Глава третья. Война
1
Летом 1914-го мир вступил в войну, а Набоков стал поэтом. Он уже не первый год сочинял стихи, но в то лето, когда убили эрцгерцога Франца Фердинанда, Владимиром овладела своего рода лихорадка, от которой он не излечится уже никогда. Позднее эта метаморфоза прочно свяжется в мыслях Владимира с беседкой посреди узкого мостка в летнем имении Набоковых, где ромбы витражей горели, точно драгоценные камни, в решетке окна недоставало нескольких стекол, а на побелке предвестником грядущего катаклизма чернела надпись: «Долой Австрию!»
Впрочем, пятнадцатилетнего Набокова слишком надежно укрывали от вихрей истории, и Первая мировая война его практически не затронула. Те шесть лет, на которые Уилфред Оуэн — трагический поэт Великой войны — был старше Владимира, пропастью пролегли между двумя поколениями. Вскоре Набоков обратится к образам людей, чьи жизни сломала европейская бойня, но военным писателем так и не станет.
Зато станет в непредсказуемом порыве вдохновения писать романтические стихи. Он вспоминал, как сочинял и многократно переделывал в уме свое первое настоящее стихотворение и, лишь отшлифовав каждую строчку, решился прочесть его матери, которая, как он и надеялся, растроганно прослезилась.
В июне приехал погостить двоюродный брат Юрий, рассказавший, что у него, шестнадцатилетнего, амуры с замужней графиней и генеральской женой. Следующим летом у Набокова тоже вспыхнул роман — с Люсей Шульгиной, пятнадцатилетней петроградской барышней, отдыхавшей на даче в Рождествено. Август 1915 года пролетел для Набокова в упоении тайных свиданий, происходивших в дядиной рождественской усадьбе. Питался он одними фруктами, которые буфетчик по распоряжению матери каждую ночь оставлял для него на освещенной веранде. Мать переписывала любовные стихи, которые читал ей сын, в особый альбом, но вопросов, боясь разрушить то ли его, то ли свои иллюзии, не задавала. Отец, более практичный или же более подозрительный, подвергал сына-подростка неприятным расспросам, опасаясь, как бы тот не стал раньше времени папашей.
Владимир был охвачен вдохновением и любовью, а Европу охватило пламя братоубийства. В войну вступали все новые страны, и Владимира Дмитриевича как прапорщика запаса мобилизовали в пехоту. Елена Ивановна устроила лазарет для бойцов и принимала в его работе личное участие, однако считала свою помощь раненым ничтожной в сравнении с их нуждами.
И сокрушалась, что эти вчерашние крестьяне, как им ни помогай, в душе сохраняют привычное раболепие.
Война вызвала в России всплеск патриотизма, о чем десятилетиями мечтал Николай II. Санкт-Петербург переименовали в Петроград: как может столица называться по-немецки? Владимиру Дмитриевичу пришлось забыть о своей политической деятельности.
Европа впала в паранойю. Британский парламент обсуждал якобы действующую в стране шпионскую сеть. Немцы боялись, что депортированные Россией соотечественники ведут подрывную работу против своей родины. Подозрения заразили весь континент, дав повод «импортировать» концентрационные лагеря из далеких колоний в породившую их Европу.
Сотни тысяч ни в чем не повинных гражданских лиц — как мужчин, так и женщин — награждали позорным клеймом «пособников врага» и арестовывали. За первый год войны Британия изолировала больше тридцати двух тысяч немецких, венгерских и австрийских мирных жителей призывного возраста. В немецких лагерях находилось больше ста тысяч французов, британцев и русских. В России к 1917 году интернировали свыше трехсот тысяч гражданских лиц родом из Германии и других центральноевропейских держав. Мирных жителей держали в тюрьмах и лагерях во Франции и Соединенных Штатах, Австрии, Венгрии и Румынии, Египте и Тоголенде, Камеруне и Сингапуре, Индии и Палестине, габсбургских землях и Болгарии, Сиаме и Бразилии, Панаме и Гонконге, Австралии и Новой Зеландии. Учреждения, существовавшие до рождения Набокова разве что на Кубе, расползались по всему земному шару.
Изначально предполагалось, что в подобных лагерях будут собирать подозрительных личностей, допрашивать и явно невиновных отпускать. Волны освобождений действительно время от времени прокатывались по лагерям, но систематического характера процесс реабилитации не приобрел. Зачастую в семьях, живших по разные стороны границы, люди понятия не имели, куда девались их родственники, связь с которыми терялась навсегда. В некоторых странах гражданские заключенные, по большей части верные своему государству, посадившему их за колючую проволоку, годами существовали на грани голодной смерти.
