"СТРАННОЕ СБЛИЖЕНИЕ" - НАБОКОВ И ЕСЕНИН
Сама постановка вопроса о каком бы то ни было влиянии Набокова на Есенина совсем недавно и автору этих строк показалась бы по меньшей мере странной, если не нелепой. Если уж говорить о возможности влияний, то логичнее было бы ставить вопрос о влиянии Есенина на Набокова, но и он представляется абсурдным. И не о влияниях даже речь, ибо сведение в каком-либо контексте столь разнополярных, не только в литературе, фигур с очевидностью обречено на провал. Они никогда не должны были сопрячься по всем существующим законам - от социальных до теории вероятности. Вероятно, в силу осознания этих законов никто никогда даже и не пытался их сопоставить, забывая, что два истинных поэта могут встретиться как раз вопреки очевидности.
И такая встреча произошла - на текстуальном уровне. Других встреч, насколько нам известно, не было.
Есенин, если судить по сохранившимся после него письмам и по воспоминаниям близких ему людей, ни разу даже не упомянул имени Набокова. Набоков, со своей стороны (судя по тому, что опубликовано), кажется, лишь однажды упомянул Есенина в письме Джину Логлину от 10 февраля 1941 года: "Сейчас в России не так уж много поэзии и поэтов достойных интереса. Мне приходит на ум только одно стихотворение Маяковского, которое по-настоящему хорошо (исключая пропагандистские моменты), только одно - Багрицкого, несколько - Заболоцкого и Мандельштама. Там также есть Есенин и Сельвинский".<Vladimir Nabokov. Selected Letters 1940-1977. San Diego - New York - London. 1989. P. 37.> Кроме того, биограф Набокова Брайан Бойд в той части своей книги о Набокове, где речь идет о времени его преподавания в Корнельском университете, сообщает: ">В весеннем семестре, который начался во вторую неделю февраля, Набоков помимо двух обязательных курсов дополнительно вел курс по русской поэзии 1870-1925 годов. Занятия в виде семинаров проходили у него дома с 15.30 до 18.00 каждый четверг, их посещало двое студентов, для которых этот курс был обязательным, и один вольнослушатель. Набоков предполагал проследить три линии:
1) Тютчев - Фет - Блок; 2) Бенедиктов - Белый - Пастернак; 3) Пушкин - Бунин - Ходасевич. Однако он также затрагивал творчество Бальмонта, Брюсова, Северянина, Маяковского, Есенина, Гумилева и Ахматовой".<Brian Boyd. Vladimir Nabokov. The American Years. Princeton University Press, Princeton, New Jersey, 1991. P. 137.>
Сергей Есенин на четыре года старше Набокова. К 1917 году, который определил их дальнейшую судьбу, первый был признанным поэтом, а второй едва выпустил первый, слабый, как признавал позднее и сам, сборник стихотворений. В нем сказалось влияние на Набокова многих поэтов, но только не Есенина. Этот сборник, "Стихи", вышедший в 1916 году иждивением самого Набокова, тут же разбранил почитаемый автором его учитель словесности В. В. Гиппиус, а его двоюродная сестра Зинаида Гиппиус и вовсе сказала отцу Набокова: "Ваш сын никогда не станет писателем". Первый сборник Есенина, "Радуница", также вышел в 1916 году, но его стихи уже два года печатались в московских журналах, в то время как несколько набоковских стихотворений появились лишь на страницах журнальчика Тенишевского училища.
Физически поэты вполне могли встретиться, а если быть более точным, то Набоков мог присутствовать на одном из тех литературных вечеров, в которых участвовал Есенин. Почти два года они прожили в одном городе, хотя и принадлежали к разным кругам петербургского общества. В марте 1915 года Есенин приехал в Петроград. Владимир Набоков в это время учится в Тенишевском училище, уже давшем России Осипа Мандельштама. В концертном зале училища, так называемом "Амфитеатре", выступали многие поэты, и Есенин не стал исключением. 22 октября Есенин писал московской поэтессе Л. Н. Столице: "Вчера много гуторил с Блоком, а 25-го в Тенишевском зале выступаю со стихами при участии Клюева, Сережи (Городецкого. - В. С.), Ремизова и др."
