлибо общих интересов" (по мнению писателяяэмигранта Ширина), жизненный выбор Кончеева - уход в эстетику, "башню из слоновой кости". При явном набоковском расположении к Кончееву этот персонаж не равноценен Годунову-Чердынцеву, почти нереален (образ Кончеева составляют нее сколько коротких цитат из его произведений, его рецензия на книгу Годунова-Чердынцева и фиктивный диалог с Фёдором Константиновичем), что материализует в романном мире его виртуальность, дистанцированность реальности, жизнь в творчестве.
Исторические взгляды Кончеева раскрываются в разговоре с Фёдором Константиновичем о русской литературе. История литературы, по Кончееву, - непрерывный процесс, не укладывающийся в модель исторического круговорота или линейного прогресса; она заключается в открытии реальности и закреплении её в эстетической форме. Критерием оценки для Кончеева служит эстетический смысл литературного произведения. В писателях XIX века, "забракованных" Фёдором Константиновичем, считавшим, что "есть два рода книг: настольный и подстольный" [C. 65], Кончеев выявляет ценные находки, эстетически запечатлённую реальность: "Тут я вас уловлю, - говорит он Фёдору Константиновичу на его нелестное мнение о Писемском. - Разве вы не читали у того же Писемского, как лакеи в передней во время бала перекидываются страшно грязным, истоптанным плисовым женским сапогом? Ага!" [С. 66]. Фамилия "Кончеев" семантически близка понятию конца, завершённости, невозможности продолжения. И его отношение к реальной истории не жизнеспособно, однако он является катализатором изменений мировоззрения ГодуновааЧердынцева. "А теперь что будет? - спрашивает Кончеев у Фёдора Константиновича. - Стоит, поовашему продолжать?". "Ещё бы! - отвечает Федор. - До самого конца" [C. 69]".
томный, в роговых очках, похожий всем обликом на мирную жабу
400: В рассказе "Памяти Л. И. Шигаева" герой признается, что "Да: отчетливее, чем вижу сейчас свою вечно дрожащую руку, я видел пресловутых пришлецов и под конец даже привык к их присутствию..." И пришлецы были похожи на жаб, что неудивительно.
многооконным, отчетливо-быстро озаренным снутри электрическим поездом, скользившим над площадью по виадуку,
242: Вместе с этой развязкой явлены мотивы полнозвучия и "сладостной связи" героя и всего сущего - и ощущения как бы до предела заполненности впечатлениями. О схожей внутренней "тонкости" говорит автор и при описании другого часа:
Уже вечерело, и очаровательным мандариновым светом налились в сумерках стеклянные ярусы огромного универсального магазина.
( "Звонок" )
домов, по ярко-золотому фону, под длинной пепельной тучей, низко, далеко и очень медленно проплывал тоже пепельный, тоже продолговатый воздушный корабль. Дивная красота его движения вместе с невыносимой красотой вечера, неба, оранжевых огней, синих людских силуэтов, переполнила душу Графа...
( "Занятой человек" )
Краевич (ничего общего не имевший с составителем учебника физики, - он был профессором международного права)
401: "Из какого класса Вы были отчислены за неуспешность?" - спрашивал Остап Бендер Васисусалия Лоханкина в "Золотом теленке", и, получив ответ, резюмировал - "Значит, до физики Краевича вы еще не дошли".
он чувствовал некоторое с ним родство. Как собеседник, Владимиров был до странности непривлекателен. О нем говорили, что он насмешлив, высокомерен, холоден, неспособен к оттепели приятельских прений, - но так говорили и о Кончееве, и о самом Федоре
402: Возможно, Владимиров - один из псевдонимов самого Набокова, не зря у него так много точек соприкосновения с "двойниками" писателя в "Даре".
Он сердился на себя: ради этого дикого дивертисмента пожертвовать всегдашним, как звезда, свиданием с Зиной!
235: Роман "Дар" содержит описание романтических встреч Федора и Зины в пределах пространства города, которое описывается как сакральное. Для такого пространства характерен признак освещенности. У места встречи героев горит фонарь ( в финале романа при описании действий героини говорится о том, что "зажглись фонари" на улице ) или звезда ( встреча с Зиной названа вечной, непременной "как звезда" ). Когда герой направляется к Зине, он видит в окне звезду: "и в черных проволоках между черных труб сияла звезда,-- которую, как всякую звезду, можно было видеть по-настоящему лишь переключив зрение, так что остальное сдвигалось вон из фокуса. Вдали какие-то большие часы.. медленно пробили девять. Пора было идти на свидание с Зиной". В ожидании встречи с героиней Федор сочиняет стихи: "За пустырем как персик небо тает: вода в огнях, Венеция сквозит, - а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит". Затем, при описании чувства Федора автор вспоминает слова Гете - "помните, как он говаривал, показывая тростью на звездное небо: "Вот моя совесть!" "Неужели это все правда, - этот забор и мутненькая звезда?" - спрашивает Зина, - и в этом вопросе звезда и даже забор предстают символами счастливого переживания. Писатель и сам называет естественным выражением счастья "лунные вулканы картофельного пюре".