Гражданство или подданство вражеской страны были самыми распространенными поводами для ареста и интернирования, хотя порой действия властей воюющих государств поражали нелогичностью. Так, родись В. Д. Набоков не от немецкой матери и русского отца, а от русской матери и немецкого отца, он тоже мог бы стать кандидатом на отправку в лагерь.
Впоследствии лагеря Первой мировой возродятся в еще более мрачном воплощении, и это непосредственно коснется семьи Набоковых. Впрочем, для России это будет не в новинку: карательная система в стране имела глубокие корни, сибирская ссылка вкупе с каторжным трудом веками были ходовым инструментом имперского правосудия. Правда, теперь людей будут арестовывать и годами держать в изоляции без права переписки просто как потенциально опасных противников режима.
Отгороженный от войны родительской заботой, поглощенный первой любовью, Набоков все-таки заметил появление в России концентрационных лагерей; позднее он опишет их в одном из ранних романов. Тогда мало кто оценил его внимание к этому историческому факту. Прошлое рассказчика надолго останется для читателей загадкой, ибо не успеет после окончания Первой мировой войны пройти и двадцати лет, как о лагерях забудут.
2
Любовь Владимира и Люси пережила угрюмую петербургскую зиму 1915 года благодаря редким встречам (когда им почти не удавалось побыть наедине) и стихам, которые продолжал сочинять Набоков. Весной Люся болела за него на футбольном матче, а летом в идиллической и привольной дачной обстановке их роман возобновился.
Набоков увековечил свою первую любовь, издав сборник посвященных ей стихов, — дерзкая попытка заявить о себе миру. Разумеется, не лишенная тщеславия. В ту пору многие подростки мнили себя новыми Пушкиными, но мало у кого находились деньги, чтобы заплатить издателю за первый шаг навстречу мечте.
В Тенишевке подобную заносчивость наверняка сочли не слишком демократичной. Преподававший литературу Владимир Гиппиус (тоже писавший стихи) устроил Набокову разнос, какого не выдержал бы даже самый уверенный в себе человек: он раздобыл сборник юного поэта, принес его на урок и высмеял перед всем классом наиболее личные романтичные строки. Позднее Владимир вспоминал, что книгу «растерзали те немногие рецензенты, которые заметили ее». Даже если эти отзывы Владимиру Дмитриевичу не показались убедительными, он вынужден был прислушаться к своему другу Иосифу Гессену, признавшемуся, что сборник его огорчил. Кузина Гиппиуса, Зинаида, слывшая недурной поэтессой, заявила отцу Набокова, что Владимир «никогда, никогда писателем не будет».
Тем летом в Выре Набоков виделся не только с Люсей, но и с приехавшим на неделю в гости двоюродным братом Юрием. Как-то раз в саду молодые люди придумали забаву с качелями: один ложился на землю, а второй раскачивался на доске, в самой нижней точке пролетая в нескольких сантиметрах над лицом лежащего. Сменяя друг друга, они учились подавлять страх, когда на них с огромной высоты с нарастающей скоростью неслись качели.
После они, как обычно, отправились на прогулку в деревню. Только теперь, шутки ради, поменялись одеждой. Юрий облачился в костюм из белой фланели с полосатым галстуком, а Владимир примерил юнкерский мундир кузена. Они сходили в село и обратно, а потом снова переоделись — мальчик-поэт и мальчик-солдат, отпрыски одной из самых многонациональных в мире культур, каждый на пороге своей неповторимой судьбы и славы.
3
На третий год войны в Париже умер дядя Рука. Канули в небытие его жа лобы на сердце (оказавшиеся пророческими), щегольские трости, туфли на высоком каблуке, отцовская к нему нелюбовь и дядюшкина привязанность к племяннику Владимиру. Юный Набоков унаследовал загородный дом в Рождествено, семьсот десятин земли и состояние, которое делало его миллионером. По завещанию, составленному загодя, кое-что досталось также Ольге и Сергею, однако Владимира Дмитриевича вовсе не радовало, что на заносчивого сына внезапно свалилось такое богатство.
Вопреки романтическим канонам, к тому времени, как у Набокова появились собственные средства, он потерял любимую девушку. Ближе к осени Набоков и Люся начали отдаляться друг от друга. Судя по всему, молодых людей попросту развела жизнь. Люся пообещала матери, что займется поисками работы; Владимир вернулся в Те- нишевское училище. Предполагаемая женитьба, в которую Люся, кажется, верила еще меньше, чем он сам, так и не состоялась. Владимира увлекла череда любовных интриг: от приключений на одну ночь до более серьезных отношений, причем первое не всегда исключало второе.
двенадцать миллионов человек) Россия платила соответствующим числом потерь. В общей сложности война унесет около двух миллионов жизней россиян — итог, с которым сравнимы только потери Германии. При такой страшной статистике стихийный патриотизм, наблюдавшийся в первые месяцы боевых действий, ожидаемо пошел на спад.
