Сакун С. В.: Гамбит Сирина (сборник статей)
Несколько замечаний к проблеме спиритуализма в романе В. Набокова "Защита Лужина"

Несколько замечаний к проблеме спиритуализма в романе В. Набокова «Защита Лужина».

Проявляются некоторые черты спиритуалистической темы в романе, иллюстрирующие её ироническую литературную преемственность. Определяется роль этой темы в романе как обыгрывание особенностей превращенного восприятия и сознания главного героя.

Моделируя особый тип восприятия «реальности» Лужиным, В. Набоков, в качестве тематического оттенка использует проблему спиритуализма.

А поскольку спиритическая тема в современной критической литературе, порой со всею серьезностью, на заглавных ролях используется в интерпретационных моделях набоковских произведений остановимся на ней подробнее. Каково же положение спиритической темы в романе? Так Б. Бойд настаивает на основном, структурообразующем характере этой темы. Отказываясь рассматривать собственно шахматный узор в этом шахматном романе, он сосредотачивает свое внимание на теме спиритических манипуляций. По Б. Бойду скрытая интрига романа заключена в потустороннем влиянии душ умершего деда и отца на судьбу внука и сына – Лужина младшего. «Мне представляется, - пишет Б. Бойд - что В. Набоков предлагает нам вычитывать в головоломных узорах самой ткани романа «Защита Лужина» то, что мы не найдем в тексте: покойный дед Лужина каким-то образом приводит внука к шахматам, а покойный отец соединяет сына с женщиной, на которой тот женится»[1]. Однако сосредоточившись на вычитывании/вчитывании спиритической механики, он не замечает собственно набоковской нюансировки этой темы в романе, вне поля его зрения остается целый ряд акцентов, намеков, указаний и аллюзий, раскрывающих ироническую интонацию набоковского видения общеупотребимого спиритуализма. Рассмотрим вкратце, спиритуалистическую тему именно таковой, какой она представлена в самом тексте романа. Тем более что этот краткий экскурс в спиритическую «тайнопись» книги лежит в целом в русле общей логики смысловой интерпретации романа.

перевернутое (инверсионное) восприятие Лужиным реальности и грезы (сновидения, призрачности, потусторонности), участвуя в прорисовке В. Набоковым сущности превращения лужинского «сознания». С другой же стороны разработка этой темы в романе указывает читателю на отдаленный смысловой горизонт в его подтексте, связанный с обнажением и развенчанием инфернальных оснований человеческого бытия.

Повторю еще раз: полной, подлинной, окончательной реальностью для Лужина, после октябрьского психологического кризиса, являются только шахматы, весь же окружающий мир, мир природный и человеческий – это только сновидческая греза, бессмысленный и хаотический мир видимостей, призраков, (основа спиритической темы), мир, лишь шахматно-символически, проявляющий (представляющий) подлинную шахматную реальность. Семь ходов на шахматной доске жизни королевского черного коня – Лужина, три из которых – его собственные ходы, мистико-символически разыгрываются перед его глазами в пространстве для него ирреальном, сновидческом, потустороннем, где всегда «много всяких деревянных вещиц, принимавших, если долго смотреть на них, очень определенные очертания»(170). Уловить это смутно символическое послание «с того света», разгадать его и употребить полученное знание в своей «реальной», «практической» шахматной жизни, найти защиту против неведомой опасности – вот задача первостепенной важности, последний смысл жизни Лужина.

И именно иронически сниженная спиритическая тема позволяет оттенить это своеобразное положение главного героя в романе.

«спирит», не сознающий собственного дара «медиум», одновременно пребывающий в двух планах бытия раскрытого ему в такой форме его безумием. И не только он постоянно пребывает в мире призраков, но и его автор, подыгрывая ему, комментируя его состояние, вводит в мелодию его судьбы спиритическую интонацию. «Спиритические» детали присутствуют в нескольких местах романа, что утверждает нас в мысли об их не случайности и взаимосвязанности. Это и «призраки» [2] окружающие Лужина, отчасти управляющие им, это и «порхающие», «незримые руки» в церкви, поддерживающие свадебный венец[3] (детали уже отмеченные в критической литературе и получившие разной степени убедительности интерпретации). Это и цепь «спиритических» аллюзий, еще не замеченная критикой, в сцене благотворительного бала. Эта сцена, столь отчетливо отягчена инфернальной нюансировкой, что переполняющая её спиритическая тема получает вполне определенную оценочную интонацию.

Итак, обратимся непосредственно к роману, где, как круги на воде, расходятся вокруг вброшенного в текст хозяина ликерной фабрики спиритически значимые образы, намеки, описания.