Городецкий вспоминал: "Общее выступление у нас было только одно: в Тенишевском училище - вечер <<Красы>>. Выступали Ремизов, Клюев, Есенин и я". 25 октября приходилось на воскресный день, и Набоков должен был специально приехать в свое училище. Это было первое публичное выступление Есенина на концертной эстраде перед многочисленной публикой. Есенин читал стихи и пел под гармошку частушки. Афиша, мимо которой уж никак не мог пройти Набоков, гласила: "Концертный зал Тенишевского училища (Моховая, 33). В воскресенье, 25 октября 1915 года, вечер: Сергей Городецкий. Зачальное присловие. Ржаные лики. Алексей Ремизов. Слово. Сергей Есенин. Русь. Маковые побаски. Николай Клюев. Беседный наигрыш. Избяные песни. Александр Ширяевец. Сергей Клычков. Павел Радимов. Трерядница. Прочтет А. Бель-Конь-Любомирская. Рязанские и заонежские частушки, канавушки, валенки и страдания (под ливенку). Начало в 8 1/2 час. вечера".
Есенин вышел на сцену в белой рубашке, украшенной серебром, нарочито стилизованный, какой-то бутафорский. Набоков, скорее всего, если и увидел тогда Есенина, то оценить должен был в духе И. Н. Розанова, который, увидев Есенина и Клюева в подобных нарядах, назвал их "опереточными пейзанами" и "пряничными мужичками". Правда, позднее он же писал: "Впоследствии я к этой стилизации отнесся более терпимо. Надо принять во внимание, каково было большинство публики, перед которой они выступали. Тут много показного, фальшивого и искусственного. Были тут, между прочим, какие-то грассирующие лощеные юноши, у которых весь ум ушел в пробор; увильнувшие от призыва на войну <<белобилетники>>, как их тогда называли; были и разжиревшие и обрюзгшие меценаты с бриллиантовыми перстнями и свиными глазками".
В Тенишевском училище Есенин выступит еще один раз, за десять дней до призыва в армию в середине марта 1916 года. На этот раз вместе с Блоком, который первым в Петербурге приветил Есенина. В вечере приняли также участие Георгий Адамович, Анна Ахматова, Михаил Зенкевич, Георгий Иванов, Рюрик Ивнев, Николай Клюев, Михаил Кузмин, Осип Мандельштам, Федор Сологуб, Надежда Теффи. Представить себе, чтобы начинающий поэт пропустил вечер с участием такого сонма петербургских поэтов, просто невероятно.
Состоялся в том же Тенишевском училище и персональный вечер Есенина, но это произошло 22 ноября 1917 года, когда Набокова уже дней десять не было в Петербурге. Начался его путь беженства - Крым, Греция, Франция, Англия, Германия...
Спустя пять с половиной лет, в 1922 году, они вновь могли встретиться, как прежде в Петербурге, Набоков мог слышать Есенина, который на другой день по приезде с Айседорой Дункан в Берлин выступал 12 мая с чтением стихов в берлинском "Доме искусств". Еще одна вероятность того, что Набоков мог видеть и слышать Есенина, связана с вечером "Нам хочется вам нежное слово сказать", организованным берлинским издательством "Россия" и состоявшимся 1 июня 1922 года. Наконец, уже после возвращения из Америки Есенин дважды выступал в Берлине в марте 1923 года - 11 и 29 - на вечерах, устроенных Союзом российских студентов в Германии. Через несколько дней, в начале апреля , тем же Союзом был организован литературный вечер, на котором выступал Набоков вместе с другими членами "Братства круглого стола", в которое он тогда входил, - Лукашем, Струве, Горным, Амфитеатровым и Кречетовым. Второе пребывание Есенина в Берлине не могло пройти незамеченным для Набокова. В Шуберт-зале, на первом выступлении после приезда Есенин был совершенно пьян, на сцену вышел с фужером водки, покрыл матом жену Горького Марию Федоровну, сидевшую в первом ряду.