В конце 1916 года недовольство политикой царского режима стремительно нарастало. То и дело вспыхивали стачки и антивоенные митинги. В феврале петроградские ткачихи устроили манифестацию, протестуя против военных ограничений и требуя увеличить хлебный паек. К ним присоединились рабочие военных заводов. Сначала более ста, а потом и более трехсот тысяч бастующих вышли на улицы города. Полиция не сумела восстановить порядок, вызвали гвардейские полки. Но и это не помогло. Солдаты взбунтовались и отказались стрелять по демонстрантам.
Протестующие заняли Невский проспект. Через двенадцать лет после ареста руководителя Петербургского совета Троцкого меньшевики возродили эту запрещенную организацию и поддержали требование низложить монархию.
Если война для Владимира Набокова проходила где- то за кулисами, то революция разворачивалась непосредственно на авансцене. В 1905-м с деревьев перед Исаакием попадали сбитые ружейными залпами дети, а в марте 1917го на площадь вышли взрослые мужчины, готовые пролить на брусчатку еще больше крови, но победить там, где они проиграли двенадцать лет назад.
Квартал Набоковых, где находились собор, Военное министерство и здание Адмиралтейства, был последним рубежом, на котором пока сдерживали натиск революционных сил. Осажденные чиновники лихорадочно слали на фронт депеши, надеясь получить хоть какую-то поддержку вдобавок к той, которую обеспечивали последние верные царю полки, сосредоточенные вокруг Исаакия.
Однако помощь не приходила. На Большой Морской стреляли. Над Адмиралтейством вывесили красный флаг. За уличными перестрелками и столкновениями, которые то вспыхивали, то стихали в революционном году, Набоков наблюдал со второго этажа. Из эркерного окна материнского будуара он видел, как два солдата, перебежками добравшись до трупа мужчины, перекладывали его на носилки, отбиваясь от мародера, стаскивавшего с мертвого сапоги. Россия воевала уже третий год, но в своих воспоминаниях Набоков отметит, что тогда впервые увидел убитого человека.
В конечном итоге война и порожденные ею нехватка продовольствия и репрессии спровоцировали то, чего удалось избежать больше десяти лет назад. Петроград поднял мятеж. Царя в столице не было, но всем стало ясно, что время его власти кончилось. Николай II, Император и Самодержец Всероссийский, отрекся от престола в пользу сына, но затем изменил решение и отдал престол брату, великому князю Михаилу Александровичу. Николай понимал, что ему, скорее всего, придется уехать из России, и не хотел оставлять несовершеннолетнего, больного гемофилией сына во главе государства.
Михаил от императорской короны отказался. В. Д. Набоков, юридический авторитет которого был непререкаем, помогал составить акт о «непринятии престола», передававший власть — до проведения выборов — временному органу управления. 16 марта 1917 года более чем трехвековому правлению Романовых пришел конец.
Петроградский совет издавал приказ за приказом; оппозиционные партии занялись формированием Временного правительства России. В первые дни после революции в Петроград вернулся из ачинской ссылки, седьмой по счету, Иосиф Сталин. Он был одним из руководителей ЦК РСДРП, членом редколлегии газеты «Правда» и поначалу поддерживал Временное правительство.
До Ленина, жившего тогда в Цюрихе, доходили слухи о революции, но он отказывался им верить. После сибирской ссылки он почти не бывал в России, однако теперь понимал, что должен немедленно вернуться. В телеграммах, летевших в Петроград, он снова и снова повторял, что революционеры не должны идти ни на какие уступки — ни при каких обстоятельствах нельзя поддерживать решения, допускающие продолжение войны.
Война оставалась жестокой реальностью, с которой приходилось считаться. Чтобы вернуться в Россию, Ленину требовалось пересечь территорию, на которой он считался пособником врага, подлежащим аресту и содержанию в концентрационном лагере. Примерив тюремную робу в 1914-м, Ульянов не горел желанием повторять опыт. Он предложил, чтобы его включили в списки обмена пленными: Временное правительство потребует, чтобы его беспрепятственно пропустили через немецкую территорию, а взамен отпустит немецких граждан. Однако друг Набокова, министр иностранных дел Павел Милюков, хлопотать о возвращении Ленина отказался.
Ленин воспользовался другими каналами и обнаружил, что немцы (несомненно, представлявшие, какое воздействие он окажет на трещавшую по всем швам империю) рады гарантировать ему и другим политическим эмигрантам беспрепятственный транзит по своей территории. Таким образом, вместо того чтобы попасть в немецкий лагерь, Ульянов свободно проехал по стране, по дороге, чтобы наверстать упущенное время, читая газеты. Временное правительство, управляющим делами которого назначили В. Д. Набокова, пребывало в уверенности, что после такого путешествия Ленин будет дискредитирован как немецкий шпион, и не предприняло никаких мер, чтобы помешать его возвращению.