«Спиритическая тема» отчетливо проявляется, когда перед нами «мелким бесом» предстает «Олег Сергеевич Смирновский, теософ и хозяин ликерной фабрики»(171). Отметьте это ироническое снижение образа, т. е. изготовитель опьяняющих снадобий (сладеньких и общеупотребимых (особенно предпочитаемых дамами)) для души и тела. Одного этого господина вполне довольно для протрезвления взглядов на набоковский «спиритизм». Искушенный в столоверчении Смирновский, в ответ на просьбу Лужиной «привести к ней несколько интересных, свободомыслящих людей», ответил, что в кругах политических он «не вращается … и стал порицать подобное вращение и быстро объяснил, что вращается в других кругах, где вращение необходимо, и у Лужиной неприятно закружилась голова, как в Луна-парке на вращающемся диске»(231-232). («"Бал", - произнес Лужин и представил себе много, много кружащихся пар»(211)).

Первыми (и последними), задавая атмосферу празднику, на балу их встречают (и провожают) гардеробщицы которые «принимали и уносили вещи, как спящих детей»(211) («гардеробщица, как сомнамбула, искала вещи...»(215)). Затем, преобразившаяся как в русской сказке, перед ними предстала «теща, помолодевшая, румяная, в великолепном, сверкающем кокошнике»(211), а рядом «на другом столе, около разноцветно освещенной елки, было лотерейное нагромождениесамовар в красно-синих бликах со стороны елки, куклы в сарафанах, граммофон, ликеры (дар Смирновского)». коллекция русской мишуры зрительно-осязаемо продолжающая сновидческую тему русского миража в квартире тестя и тещи, где были «и огромный медью сияющий самовар»(167) и «большое деревянное яйцо в золотых разводах (томбольный^[4] выигрыш на благотворительном балу»(165) А «на многочисленных столиках, полочках, поставцах были всякие нарядные вещицы, что-то вроде увесистых рублей серебрилось в горке, и павлинье перо торчало из-за рамы зеркала. И было много картин на стенах, - опять бабы в цветных платках, золотой богатырь на белом битюге, избы под синими пуховиками снега...»(164) Или же определенно знаковая роль «особой »(173) в сцене, где уже вполне определившийся Лужин понимает сновидческую, призрачную природу сарафанной атмосферы родительской квартиры невесты. «"В хорошем сне мы живем". Он посмотрел вокруг себя, увидел стол и лица сидящих, отражение их в самоваре - в особой самоварной перспективе - и с большим облегчением добавил: "Значит, и это тоже сон? эти господа - сон" "Тише, тише, что вы лопочете", - беспокойно зашептала она, и Лужин подумал, что она права, не надо спугивать сновидение, пусть они посидят, эти люди, до поры до времени. Но самым замечательным в этом сне было то, что кругом, по-видимому, Россия, из которой давненько выехал. Жители сна, веселые люди, пившие чай, разговаривали по-русски, и сахарница была точь-в-точь такая же, как та, из которой он черпал сахарную пудру на веранде, в летний малиновый вечер, много лет тому назад. Это возвращение в Россию Лужин отметил с интересом, с удовольствием»(173). То есть вот, примерно, какая совокупность мыслей, чувств и ощущений снова возникла в сознании Лужина увидевшего на бале свою тещу и томбольный стол. А вокруг, вращение, кружение. От танцующих, толкающихся пар к томболе, от томболы подальше в угол, под лестницу укрывается Лужин. Здесь же, на балу присутствует и, незамеченный Лужиным, инфернальный «хозяин» его судьбы, «злой дух»(194) – Валентинов[5]: «дамы (кинематографические актрисы – С. С.) напоказ улыбались, и кавалеры их - трое раскормленных мужчин режиссерско-купеческого образца Один из этих мужчин показался ей особенно противным: белозубый, с сияющими карими глазами^[6]; покончив с лакеем, он громко стал рассказывать что-то, вставляя в русскую речь самые истасканные немецкие словечки»(212). Кружащиеся призраки ведут бестолковые, полные вымысла беседы: «Довольно красивая, но скучная молодая дама. И этот странный брак с каким-то неудачным музыкантом или что-то вроде этого. "Как вы сказали - бывший социалист? Игрок? Вы у них бываете, Олег Сергеевич?"»(213). Беседы, завершающиеся появлением опасного призрака из лужинского детства еще одного «мелкого беса» опекающего Лужина – отъявленного вруна и фантазера – Петрищева. Интересна реакция Лужина на его появление: «Главное, не надо смотреть», - глухо произнес Лужин, устроив из ладоней подобие шор»(213), вызывающая в памяти подобную защиту Хомы Брута от нападения нечистой силы в Гоголевском «Вие», и восходящую к древним мифам и верованиям[7].