Световая реклама
"Рыданья рекламы на том берегу" встречаются в стихотворении Набокова "Поэты" и дальше - в романе "Лолита". В "Даре" буквы ( графика ) и другие образы рекламы упоминаются несколько раз.
"В книге Юрия Левинга о творчестве Владимира Набокова и поэтике русского урбанизма уделяется место рекламе как лейтмотивному явлению в творчестве писателя [1. 52]. Без реклам немыслимо отображение городского пейзажа. Вывески, по мнению Левинга, создают повышенную текстуализированность городского пространства, превращают слова и фразы в атрибуты ландшафта" ( Г. Майорова ).
Рекламу Майорова называет "нетрадиционной формой обращения к Пушкину".
Бриллиантоволуннолилитовосизолазоревогрозносапфиристосинелилово - 48--
"рай" цвет представлен только одним предикатом "золотой" ("собственно поэтому мы и не сосредоточивали на цвете особого внимания"); то палитра цветообозначения у Набокова намного богаче: встречаются оттенки молочно-белый, сливочно-белый, черно-белый, бледно-зеленый, кофе с молоком, и даже бриллиантово /лунно/ лилово / сине / лазорево / грозно / сапфиристый.
Здесь уместно также вспомнить одно из набоковских стихотворений, где он мечтает о возвращении домой после -
В этом сотношении к нему близок Солоухин, его лирические мечты.
механизм проституток
403: В романе "Защита Лужина" "оказавшись один на платформе, Лужин подошел к стеклянному ящику, где пять куколок с голыми висячими ножками ждали, чтобы ожить и завертеться, толчка монеты". Позже, уже учеником гимназии, герой очутился перед витриной парикмахерской ( тут же "слепой ветер промчался мимо" ) и увидел, как "... завитые головы трех восковых дам в упор глядят на него". В последний раз Лужин сталкивался с ними в другой стране, на улице чужого города - "Вы хотите купить эту куклу? - недоверчиво спросила женщина, и подошел кто-то еще.. "Осторожно, - шепнул он вдруг самому себе, - Я, кажется, попадаюсь". Взгляд восковой дамы, ее розовые ноздри, это тоже было когда-то... "Шутка" - сказал Лужин, и поспешно вышел из парикмахерской. Ему стало отвратительно неприятно, он прибавил шагу, хотя некуда было спешить" / 96, 167 /.
Подробнее о мотиве "театра кукол" в произведениях писателя - смотрите в моей диссертации ( фрагмент ее опубликован здесь ).
Марианне Николаевне, почему-то любившей Берлин (насиженное место, прекрасные санитарные условия, - сама-то она была грязнющая), уезжать было грустно
413: "Есть у Сирина и еще одна нерусская черта, - как-то написал Осоргин, - полное отсутствие в его
описаниях природы; жизнь на асфальте и в каменных стенах, город и только город. Природа может мелькнуть в окне вагона или в рамке курорта, но в непричесанном виде она не появляется, она автору не нужна, она его не вдохновляет. А город - не старый, полный преданий, а современный, напоминающий шахматную доску,, измеряемый счетчиком таксомотора, украшенный по углам улиц ресторанами, кафе т кинематографами, переплетенный сетью телефонов, непременных участников всех событий. И чувства, и страсти, и добродетели, и пороки - все городское, чтобы не сказать - берлинское" ( цит. По Л. Целкова, Романы, 39 ).
Проходя затем по этому мосту, Федор Константинович, как всегда, был обрадован удивительной поэзией железнодорожных откосов, их вольной и разнообразной природой: заросли акаций и лозняка, дикая трава, пчелы, бабочки
236: У мостка происходит встреча героев в стихотворении "Первая любовь". В рассказе "Возвращение Чорба" мостик над белым потоком также становится частью сентиментального воспоминания героя. В романе "Защита Лужина" к дому героя ведет мост и дорожка ( как и в Рождественском имении, описанном в романе - "... толстые стволы берез, которые, крутясь, шли мимо... поворот к мосту, крыши изб" ). В рассказе "Письмо в Россию" мост является частью освещенного пространства благодаря тому, что с великолепным грохотом промахивает через мост, над улицей, освещенный поезд.