Вечер 29 марта 1923 года, устроенный Союзом российских студентов в Берлине перед самым отъездом Есенина, в распространенных афишах имел своеобразный заголовок: "Перед отъездом в Африку". Так, очевидно, ощущал свое возвращение на родину Есенин, писавший незадолго до того: "Если б я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь..." Вспоминалась ему 1-я строфа первой главы "Евгения Онегина" с ее мечтою о побеге:
Пора покинуть скучный брег
Мне неприязненной стихии,
И средь полуденных зыбей,
Под небом Африки моей,
Вздыхать о сумрачной России...
Африка, Россия и Пушкин вспоминались в те же дни Набокову, написавшему 19 марта стихотворение "Памяти Гумилева":
Гордо и ясно ты умер - умер, как Муза учила.
Ныне, в тиши Елисейской, с тобой говорит о летящем
Позднее в "Других берегах", перефразируя Пушкина, Нaбоков выговаривает себе право: "В горах Америки моей вздыхать о северной России". Так через пушкинские стихи о далекой прародине два поэта, чьи пути вдруг перекрестились в Берлине, выразили один - мысль о бегстве из Pоссии, в которую ему суждено вернуться, чтобы погибнуть; другой - тоску oб утраченной России.
В промежуток между первым и вторым пребыванием Есенина в Берлине Набоков успел выпустить сразу два сборника стихотворений - "Горний путь" и "Гроздь". И хотя на титулах обоих обозначен 1923 год, вышли они в ноябре 1922 года, вобрав в себя написанное за пять лет - с 1917 года, когда Набоков оказался в Крыму, и до 1922-го.
Вот начало набоковского стихотворения без заглавия:
Будь со мной прозрачнее и проще:
у меня осталась ты одна.
Дом сожжен и вырублены рощи,
Эти щемяще-трогательные строчки, всегда казавшиеся давно знакомыми, при каком-то очередном прочтении вдруг вызвали из памяти другие, есенинские - из "Письма матери":
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.
Сначала поразило совпадение ритма, настроя в целом, самой музыки стиха, потом уже стали накладываться один на другой мотивы, столь схожие тематически, хотя, безусловно, по-разному решенные, - биографически различные детали, лежащие в основе лирических пассажей, предопределили сюжетное отличие.
"19 ноября 1919". Опубликовано оно впервые в сборнике "Горний путь", посвященном памяти погибшего 28 марта 1922 года отца. Эпиграф к сборнику из пушкинского "Ариона" весьма многозначителен: "Погиб и кормщик и пловец..."
Когда Есенин с Айседорой Дункан нагрянули в начале свадебного заграничного турне в Берлин, в нем все еще было живо воспоминание этой трагедии, газеты наперебой писали о рыцарской смерти Набокова-отца.
В автобиографической книге "Багаж" Николая Дмитриевича Набокова, двоюродного брата писателя, соседствуют главы, посвященные семье Набоковых и есенинскому пребыванию в Берлине.
Очевидным импульсом к созданию "Письма матери" послужили набоковские строки "Дом сожжен и вырублены рощи, // где моя туманилась весна", которые могли вызвать в памяти Есенина родной дом в селе Константиново, сгоревший в августе 1922 года, вскоре после того, как он уехал за границу. Весть об этом настигла его только весной 1923 года в Берлине. Стихи Набокова о сожженном доме из только что вышедшего сборника не могли не задеть Есенина, если бы попались ему на глаза, а то, что это произошло, ясно из сравнения есенинских и набоковских стихотворений.
В сопоставлении выделяются общие мотивы: дома, боя и утрат, сна и цветущего сада как символа детства, земного рая. Интересно заметить, как отец и сын Куняевы, Станислав и Сергей, в своей книге "Сергей Есенин", разбирая, в частности, стихотворение "Письмо матери", определили его тему образом "потерянного рая", столь устойчиво применяемого к набоковскому творчеству: "Тема возвращения блудного сына звучит у поэта как воспоминание о потерянном рае".
"Отговорила роща золотая..." вызывает в памяти набоковских "Журавлей":
Шумела роща золотая,
ей море вторило вдали,
и всхлипывали, пролетая,
все тише, все нежней звеня.
Мне два последних рассказали,
что вспоминаешь ты меня...
