ДЕЙСТВИЕ IV
Передняя кинематографического ателье. Справа, вдоль сцены, та же серая стена, как и в предыдущем действии. Левее — широкий проход, заставленный кинематографическими декорациями, что напоминает одновременно и приемную фотографа, и балаганные будни, и пестрые углы футуриста. (Среди этих углов очень заметны три купола — один побольше, другие поменьше — охряные луковицы лубочного храма. Тут же валяется балалайка и наполовину развернутая карта России.) В этих декорациях неровные лазейки и просветы (видны в глубине очертанья огромных ламп-юпитеров). Все это напоминает зрителю разноцветную складную картину, небрежно и не до конца составленную. Когда поднимается занавес, на авансцене толпятся русские эмигранты, только что пришедшие на съемку. Среди них — Люля. Быстро и упруго протискивается на сцену через декорации, загромождающие проход, Помощник режиссера — рыжий, с брюшком, без пиджака и жилета, — и сразу начинает очень громко говорить.
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Гримироваться, господа, гримироваться! Дамы налево, мужчины направо. Что ж это Марианны до сих пор нет. Сказано было в девять часов…
Сцена пустеет. Затем двое голубых рабочих проносят лестницу. Голос Помощника режиссера (уже за сценой): «Курт, Курт! Во ист Курт? Манн мусс…»[10] Голос теряется. Затем справа входят Марианна и Кузнецов.
МАРИАННА:
(На ходу прижимает руки к вискам.) Это так возмутительно… Это так возмутительно с твоей стороны!..
КУЗНЕЦОВ:
…в жизни только одно бывает интересным: то, что можно предотвратить. Охота вам волноваться по поводу того, что неизбежно?
Оба остановились.
МАРИАННА:
Ты, значит, своего решения не изменишь?
КУЗНЕЦОВ:
(Осматривается.) Забавное место… Я еще никогда не бывал в кинематографической мастерской. (Заглядывает за декорации.) Какие здоровенные лампы!..
Я, вероятно, до гроба тебя не пойму. Ты, значит, решил окончательно?
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
(Выбегает справа.) Да что же это вы, Марианночка! Так нельзя, так нельзя… Хуш[11] в уборную!
МАРИАННА:
Да-да, я сейчас.
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Не сейчас, а сию минуту. Курт! (Убегает.)
МАРИАННА:
Ты все же подумай… Пока я буду переодеваться, ты подумай. Слышишь?
КУЗНЕЦОВ:
Эх, Марианна Сергеевна, какая вы, право…
МАРИАННА:
Нет-нет, подожди меня здесь и подумай. (Уходит направо. Слева выбегает Помощник режиссера.)
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Пожалуйста, идите гримироваться. Ведь сказано было!
КУЗНЕЦОВ:
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Но тут посторонним нельзя. Есть правила.
КУЗНЕЦОВ:
Пустяки.
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Если господин Мозер —
КУЗНЕЦОВ:
Друг детства.
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Ну, тогда все хорошо. Извиняюсь.
КУЗНЕЦОВ:
Фольклор у вас того, густоватый. Это что, купола?
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Да. Сегодня последняя съемка, сцена восстания. Мы очень спешим, так как к субботе фильм должен быть уже склеен. Пардон, я должен бежать. (Убегает.)
КУЗНЕЦОВ:
Пожалуйста, пожалуйста. (Прогуливается, поднимает и разворачивает огромную карту, на которой грубо изображена Россия. Улыбаясь, разглядывает ее. Входит справа Таубендорф. Из-под пальто видны смазные сапоги, в руках чемоданчик.)
ТАУБЕНДОРФ:
А, ты уже здесь, Алеша. Как тебя впустили?
Очень было просто. Выдал себя за молочного брата какого-то Мозера. Тут Крым вышел совершенно правильным ромбом.
ТАУБЕНДОРФ:
Россия… Да. Вероятно мои коллеги уже гримируются. Но это ничего. Тут всегда тянут… тянут… Алеша, я все исполнил, что ты приказал. Вернер уже уехал.