И здесь перед нами протягивается более емкая и изящная «спиритическая» линия, от томбольного выигрыша Лужина к его однокласснику Петрищеву. Проявим ее. Итак, Лужин «выиграл детскую книжку, какого-то "Кота-Мурлыку", и, не зная, что с ней делать, оставил ее на чьем-то столике»(212). «Кот-Мурлыка» - псевдоним Николая Петровича Вагнера, русского зоолога и автора сентиментальных детских сказок[8] (вспомним «педагогическое» творчество Лужина старшего). Н. П. Вагнер – несомненно был известен В. Набокову своими исследованиями насекомых: статьей "Самопроизвольное размножение гусениц у насекомых" где впервые описано явление педогенезиса, работой над нервно-электрическими токами в крыльях бабочек и др..

Но надо сказать, что фигура Н. П. Вагнера скрывающаяся за авторским псевдонимом выигранной в томболу Лужиным «детской книжки» отличалась эпатирующей неоднозначностью, отразившейся в целом ряде тематических линий набоковского романа. Отметим здесь также и инфернально-лотерейное, органично согласующееся с общей атмосферой бала появление этого предмета скрытой ассоциации к Вагнеру.

«Кота-Мурлыки» отзывается в теме одиночества маленького Лужина в семье, насилия и унижений его в школе. Позднее эта тема была развита и усугублена в детских рассказах Ф. Сологуба, отчетливым образно-тематическим перекличкам набоковского романа с которыми следует уделить особое внимание.

Другой скандально неприемлемой для Набокова чертой общественно-политических взглядов Вагнера был его воинствующий антисемитизм. Нашедший законченное выражение в его позднем, большом, но сумбурном романе «Тёмный путь»[9]. Напомним, что антисемитскими взглядами в набоковском романе отличалась мать невесты Лужина, подозревавшая, что за шахматами Лужина скрывается жидо-масонская деятельность[10]. И которая, как мы отметили выше, как по волшебству «помолодевшая, румяная, в великолепном, сверкающем кокошнике»(211) также была активной участницей этого инфернального веселья. «Она продавала крюшон»(211).

Следует также отметить, что умер Вагнер от прогрессивного паралича, подобно, тоже включенному в тематический подтекст романа, впавшему в безумие Ницше. Это один из двух диагнозов, нарочито исключенных лечащим Лужина психиатром-фрейдистом. «Лужин не эпилептик и не страдает прогрессивным параличом»(188).

И, обращаясь теперь к ведущей тематической линии этой набоковской аллюзии к Н. П. Вагнеру, подчеркнём - он был основным инициатором в русском обществе конца 19 века дискуссии о спиритизме[11], широко известным вместе с Бутлеровым, Аксаковым, Блаватской и др. как адепт и активный пропагандист теософского учения. Особенно часто в его статьях встречается образ материализуемой руки. Снова вспомним обряд венчания Лужина. Возникший «с легкой руки» Н. П. Вагнера спиритический ажиотаж быстро распространился в среде «посвященного» дворянства создав своеобразную моду на опыты со столоверчением, материализаций духов, беседы с представителями потустороннего мира и пр. Реакцией на это массовое увлечение стала комедия Л. Н. Толстого «Плоды просвещения», в которой сатирически изображены спиритические опыты русского барина. Примечательно, что один из персонажей этой комедии, друг молодого барина, «филолог» и любитель словесных игр носит фамилию Петрищев, снова возвращающую нас к сцене берлинского благотворительного бала, в которой Лужин встречается со своим одноклассником Петрищевым, таким же болтуном (играющим словами) и вралем[12], как и его толстовский однофамилец. Для нас интересно так же и то, что эта комедия послужила поводом к краткой переписке между Н. П. Вагнером и Л. Н. Толстым[13], в которой последний изложил свои взгляды на теософское учение.

Небезынтересными, в связи с тесным переплетением многих тем романа «Защита Лужина» с идеями и темами Ф. М. Достоевского, о чем мы говорили выше, в статье «Л. Кэрролл и Ф. Достоевский в романе «Защита Лужина». Тематическая традиция»

Так Ф. Достоевский первым в 1875 году пытался помочь Вагнеру в издании его «Сказки Кота-Мурлыки» в некрасовских «Отечественных записках»[14]. В 1875-1877 годах в их переписке и при личных встречах обсуждались и спиритические темы, свой опыт и негативно-ироническое отношение к которым Достоевский выразил на страницах «Дневника писателя» в заключительной заметке январского, в мартовском и апрельском выпусках 1876 года.