Когда поезд Ленина прибыл на Финляндский вокзал, на перроне его встречали тысячи ликующих соратников и почетный караул матросов. Но Ленин негодовал на своих однопартийцев. Вместо поздравлений, которых ожидали большевики, они выслушали заявление Ленина, что их одурачили. Шагая по перрону к выходу, он пренебрежительно отмахнулся от соратника-социалиста, умолявшего о сотрудничестве. На привокзальной площади Ленин забрался на броневик и провозгласил, что в первую очередь нужно лишить всякой поддержки Временное правительство. Ленинская партия большевиков и кадеты В. Д. Набокова десять лет вместе сражались против царского самодержавия, но общих позиций так и не выработали. Теперь, когда царизм ушел в прошлое, будущее России оказалось открыто всем ветрам.
4
Когда над Россией сгустились революционные тучи, Лев Троцкий тоже находился за границей. Отречение царя от престола застало его в Нью-Йорке, где он занимался журналистикой. Он спешно засобирался домой.
Его корабль вышел в рейс по расписанию, но был задержан в канадском порту Галифакс, где Троцкого, его жену и сыновей сняли с судна. Троцкий и еще пятеро российских социалистов были интернированы в концентрационный лагерь под Амхерстом. Лагерем руководил британский полковник, ветеран бурской войны. «Вот вам и британская демократия», — писал Троцкий.
Вместе с восемьюстами пленными немецкими матросами и группой гражданских лиц, интернированных как пособники врага, он был помещен за колючую проволоку, в ветхое здание бывшего чугунолитейного завода. Троцкий отчаянно протестовал. Какие обвинения ему предъявляют? Никакой он не пособник, а мирный житель, преступлений не совершал. Лев Давидович пытался связаться с Временным правительством через российского консула в Монреале, писал британскому премьер-министру — тщетно. Министр иностранных дел России Павел Милюков потребовал было его освобождения, но через два дня передумал и отозвал запрос.
Слухи об аресте Троцкого просочились за пределы Канады, и по всему миру зазвучали призывы освободить его. Когда новости дошли до Петрограда, британский посол объявил Троцкого германским агентом. Временное правительство стояло перед дилеммой: учитывая, что Троцкий отрицает полномочия и без того шаткой действующей власти и, вернувшись, попытается ее свергнуть, стоит ли идти навстречу своим более радикальным союзникам и ходатайствовать о его освобождении?
Военные действия продолжались — Временное правительство не планировало выхода России из войны.
Троцкий, выступавший за прекращение бойни, представлял серьезную угрозу. Но давление общества, жаждавшего его освобождения, было слишком сильным. Через месяц после того, как судно Троцкого вышло из нью-йоркской гавани, Льва Давидовича выпустили из лагеря. К маю он вернулся в Петроград.
В первые дни по возвращении на родину Троцкий написал памфлет о своем пребывании в концлагере. Подобно Владимиру Набокову, он навсегда запомнил лагеря Первой мировой, но использовал эти воспоминания гораздо раньше и в более жесткой форме.
Не успел закончиться один кризис, как начался другой. У солдат Временное правительство не пользовалось особой поддержкой, потому что выступало за продолжение войны. В ходе июльского кризиса кадеты, включая В. Д. Набокова, вышли из состава правительства. Немедленно вспыхнуло большевистское восстание, и лишь в последний момент его удалось подавить силами кавалерийского полка, сохранившего верность Временному правительству. Поговаривали об аресте Ленина. Троцкого в самом деле арестовали и отправили в «Кресты», где несколько лет назад сидел В. Д. Набоков. Однако, как пишет Набоков, от «ликвидации «Ленина и К°» правительство отказалось.
В результате восстания социалисты добились новых уступок, и во главе правительства встал Александр Федорович Керенский. Коротко стриженный, близорукий, вспыльчивый, Керенский делал судорожные попытки то успокоить народ, то вдохнуть в правительство достаточно веры, чтобы оно протянуло до осенних выборов.
а его деятельность — пагубной для державы, как и тех, кто видел в его стремлении к стабильности страх перед социальными переменами.
Перспективы демократии в России виделись той осенью в настолько мрачном свете, что у В. Д. Набокова, всю жизнь боровшегося против смертной казни, дрогнула рука и он поддержал введение высшей меры наказания в армии, которую, как ему казалось, наводнили революционные агитаторы. В сентябре он с изумлением слушал яростные прения, вспыхнувшие среди политических лидеров по поводу того, следует ли запретить пришивать на мундиры старые пуговицы с изображением двуглавого орла. Сперва надежды России обманули цари, а теперь — Временное правительство. Всенародные выборы Учредительного собрания опять откладывались, на этот раз до ноября.