КУЗНЕЦОВ:
Ух, какая пылища! (Бросает карту в угол. Она сама скатывается. Хлопками сбивает с рук пыль.)
ТАУБЕНДОРФ:
Алеша, когда ты устроишь и мне паспорт?
КУЗНЕЦОВ:
Погодя. Я хотел тебя видеть вот почему: в субботу я возвращаюсь в Россию. Недели через две приедет сюда Демидов. Я тебя попрошу… Тут, однако, не очень удобно беседовать.
ТАУБЕНДОРФ:
Пройдем вон туда: там сзади есть пустая комната. Я заодно загримируюсь.
КУЗНЕЦОВ:
Э-ге! Ты в смазных сапогах…
Оба проходят налево. Через сцену пробегает Помощник режиссер а и юркает за декорации. Рабочие проносят расписные ширмы. Загримированные статисты (в русских рубахах) и статистки (в платочках) выходят справа и слева и постепенно скрываются за декорациями. Помощник режиссера выбегает опять, в руке — огромный рупор.
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Господа, поторопитесь, поторопитесь! Все в ателье! Как только будут готовы Гарри и Марианна, мы начнем.
ЛЮЛЯ:
(В платочке.) Гарри давно уже готов. Он пьет пиво в кантине.[12]
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Он этим пивом испортит себе фигуру. (Двум замешкавшимся статистам.) Поторопитесь, господа!
Справа входит Марианна: резко загримированная, в папахе, револьвер за поясом, кожаная куртка, на папахе — звезда.
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
(К Марианне.) Наконец-то!..
МАРИАННА:
Вы не видели… Тут был господин… с которым я приехала…
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Да что вы в самом деле!.. Ведь мы тут делом занимаемся, а не глупостями. Пожалуйте в ателье! (Он убегает. Слева входит Кузнецов.)
МАРИАННА:
Алек, тут такая суматоха… Мы так с тобой и не договоримся… Алек, ты передумал?
КУЗНЕЦОВ:
Я вас сразу не узнал. Хороши! Желтая, лиловая.
МАРИАННА:
Ах, так нужно. На экране получается совсем иначе… Алек!
КУЗНЕЦОВ:
МАРИАННА:
Ты меня с ума сведешь!
Вбегает Помощник режиссера.
ПОМОШНИК РЕЖИССЕРА:
Съемка начинается! Господи, да идите же! Ведь уже в субботу все это должно быть на экране. Марианна! (Орет в рупор прямо в нее.) На съемку!!
МАРИАННА:
Вы отвратительный грубиян. Алек, умоляю, подожди меня… Я сейчас…
Марианна и Помощник режиссера уходят. Слева появляется Таубендорф: он с приклеенной бородой, в русской рубахе и картузе.
ТАУБЕНДОРФ:
Ну вот я и готов.
КУЗНЕЦОВ:
Хорош, хорош. Там, кажется, уже началось. Ваш командир очень волнуется.
ТАУБЕНДОРФ:
Так всегда. Сперва будут бесконечные репетиции этой самой сцены восстания. Настоящая съемка начнется значительно позже. (Закуривает.) Алеша, мы обо всем поговорили? Больше ничего? (Говоря, прислоняется к стене, на которой большой плакат: «Rauchen verboten!»[13]. Продолжает курить.)
Больше ничего. Остальное ты сам знаешь.
ТАУБЕНДОРФ:
Остальное?
КУЗНЕЦОВ:
Да. Насчет Ольги Павловны. Ты заботься о ней, как и в прежние разы. Навещай ее изредка, да помогай ей, если что нужно.
ТАУБЕНДОРФ:
Алеша, я…
КУЗНЕЦОВ:
Что с тобой?
ТАУБЕНДОРФ:
(Очень сильно волнуясь.) Дело в том…
КУЗНЕЦОВ:
Валяй.