И даже после смерти Достоевского, Вагнер пытался доказать своему, уже покойному, оппоненту свою спиритическую правду. Еще не прошло и месяца после похорон, как Н. П. Вагнер обратился к вдове Ф. М. Достоевского с предложением организовать вызов души ее мужа. В письме к А. Г. Достоевской от 23 февраля 1881 года он пишет: «Для Вас вопрос о вызове Федора Михайловича не может иметь того значения, которое он имеет для меня. Мне весьма важно знать, изменились ли его взгляды там, в той стороне, где утоляется жажда истины? Мне крайне необходимо знать: смотрит ли он на дело спиритизма так же, как здесь? Видит ли он в нем только одну отрицательную сторону или признает и его благотворное значение»[15].

Впрочем, об этой не реализованной инициативе Н. П. Вагнера В. Набоков, скорее всего не знал, зато он не мог не знать вышеупомянутых статей Ф. М. Достоевского из его «Дневника писателя», к которым стоит присмотреться. Так первой заметке о спиритизме в январском 1876 г. выпуске, заметке озаглавленной «Спиритизм. Нечто о чертях. Чрезвычайная хитрость чертей, если только это черти» и написанной в иронически гоголевской интонации, тремя статьями ранее предшествуют две статьи, посвященные детскому и взрослому балам. Где излагаются, так же в гоголевской интонации и с обильным цитированием Н. Гоголя, взгляды Ф. М. Достоевского на отличительные особенности русского веселья на проводимых по европейской форме балах и праздниках. А так же следующая далее статья о защите домашних животных (одной из основных тем которой является издевательство над лошадьми). И хотя, конечно, говорить о прямом влиянии этих текстов Ф. М. Достоевского на роман В. Набокова вряд ли возможно, жаль было бы упустить их созвучие в общем тематическом узоре произведений.

отразившейся во взглядах Л. Толстого, Ф. Достоевского, А. Чехова, Л. Шестова, Н. Бердяева и др. предшественников и современников В. Набокова. Перекликается с этой традицией и недвусмысленно актуализирует её. Что отчетливо ироническая подача этой темы в романе исключает возможность поставить автора в ряд с такими его персонажами-спиритами как Смирновский, теща Лужина, Вайншток с его розово-рыжей, крепко надушенной и всегда простуженной дамой, отец Падука, петербуржский повар, Николай Андреич.

И можем ли мы довольствоваться лубочным, расхожим спиритизмом в объяснении романов и метафизики В. Набокова сегодня, спустя сто лет, спиритизмом которым русская культура переболела еще в конце позапрошлого века.

Безусловно, спиритуалистическая проблема занимала Набокова не только в настоящем ироническом аспекте, наглядно представленном в «Защите Лужина». О чем свидетельствуют такие романы как «Истинная жизнь Себастьяна Найта», «Бледный огонь», «Просвечивающиеся предметы». Однако всегда следует отдавать себе отчет в тематической иерархичности, в нюансировке проблемы, в свойственных всякой теме границах. Как пишет Н. А. Бердяев: «Оккультизм прав в своем динамическом понимании природы сознания. Статичность сознания с его устойчивыми границами есть лишь временное и преходящее образование. Мы окружены невидимыми и неведомыми силами, и лишь до времени сознание наше закрыто для их восприятия. Сфера оккультного и магического существует, мир пронизан действием оккультно-магических сил. Это должно быть признано независимо от того, как оцениваются эти силы. Сама положительная и трезвая наука все более и более признает существование "метапсихического". Но научный оккультизм мало общего имеет с религиозными притязаниями оккультизма и теософии»[16].

То есть указание на оккультно-спиритические черты романа это не столько итог проблемы смысла произведения или типа религиозности автора, сколько одно из введений в нее. Проблема Оккультизма и «Оккультизма» может быть решена только в в обще-религиозном, общемировоззренческом контексте. Как пишет Н. А. Бердяев: «Оккультизм не более противоположен христианству, чем физика или психология. Но оккультизм принципиально сталкивается с христианством и вызывает со стороны христианского сознания резкую реакцию всякий раз, когда он выступает с религиозными притязаниями подменить собой религию, когда он хочет заменить собой христианство. Оккультизм, как религия, есть антипод христианству[17], обратная христианству религия. То же следует сказать и про спиритизм, который может быть научным исследованием, а может быть и лжерелигией, как у Алана Кардека. Лжерелигиозный оккультизм встречает со стороны христианского сознания то же возражение, какое встречало учение старых гностиков. Наше богопознание, наша христология и наше понимание призвания человека не могут зависеть от оккультных знаний. Оккультные знания исследуют лишь скрытые силы природы, но они не решают последних вопросов бытия»[18].