В тот год в сердце терпящей крах империи Владимиру Набокову исполнилось восемнадцать. В ее руинах уже начинало зарождаться будущее России, и до новых концентрационных лагерей оставалось не больше года.
Тем не менее творившаяся в стране неразбериха задевала Набокова только вскользь. Позднее он вспоминал, что за нежелание принимать участие в политической жизни России тенишевские учителя и одноклассники называли его иностранцем. Ничего примечательного с ним не происходило. В мае петроградские врачи сделали ему операцию по удалению аппендикса; летом он, как обычно, отправился в Выру. В Петроград Владимир вернулся вместе со школьным товарищем. Он продолжал писать стихи, воспевал свою новую любовь — утонченную Еву Любржинскую, которую встретил в Финляндии накануне революции.
Если те, кто, в отличие от молодого Набокова, интересовался политикой, ждали, затаив дух, выборов, то история и большевики ждать не собирались. Временному правительству верили все меньше, и в первую неделю ноября отряды большевиков, взяв под контроль все стратегические пункты столицы, предприняли новую попытку захватить власть. Следующим утром выяснилось, что у Керенского, заявлявшего, что он располагает силами, способными подавить подобный мятеж, вообще нет никакой поддержки.
В. Д. Набоков отправился в Зимний дворец, желая понять, что собирается предпринять правительство. Узнав, что делать никто ничего не собирается, он ушел. Через несколько минут в здание ворвались большевики. Дворец опечатали, правительство распустили, а его членов отправили в Петропавловскую крепость. Великой битвы за контроль над городом и Россией не вышло. Никто не встал грудью на защиту правительства и его лидера. Александра Керенского видели в открытой машине, которая мчала его к югу, вон из Петрограда. Власть захватили большевики.
Отец Набокова остался в Петрограде в качестве главы избирательной комиссии, отказываясь признавать власть большевиков и до последнего возлагая надежды на волю избирателей. От выборов, которых многие ждали с таким нетерпением, отмахнуться было непросто.
По всей России продолжались мародерство и передел собственности. Ночами, засиживаясь над поэтической тетрадью, Набоков слышал треск пулеметных очередей. Однажды днем во время беспорядков в окно первого этажа в дом проникли вооруженные люди: они решили, что Владимир, который просто колотил отцовскую боксерскую грушу, стреляет по ним. Слуга убедил их не мстить юноше, чем спас Володю от политической расправы.
Набоков окончил училище, сдав экзамены на несколько недель раньше срока. (Правда, его отметки немного недотягивали до идеальных результатов, которые двадцать лет назад показал на экзаменах Ленин.) В семье планировали, что Владимир и Сергей поступят в английские университеты, но сейчас это вряд ли было возможно. К тому же в Петрограде мальчиков невозможно было бесконечно защищать от реалий революции: назревала повальная мобилизация в Красную армию, и тех, кто не хотел служить, забирали насильно.
За десять дней до выборов Владимир Набоков и его брат Сергей стояли на перроне перед отцом. Тот перекрестил обоих и вздохнул: кто знает, суждено ли еще увидеться. Поезд вез братьев на юг. Солдаты, покинувшие фронтовые окопы, ехали на крышах вагонов, спали в коридорах и пытались вломиться в купе первого класса, в котором заперлись Владимир и Сергей. Ехавшие на крыше мочились в вентиляционные отверстия. Когда солдаты все-таки ворвались в купе, их глазам предстал Сергей, талантливо изобразивший симптомы свирепствовавшей тогда тифозной горячки. Этот обман спас братьев Набоковых.
Свободные выборы состоялись в положенное время, в конце ноября 1917 года; тридцать три миллиона избирателей сказали свое слово. Понадобилось несколько недель, чтобы подсчитать голоса, и, когда обнародовали цифры, оказалось, что подавляющее большинство набрали эсеры; за их главных соперников, большевиков, проголосовала всего четверть избирателей. Прежде популярная партия кадетов получила и того меньший процент поддержки. Разочарованные большевики заявили, что результаты выборов не имеют значения, поскольку вся власть должна быть передана революционным Советам, которые, по их мнению, реально представляли народную волю.
Через неделю после выборов всех членов избирательной комиссии, в том числе и Владимира Николаевича, арестовали. Пять дней их держали в тюрьме, запугивали, а на шестой неожиданно выпустили. В. Д. Набоков понимал, что в столице не добьется ничего, кроме повторного ареста. Жена и трое младших детей уже уехали вслед за Владимиром и Сергеем в Крым. Пришла пора и ему покинуть Петроград.