В романе "Дар" герой, изображенный на мосту, испытывает неподдельную радость воспоминания. Кроме того, мост нередко связан с темой реки, которая почти всегда у Набокова несла положительную оценочную модальность.
"Дар" характерно такое описание: "Проходя затем по мосту, Федор Константинович, был обрадован.. пчелы, бабочки, - все это уединенно и беспечно жило в резком соседстве угольной сыпи" - непримечательный пейзаж оказывается полон удивительной поэзии. Показательны и картины, изображенные в стихотворении "Вечер на пустыре" и в еще одном эпизоде романа "Дар" - "На вчерашнем пустырьке между домами строилась небольшая вилла.. и лопухи да солнце, по случаю медлительности работ, успевали устроиться внутри белых недоконченных стен". Память оказывается нравственной. Так удаление от бывшего некогда по стезе времени уже как бы само по себе делает воспоминание безупречным. Подобное явление можно назвать сопряжением времен, "сквозняк из прошлого" придает живость картине настоящего, добавляет в него тонкое, едва уловимое. Поэтому и время уже кажется оживленным - "гадают вслух часы" в стихотворении "Лунная греза", часики идут, "стараясь из деликатности не смотреть" в рассказе "Лик".
В отличие от меблированных комнат берлинских "отвернувшихся домов" Россия в набоковском романе - "только что созданный мир" ( "Лолита" ) , в котором нет места глумливому любопытству.
от облупившихся стен старых домов, гревших на утреннем солнце татуированные спины.
"пустынное" окружавшее героя как бы "немое" пространство - мотив, широко распространенный в прозе Набокова / "Камера обскура", "Посещение музея", "Лик", "Король"дама, валет", стихотворение "На рассвете" /, связанный с "искривлением", нарушением естественного хода времени. Попадание в такое пространство соответствует субъективному видению действий / см. также в романе "Под знаком незаконнорожденных" - "Улицы были пустынны - вещь обычная в прорехах истории... всего-навсего одна живая душа и встретилась им - молодой человек, возвращавшийся домой с несвоевременного бала.." / 1993, 329 /.
Употребить немедленно для составления практического руководства "Как быть Счастливым"?
"Как быть счастливым" в романе "Дар". В романе "Дар" счастье - и неотъемлемая часть творчества поэта ( "Изнеможенный, счастливый, еще веря в благо и важность совершенного, он встал, чтобы потушить свет" ). При выходе сборника стихов Ф. Годунов-Чердынцев, так же, как герой рассказа "Уста к устам" испытывает "ощущение счастья исключительной чистоты", " .. сейчас я счастлив, несмотря на позорную боль в ногах", - говорит герой романа.
Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес
412: По мнению Л. Целковой, в описании груневальдского леса в "Даре" можно увидеть "продолжение гоголевской традиции". Речь идет об описании сада Плюшкина, которое якобы поразило русских читателей почти так же, как Мане - усатых мещан своей эпохи ( размышления об эпохе! - И. А. П. ).
"Изображение груневальского леса.. после исторического и психологического исследования далекой эпохи как вздох радостного облегчения при соприкосновении со звуками и запахами действительной жизни. Само восклицание "Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес" неба".
сухие склоны, поросшие кашкой, кислицей и молочаем, отороченные живой тьмой дубов и буков, валом валивших вниз, в сырые ложбинки, в одной из которых застрелился Яша Чернышевский - 123 -
Е. Полева пишет, что в сознании главного героя восстанавливаются (по воспоминаниям Александры Яковлевны, из чтения стихов и дневника) образ и судьба Яши Чернышевского, сверстника Фёдора Годунова-Чердынцева, и жизнь отца (по личным воспоминаниям, силой воображения, с использованием энциклопедий и воспоминаний современников отца). "Наконец, в роман введён текст самого ГодуновааЧердынцева, - "Жизнь Чернышевского". История как поток реальности, история, выстраиваемая в сознании, и история, представленная как текст на основе чужих текстов, создают в романе три масштаба: история отдельной человеческой жизни; история как непосредственная цепь трёх поколений (двух родов - ГодуновыххЧердынцевых и Чернышевских); история духа, проявленная в истории русской литературы.
В романе возникает разная временная удалённость объектов от постигающего их сознания (ГодуновааЧердынцева): современность - Яша Чернышевский; прошлое, к которому ГодуноввЧердынцев успел прикоснуться, - отец; прошлое, не доступное эмпирическому опыту Федора, - Н. Г. Чернышевский".