Первая строфа у Есенина прямо откликается на эти стихи Набокова, хотя и вступает с ними в полемику:
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Стихотворение было написано в августе 1924 года в Константинове, куда дважды в то лето Есенин приезжал из Москвы.
"Персидские мотивы". В сборнике "Горний путь" помещено стихотворение, написанное Набоковым 25 ноября 1918 года в Крыму, куда семья Набоковых перебралась из революционного Петрограда:
Сторожевые кипарисы
благоуханной веют мглой,
и озарен Ай-Петри лысый
магометанскою луной.
упорно смотрит на меня,
и обезумели цикады, в листве невидимо звеня.
И непонятных, пряных песен
грудь упоительно полна,
А там глаза Шехерезады
в мой звездный и звенящий сад
из-за белеющей ограды,
Никак нельзя исключить, что набоковское стихотворение инспирировало и обращение Есенина к теме Шехерезады. Конечно, использование имени Шехерезады еще никак не является свидетельством творческой переклички Есенина с Набоковым, слишком расхож в поэзии этот образ. Мотив луны и кладбища тоже может быть тем общим началом, которое возникает независимо от конкретного влияния - как витающее в общедоступном поэтическом пространстве. Но есть в стихотворении Есенина стихи и образы, прямо относящие читателя к Набокову, что в общем-то автором и не скрывается. "Звездный и звенящий сад" набоковских стихов отзывается у Есенина в стихотворении "Золото холодное луны..." последней строчкой второй строфы: "Отзвенел давно звеневший сад". Эта реминисценция выступает в роли своеобразного знака, прямо указующего на источник. В сравнении с подобного же рода отсылкой к Набокову ("Шумела роща золотая" - "Отговорила роща золотая"), общей по тенденции, но подразумевающей иной подход к одной и той же теме, в данном случае Есенин попросту вступает в активный спор с Набоковым, с его лирическим alter ego:
Ты же, путник, мертвым не внемли.
Не склоняйся к плитам головою.
И уже вовсе не к лирическому герою, а к автору, даже не Набокову, или не только Набокову, но ко всем эмигрантским поэтам, обращены строки, толкование которых иначе упирается в тупик, они кажутся инородными по отношению к остальному тексту. Только при понимании адресата, установлении связи этого стихотворения с набоковским проясняются строки Есенина:
И тебя блаженством ошафранит.
По смерти Есенина в известных стихах Маяковского о его жизни и смерти ("В этой жизни // помереть не трудно. - // Сделать жизнь // значительно трудней") отзовутся полемические строки этого есенинского стихотворения, адресованные другому поэту - Набокову:
Жить - так жить, любить - так уж влюбляться.
В лунном золоте целуйся и гуляй,
То живых тем сном не отравляй.
Единственным откликом самого Набокова на Есенина можно, кажется, считать стихотворение, написанное 25 сентября 1923 года, как раз когда Есенин выступает в Москве и Ленинграде с чтением стихов и делится впечатлениями от поездки за границу. Это стихотворение "Санкт-Петербург - узорный иней...", последняя строфа которого при всей ее обобщенности прежде всего метит в Есенина:
И долетая сквозь туманы
с воздушных площадей твоих,
скуластый и осипший стих.
Известно, что Есенин в ту пору выступал и по радио, осипшим и пьяным, но Набоков его не мог слышать. Однако таким он слышал и видел гостя из России в Берлине. Поразительно, что, известный своим резким неприятием всяческой русской "дyшевной" разгульности, в случае Есенина Набоков о ней почти ностальгически печалится. К тому же, вплетая эту печаль в собственную грусть о Петербурге. Никакой другой из поэтов советской России никогда у него подобных чувств не пробуждал.
А потому факт его многолетней сохранности свидетельствует скорее о тайном пристрастии автора, чем о его забывчивости.
Остается неизвестным, понял ли Набоков, что в знаменитых своих стихотворениях Есенин полемизирует с ним. Зная Набокова, можно полагать этот вопрос риторическим: конечно, понял, но предпочел промолчать. Так осуществилось "странное сближение" двух поэтов, столь полярных по всей своей сути, однажды прочувствовавших друг друга и разошедшихся навсегда.
Звезда 1999, 4