18 января 1918 года Учредительное собрание, сформированное в результате первых в России всенародных выборов, собралось на свое первое заседание. Пусть партия кадетов и осталась за бортом, но все же теплилась надежда, что выборы прошли не напрасно, что избранные депутаты найдут приемлемый способ продвижения вперед, к постимперской России.
Но большевики потребовали принять написанную Лениным «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Собрание отказалось. Большевики и вступившие с ними в сговор эсеры покинули заседание. На следующий день двери Таврического дворца были заперты, а собрание разогнано. Российская демократия, не успев толком родиться, скончалась.
5
В Крыму кадеты и монархисты оказались фактически на птичьих правах. Мать царя Николая, вдовствующая императрица, жила вместе с несколькими придворными неподалеку от Ялты — более чем скромно.
Номинально полуостров находился под контролем большевиков. Революционным солдатам не терпелось продемонстрировать свою готовность защищать новый порядок от любых оппонентов. Тех, в ком подозревали врагов, связывали, вывозили на баржах в Черное море и выбрасывали за борт.
здесь все казалось ему чужим. Его приводили в замешательство призывающие к молитве крики муэдзина, рев ослов, миндальные деревья, кусты олеандра и горы, спускающиеся к самому морю. Пришедшее в Крым через тысячи верст с севера грустное письмо от Люси только усиливало ощущение изгнанничества.
Вскоре в Крым приехала Елена Ивановна с Ольгой, Еленой и шестилетним Кириллом, а позже, в декабре, к ним присоединился отец. Семья устроилась на зимовье в семи с половиной верстах от курортной Ялты, в гостевом доме графини Паниной, поместье которой когда-то посещал Толстой. Владимир Дмитриевич, опасавшийся большевистских репрессий, скрывал, кто он такой, но имени не сменил — выдавал себя за специалиста по легочным заболеваниям, доктора Набокова.
В июне тела некоторых жертв прибило к берегу. Той весной в Крым вторглись немцы, и, когда водолазы кайзера Вильгельма взялись прочесывать гавань, в городе заговорили о мертвецах, стоящих под водой. Набоков живо представлял себе, как они колышутся над морским дном, сбившись в толпу, кое-где уже белея костями, воздев руки к невидимому небу, немые, но будто переговаривающиеся друг с другом. В июле он написал стихотворение об утопленниках, в котором его затягивало в подводный мир и он вместе с погибшими давал клятву ничего не забыть.
Насилие внешнего мира постепенно просачивалось в творчество Набокова. В Крыму он все еще обращается в стихах к серафимам и ангелам-хранителям, но уже не может игнорировать перемены, сотрясающие Россию. Эхо этой жестокости отныне всегда будет слышаться в его стихах. В ответ на оду революции — «Двенадцать» Александра Блока, в финале которой Иисус Христос ведет большевистских революционеров на Петроград, — Набоков написал поэму «Двое» — о молодых супругах, которые, спасаясь от двенадцати озверевших крестьян, бегут в метель и умирают.
В июле 1918 года в Екатеринбурге казнят царя, его жену и детей. Ликвидировав одного потенциального врага, большевики сталкиваются с новыми угрозами. Эсеры протестуют против диктатуры большевиков. Идея всемирной пролетарской революции (которая, по мнению Ленина, должна была немедленно начаться в Европе) воплощаться в жизнь не спешит. Прямая дорога к новой России, о которой грезил Ленин, тоже оказывается миражом. На востоке и юге поднимается и крепнет антибольшевистское белогвардейское движение.
отдыхающие в ожидании будущих боев, известный живописец, балетный танцовщик и несколько молодых женщин. Изрядное количество местного вина убаюкивает юношей, служа легкомысленным и чуть нереальным фоном пляжным вечеринкам и пикникам. Стихи сами просятся на бумагу. Воображая, что сердцем он по-прежнему верен Люсе, Набоков не без стыда наслаждается обществом крымских прелестниц. Тем временем совсем рядом мировая война стремительно перерастала в гражданскую междоусобицу.
возможность евреев селиться за пределами ряда областей Украины, Литвы и Польши. Временное правительство сняло эти ограничения, но фронты Гражданской войны проходили по территориям, на которых плотность еврейского населения исторически была самой высокой в стране.
В умах многих русских и европейцев — даже тех, кто не был скован предрассудками, — иудаизм настолько прочно ассоциировался с революционной деятельностью, что защищать многочисленные еврейские поселения становилось все труднее. Появлялись плакаты, изображавшие еврея Троцкого горбоносым чудовищем, командующим расправой над русскими, звучал лозунг: «Бей жидов, спасай Россию!» За годы Гражданской войны белогвардейцы осуществили не одну сотню погромов.