"Яша Чернышевский - молодой поэт, неоромантик, который "в стихах, полных модных банальностей, воспевал "горячайшую" любовь к Росссии, - есенинскую осень, голубизну блоковских болот, снежок на торцах акмеизма и тот невский гранит, на котором едва уж различим след пушкинского локтя" [C. 36]. Его образ - портрет типичного представителя послевоенного поколения (ГодуноввЧердынцев говорит, что "домашний врач Европы и сейсмограф социальных потрясений" "нашёл бы в этой истории" "нечто в высшей степени характерное для "настроений молодёжи в послевоенные годы"): философ по образованию, приверженец модернизма, читатель Шпенглера. Главный персонаж дистанцирует себя от Яши, хотя и способен понять духовную драму сверстника: "О нет, мы с ним были мало схожи <...> Его пасмурность, прерываемая резким крикливым весельем, свойственная безъюморным людям; его сентиментальнооумственные увлечения; его чистота, которая сильно отдавала бы трусостью чувств, кабы не болезненная изысканность их толкования; его ощущения Германии; его безвкусные тревоги ("неделю был как в чаду", потому что прочитал Шпенглера); наконец, его стихи..." [C. 35]. Подчинённость мироощущения Яши трагическим шпенглеровским предчувствиям, его зависимость от Рудольфа Баумана (чья душа, по убеждению Яши, "имеет на всё ответ и идёт через жизнь, как самоуверенная женщина через бальный зал" [C. 40]) предопределяют выбор Яши: смерть, выход из исторического пространства - "исчезнуть<...>, дабы восстановиться - уже в неземном плане".
Тощий, зябкий, зимний Федор Годунов-Чердынцев был теперь от меня так же отдален, как, если бы я сослал его в Якутскую область. Тот был бледным снимком с меня, а этот, летний, был его бронзовым, преувеличенным подобием. Собственное же мое я, то, которое писало книги, любило слова, цвета, игру мысли, Россию, шоколад, Зину, - как-то разошлось - 64 -
"круг" замыкается вторым обращением к читателю ("Дай руку, дорогой читатель, и войдем со мной в лес", с. 297) и вторым воображаемым разговором с Кончеевым, за которого Федор принимает какого-то молодого немца. "Далее опять идет повествование от 3-го лица, но точка зрения героя всегда сохраняется".
И, как часто бывало в эти лесные дни, особливо когда мелькали знакомые бабочки, - 96 -
"В Далеме Набоков познакомился со знаменитым исследователем бабочек Арнольдом Мольтрехтом, который в то время в качестве приглашенного профессора работал в Немецком институте. Мольтрехт отлично говорил по-русски, хотя и с "гортанным немецким акцентом". Он написал книгу о бабочках Уссурийского края на Дальнем Востоке России. Набоков нашел себе партнера для разговоров. "Он говорил о бабочках так чудесно, так трогательно, так романтически! [...] Я просто обожал этого старого толстого ученого с красным лицом, я наблюдал, как он с потухшей сигаретой между губ очень осторожно занимался бабочками"[63]. Мольтрехт, который в книге гостей Далемского института в качестве своего места происхождения указал Владивосток, точно соответствовал тому образу усердно занимающихся искусством и наукой немцев, который ему был привит с детства[64].
украшать бабочками свои посвящения в книгах. В романе-первенце "Машенька" он нарисовал куколку бабочки. Ведь в ретроспекции "Машенька" была произведением новичка, который еще не нашел собственного стиля.
Солидный гонорар, который ему выплатило издательство "Ульштейн" за права на немецкое издание романа "Король, дама, валет", он потратил на пятимесячную поездку по южной Франции, во время которой он посвящал свою жену Веру в основы науки о бабочках" ( Урбан, Набоков в Берлине ).
чтоб сейчас была здесь Зина - или любая из ее кордебалета.
443: В отличие от Федора, для Гумберта Мурлыки существует "одна-единственная" нимфетка на свете, которую, по словам Целковой, он угадывает "в некоторых приближающихся образах".