Конечно же, теософия, оккультизм спиритуализм для Набокова это не только лубочные конструкции «посвященных» спиритов и теософов, (объект набоковских насмешек[19]), но и часть личного мистического опыта. «Я мирился викторианских романисток и отставных английских полковников, воспоминающих, как они в прежних своих воплощениях бегали рабами-посыльными по римским дорогам или сидели мудрыми старцами под ивами Лхасы»[20]. Или, как, несколько по иному поводу, было сказано Чердынцевым «своя правда не виновата, если с ней совпадает правда, взятая бедняком напрокат»[21]. Или как пишет А. Н. Бердяев: «Оккультизм же не есть только современная мода, он представляет очень древнюю традицию, проходящую через всю историю человеческого духа. В так называемых оккультных науках совсем не все есть лишь шарлатанство. Сфера оккультного существует, существует магия как реальная сила в природном мире. И в человеке и в космосе есть оккультные, скрытые силы, еще не изученные наукой»[22]. Но «нет ничего общего между христианской и популярной теософической антропологией. И необходимо до последней остроты довести это столкновение двух жизнепонимании перед лицом судьбы человека»[23].

«Теософические книги только и занимаются тем, что делают эзотерическое экзотерическим и рассказывают о последних тайнах таким языком, каким описательное естествознание рассказывает о предметах природного мира. »[24]. А ведь именно утверждение абсолютности Тайны, как последнего определения природы потустороннего является существенным, краеугольным пунктом набоковского мировоззрения. И именно «спиритические» интерпретационные модели, порой весьма искусственно имплантируемые в смысловую ткань набоковских романов обесценивают эту Тайну, уплощают заглавную тему набоковского творчества - проблему потустороннего, во всей её иерархической полноте.

«Теософия в преобладающих своих течениях радикально отрицает христианскую идею человека. Для нее человек не извечен и не наследует вечности. Вечен космос, человек же временен и преходящ. Человек соответствует лишь одному из эонов космической эволюции. Его не было в предшествующих эонах и не будет в последующих зонах. Человек подавлен инфра и супрамирами. Корни человека во времени, а не в вечности, в космосе, а не в Боге»[25].

Странным образом в этой бойдовской интерпретации романа, где краеугольным камнем метафизики потустороннего является учение о своеобразной «спиритуалистической демократии» мы ни слова не находим о Боге. Здесь все представлено так, словно «между Богом и человеком стоит сложная иерархия ангелов и демонов, которая делает невозможным непосредственное богообщение. Да и Бога совсем нет, есть лишь обожествленная космическая иерархия– С. С.) Дух человеческий остается во власти демонов природы. Теософия и антропософия вновь восстанавливают древнюю демонолатрию. Это есть отмена дела христианского освобождения человеческого духа и возврат к старому полуязыческому, полухристианскому гностицизму»[26]. И именно этот «полуязыческий, полухристианский гностицизм» предлагает нам Б. Бойд (и увы, не он один) в качестве положительной интерпретации романа, в качестве якобы утверждаемой В. Набоковым мифологемы бытия.

Отметим, что в бойдовских интерпретационных моделях более поздних произведений В. Набокова спиритуалистическая тема несколько утончается. Однако уже сама ее универсальность в решении набоковских задач выглядит несколько подозрительно[27]. Вряд ли и она подходит на роль такого хода, «благодаря которому всегда выигрываешь». К тому же эта тема была отчетливо заявлена В. Набоковым лишь в поздних, англоязычных его романах «Бледный огонь», «Прозрачные вещи», в ряде интервью посвященных этим романам. И механически ретроспективное приспособление ее к ранним текстам с одной стороны является, по сути, контрабандным замещением анализа предмета и атмосферы возникновения самих этих произведений, а с другой стороны, обедняет понимание и самой этой темы вырванной из органического контекста эволюции метафизической мысли изучаемого автора.

© Сакун С. В., 2011 г.

[1] Бойд Брайан Владимир Набоков: русские годы: Биография/Пер. с англ. – М.: Издательство Независимая газета; СПб.: Издательство «Симпозиум», 2001. стр. 390-391