Британский министр вооружений Уинстон Черчилль, уведомленный премьер-министром Ллойдом Джорджем о бесчинствах антисемитов, предупреждал своих так называемых союзников, что продолжение резни обернется для них прекращением поставок оружия и потерей поддержки. Белогвардейцам не уступали в жестокости и украинские сепаратисты. Их борьба за независимость под предводительством Симона Петлюры стоила жизни десяткам тысяч евреев. Даже красноармейцы, вроде бы выступавшие в поддержку угнетенных нацменьшинств и осуждавшие жестокость белогвардейцев, организовали более сотни погромов. Несмотря на создание еврейской милиции и попытки совместной с Красной армией организации самообороны, на Украине, по приблизительным оценкам, в Гражданскую войну было убито от пятидесяти до ста тысяч евреев.
Подчеркнем еще раз: знак равенства между революцией и евреями ставили даже самые беспристрастные умы. В критическом, но честном рассказе В. Д. Набокова о Керенском и других деятелях Временного правительства снова и снова проскальзывают странные оценки и выражения. Он пишет о том, что после революции путь к воротам Думы преграждают «молодые люди еврейского типа», или ни с того ни с сего отмечает, что в Совете старшин Государственной думы было так много евреев, что его «можно было смело назвать синедрионом». Евреи отличаются скрытным или «лакейским» поведением — составляют документы за спиной у В. Д. Набокова или маскируют еврейское происхождение под нейтральными псевдонимами. В другом отступлении Набоков описывает «наглую еврейскую физиономию», принадлежащую «отвратительной фигуре» революцио- нера-большевика.
настроениями, что даже Владимир Дмитриевич не смог удержаться от навешивания гнусных ярлыков, наряду с большевиками обвиняя в революционной жестокости евреев.
Один из ближайших товарищей Набокова по Тени- шевскому училищу — еврей Самуил Розов — позднее вспоминал, что в отношении его друга к вопросам крови и веры никогда не было предвзятости. Однако в 1919 году в дебатах о революции на всех уровнях возобладала тенденция противопоставлять евреев «настоящим» русским.
6
Пока на Украине бушевали погромы, в России укоренялся более практичный и современный вид расправы. Побывав в британском концлагере, Троцкий проникся «жгучей ненавистью к англичанам», что не помешало ему взять на вооружение их методы. На третьем месяце командования Красной армией Троцкий предложил сгонять военнопленных в концентрационные лагеря, а через несколько дней дополнил свой проект пунктом, согласно которому в подобные заведения следовало заключать и представителей буржуазии, используя их на «черных» работах: «чистить бараки, лагеря, улицы, рыть траншеи и т. д.». Примерно то же самое происходило в лагерях союзников, в том числе канадцев. Троцкий не забыл, что в Амхерсте ему приходилось «подметать полы, чистить картошку, мыть посуду и убирать в общем туалете».
Ленин тоже быстро понял, что концентрационные лагеря можно с успехом использовать в качестве инструмента революции. В телеграмме, отправленной на место антибольшевистского восстания, он призвал к массовому террору против оппонентов и посоветовал запереть подозрительных субъектов «в концентрационный лагерь вне города».
После выхода России из войны многих военнопленных и «враждебных иностранцев» освободили. Концентрационные лагеря со своим коммунальным бытом, неофициальным статусом и опытом принудительного труда перешли в распоряжение ЧК — новой тайной полиции, одной из главных задач которой было сеять среди населения страх.
и высылка в «особые лагеря».
В колониях имперских держав в лагерях по большей части держали представителей местного населения. Когда лагеря перекочевали в Европу, в них, за редким исключением, заключали иностранных граждан и военнопленных. Россия вписала в историю концлагерей новую главу — при власти большевиков основной контингент интернированных составили собственные граждане. Позднее в романе «Под знаком незаконнорожденных» Набоков сформулирует это так: «Хотя система удержания человека в заложниках так же стара, как самая старая из войн, в ней возникает свежая нота, когда тираническое государство ведет войну со своими подданными и может держать в заложниках любого из собственных граждан без ограничений со стороны закона».
В зрелом возрасте Набоков будет говорить об эре кровопролития и концентрационных лагерей, начавшейся после захвата власти большевиками. Вину за появление в России первых после революции лагерей он будет упорно возлагать на Ленина и в той или иной форме возвращаться к этой теме в своих произведениях на протяжении следующих пятидесяти лет.
В дни короткого затишья перед бурей Владимир Набоков гонялся по черноморским взгорьям за бабочками. Однажды, когда он выглядывал в кустах редкие экземпляры, перед ним возник вооруженный солдат. Он заподозрил, что бабочки — лишь предлог для совсем иной, куда менее невинной деятельности. Что, если парень подает сачком сигналы стоящим на рейде британским судам? Однако юный энтомолог — тощий, кожа да кости, — сумел спасти и себя, и сачок. Видимо, Набоков был достаточно убедителен: Бойд отмечает, что в конце концов солдат даже вернул ему пойманных бабочек.