боясь перехода от Пана к Симплициссимусу
404:
Он плавал долго, полчаса, пять часов, сутки, неделю, другую. Наконец, двадцать восьмого июня, около трех часов пополудни, он вышел на тот берег - 106 -
Вот что пишет В. Александров: "Шаг как таковой здесь не упоминается, но явно подразумевается. Вода, как и прежде, ассоциируется с нездешним миром - ибо течение ее управляется иными законами времени: то, что в границах посюсторонности выглядит обычным заплывом, в ином измерении растягивается на недели (связь между водою и законами времени, которое, растягиваясь эластично, стремится, можно сказать, к вечности, приводит на память ту совершенно новую шкалу, по которой начал отсчитывать время Лужин, выздоравливая в санатории, а также ту вневременность, каковую Цинциннат полагает своим истинным домом). Зная законы набоковского мира, нельзя, разумеется, счесть простым совпадением то, что Федор выходит на берег неподалеку от той ложбинки, где покончил самоубийством Яша Чернышевский (тем более что Федора, по собственным его словам, всегда тянет к этому месту, когда он оказывается поблизости). Те намеки и указания на связь между погружением в воду и преодолением.., которые исподволь накапливались в романе, заставляют думать, что и.. Яши, возможно, - это не конец. "Мотив шага" разрешается во сне Федора, где ему является отец - вот, слышит он, отворяется дверь, "послышалась знакомая поступь""
Вон за этой ожиной, внизу, застрелился когда-то сын Чернышевских, поэт".
"А, это было здесь, - без особого любопытства проговорил Кончеев. - Что ж - его Ольга недавно вышла за меховщика и уехала в Соединенные Штаты. Не совсем улан, но вс?-таки...". - 58 -
"Вековым прототипом" Яши Чернышевского Ал. Долинин называет Ленского ( в журнальной редакции романа есть на это прямое указание ). "Оба героя пишут дурные стихи, "полные модных банальностей" (69), оба увлечены "Германией туманной" и немецкой философией (один Кантом, другой - Шпенглером), оба становятся жертвами псевдоромантических иллюзий и "банального треугольника трагедии" (71). В обоих случаях женщину в треугольнике зовут Ольга, и она быстро забывает погибшего друга".
Тюрьма без тюремщика и сад без садовника - вот по-моему, идеал.
405: "Рай - это место, где безсонный сосед читает безконечную книгу при свете вечной свечи", - писал Набоков в романе-воспоминании "Другие берега".
"Во-первых, - излишнее доверие к слову. У вас случается, что слова провозят нужную мысль контрабандой. - 52 ---
"Обобщая поток эмигрантской критики середины З0-х годов, В. Набоков выносит на страницы "Дapa" многочисленные отзывы, рецензии, заметки и как бы обрушивает их на книгу своего героя Годунова-Чердынцева "Жизнь Чернышевского". Балансирование, эстетическая игра, характерные для Набокова, предопределяют сложность читательского восприятия", - пишет А. Е. Горковенко.
"В сознании персонажа Васильева, редактора романа "Жизнь Чернышевского", рукопись Годунова-Чердынцева - "безпардонная, антиобщественная, озорная отсебятина". Некто Валентин Динёв из Варшавы называет книгу "вычурно-капризным описанием". Христофор Мортуc считает роман Годунова-Чердынцева "бестактным" и "оскорбительным" по отношению к шестидесятникам. Профессор Анучин, признавая "талантливое перо", обстоятельно и доказательно обвиняет Годунова-Чердынцева в незнании понятия "эпоха", т. е. принципа историзма, считает, что Годунов-Чердынцев предвзято "выудил и сложил" подробности, находящиеся в "Дневнике" Н. Г. Чернышевского. Литературовед Кончеев, видя в Чернышевском фигуру "ненужную" для современной интеллигенции, оценил остроумие Годунова-Чердынцева. Монархист Пётр Левченко отмечает, что Годунов-Чердынцев воспевает "общественные идеалы" 60-х годов. "Большевизанствующая " газета "Пора" называет книгу набоковского героя - "гнусным пасквилем на жизнь Чернышевского".
Словом, вступая в свою любимую игру, Набоков не оставляет возможности толковать книгу произвольно: он предвидит самые разные варианты интерпретаций и размещает их в тексте романа".
я нашел между страницами ваш пепел.
406: Пепел - несомненный след присутствия положительного героя в романе. Так, он сопровождает Зину в одной из предыдущих глав.
Когда я был мал, я перед сном говорил длинную и мало понятную молитву, которой меня научила покойная мать, - набожная и очень несчастная
"Это почти текстуально взято из статьи Ходасевича 1934 года "К столетию Пана Тадеуша", напечатанной в газете "Возрождение": "По утрам, после чаю, мать уводила меня в свою комнату. Там, над кроватью висел в золотой раме образ Божией Матери Остробрамской. На полу лежал коврик. Став на колени, я по-польски читал "Отче наш", потом "Богородицу", потом "Верую""[813]." ( Ив. Толстой ).
Муза прелестна бедностью