В стихах Владимира, прежде посвященных исключительно делам сердечным, зазвучала тема истории, вершившейся у него на глазах. Набокова стали печатать местные газеты. Над страной сгущались тучи, но здесь, в солнечном Крыму, все еще сохранялась иллюзия, что от страшного грядущего можно спрятаться. Владимир ощущал свое духовное родство с Пушкиным, сто лет назад сосланным в те же места. В калейдоскопе романтических встреч и всевозможных развлечений он нашел время для сценического дебюта в маленьком, но пользовавшемся популярностью загородном театре. Он слал письма Люсе, не зная, что она уже уехала из Петрограда, а она писала ему, удивляясь, почему он не отвечает. Потом письма нашли адресатов, и Набоков задумался, не вступить ли в ряды Белой армии, чтобы вместе с ней добраться до украинского хутора, где теперь жила Люся.
в школу. Набоков получил возможность пользоваться библиотекой — и в доме, и в Ялте.
Немцы (позднее к ним присоединились войска союзников) удерживали Красную армию на подступах к полуострову, благодаря чему беспечная жизнь Владимира Набокова продлилась еще год. В ноябре 1918 года было сформировано Крымское краевое правительство, и отец Набокова вернулся в политику, заняв пост министра юстиции. Краевое правительство просуществовало всего несколько месяцев, после чего трения между союзниками, деморализация армии и нестабильность молодой демократии привели к повторению краха Временного правительства, только в уменьшенном масштабе. Девятнадцатилетнему Владимиру запомнилось, что отец называл себя министром «минимального правосудия». В самом деле, на юге, где краевое правительство действовало под защитой Добровольческой армии, вершить справедливый суд и привлекать к ответственности военных преступников было трудно, если вообще возможно. Кроме того, на В.Д. Набокова — члена правительства, руководимого «еврейскими и татарскими элементами», многие смотрели косо. Все его успехи свелись к некоторым преобразованиям в области местной судебной системы.
Владимира Набокова окружала сказочная красота «Тысячи и одной ночи», но романтика на глазах истончалась до полной прозрачности, открывая зияющую бездну будущего. Родителям все труднее было оберегать сына; жестокость мира и попытки спастись от нее вскоре сделались лейтмотивом жизни Набокова и доминирующей чертой его творчества.
В крымских театрах и кафе еще собирались офицеры несущей крупные потери Белой гвардии. Но скоро сюда нагрянет Красная армия, и беженцам придется спешно покидать временное пристанище, чтобы рассеяться по всему миру — от Европы до Китая и Америки.
Удастся это не всем. Ближе к концу зимы на севере Крыма кавалерийский отряд двоюродного брата Набокова Юрия Рауша фон Траубенберга напоролся на большевистский пулемет, оборвавший его короткую жизнь. Война все-таки дотянулась до девятнадцатилетнего Набокова — Владимир нес гроб родственника и лучшего друга, погибшего от руки соотечественников.
детей, рожденных той страшной зимой — в их числе был и Александр Солженицын, — уже предопределилась. Они будут расти в стране, вычеркнувшей из своей истории память о царях и Российской империи.
Ситуация быстро ухудшалась, и Набоковы отправились на запад, к Севастополю. Автомобиль петлял по горному серпантину, так что пассажиров нещадно тошнило, особенно Сергея и Елену, которые ехали, свесив голову из окон. Пробыв два дня в портовом городе, Набоковы вместе с семьями министров краевого правительства сели на корабль, но отплыть не успели — из-за ложных обвинений в нецелевом использовании Севастопольского фонда их вынудили сойти на берег. На грузовое судно «Надежда» они попали, когда порт уже был захвачен большевиками. Набоковы — Владимир Дмитриевич и Елена Ивановна, Владимир и Сергей, Ольга, Елена и Кирилл — спаслись; с ними была гувернантка и компаньонка Евгения Гофельд, с 1914 года ведавшая домашним хозяйством.
У них почти ничего не оставалось, кроме горстки драгоценностей, которые горничная сгребла с туалетного столика, когда семья бежала из Петрограда. Украшения, с которыми играл маленький Володя, некоторое время хранились в закопанной в землю бутылке. Теперь они лежали в несессере из свиной кожи, когда-то сопровождавшем Елену Ивановну в свадебное путешествие.
о жизни и реальной действительности, понимал, что человеку порой приходится выбирать из двух зол. Что сулит ему будущее? На этот вопрос у него не было ответа.
Всего за несколько дней до своего двадцатилетия Владимир оставил родину, стремительно погружавшуюся в пучину бед: безумие большевиков, гангрену лагерей и оголтелый антисемитизм. Пережитое навсегда впечатается в его память, создав основу формирования его уникального внутреннего мира.