ТАУБЕНДОРФ:
Алеша, умоляю тебя, я хочу с тобой! Слышишь, я хочу с тобой!{12} Тут я пропаду…
За сценой жужжанье юпитеров, затем голос Помощника режиссера в рупор.
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Господа, вы в России! На площади! Идет восстание! Группа первая машет флагами! Группа вторая бежит от баррикады налево! Группа третья двигается вперед!
КУЗНЕЦОВ:
ТАУБЕНДОРФ:
Я не смею спорить с тобой. Ты как, уходишь сейчас? Я тебя еще увижу?
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Ахтунг![14]
КУЗНЕЦОВ:
Нет, не думаю. Эти последние несколько дней у меня будет мало досуга. К Ольге Павловне зайду ненадолго сегодня, а потом уже только в субботу перед отъездом. Я хотел тебя еще спросить: ты что — будешь продолжать служить в кабаке?
ТАУБЕНДОРФ:
КУЗНЕЦОВ:
Ну-с, по-немецки — орех, по-гречески — надежда{13}, — давай простимся. (Целуются.)
ТАУБЕНДОРФ:
…
Когда Таубендорф уходит из двери{14}, Кузнецов выхватывает браунинг и целится в него{15}.
КУЗНЕЦОВ:
Стой!
ТАУБЕНДОРФ:
(Уходит.)
КУЗНЕЦОВ:
… Не дрогнул… А ты, господин хороший, не подведи. (Обращается к револьверу, целится в публику.) — не подведи. Детище мое, пистолетище… (Кладет его обратно в карман.)
Пробегает рабочий, уносит карту и балалайку. Кузнецов смотрит на часы. За сценой жужжанье ламп. Быстро входит Марианна. Скидывает папаху, встряхивает волосами.
КУЗНЕЦОВ:
Марианна Сергеевна, я, к сожалению, должен уходить.
Алек!
КУЗНЕЦОВ:
Вы что, уже отыграли свою роль?
МАРИАННА:
… Я только сейчас начну. У меня сцена с героем. Но не в этом дело. Алек, ты все-таки решил в субботу ехать?
КУЗНЕЦОВ:
Да.
МАРИАННА:
Я не могу этому поверить. Я не могу поверить, что ты меня оставишь. Слушай, Алек, слушай… Я брошу сцену. Я забуду свой талант. Я уеду с тобой. Увези меня куда-нибудь. Будем жить где-нибудь на юге, в Ницце… Твои глупые коммерческие дела подождут. Со мной происходит что-то ужасное. Я уже заказала платья, светлые, чудные, для юга… Я думала… Нет, ведь ты не уедешь от меня! Я буду тебя ласкать. Ты ведь знаешь, как я умею ласкать. У нас будет вилла, полная цветов. Мы будем так счастливы… Ты увидишь…
Все назад, все назад! Ни к черту не годится! Слушать: когда я скажу «раз!», группа первая поднимается. Когда скажу «два!», группа вторая бежит влево. Смирно! Ахтунг!
КУЗНЕЦОВ:
Мне было приятно с вами. Но теперь я уезжаю.
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Раз!
КУЗНЕЦОВ:
Я, кажется, никогда не давал вам повода думать, что наша связь может быть долгой. Я очень занятой человек. По правде сказать, у меня нет даже времени говорить, что я занятой человек.
Ах, ты, значит, вот как…
КУЗНЕЦОВ:
Полагаю, что вы понимаете меня. Я не ваш первый любовник и не последний. Мелькнули ваши ноги, мне было с вами приятно, а ведь больше ничего и не требовалось.
МАРИАННА:
… Так позволь и мне сказать. С моей стороны это все было комедией. Я только играла роль. Ты мне только противен. Я сама бросаю тебя, а не ты меня. И вот еще… Я знаю, ты большевик, чекист, Бог знает что… Ты мне гадок!
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Два!
МАРИАННА:
Ты — большевик! Уходи. Не смей ко мне возвращаться. Не смей мне писать. Нет, все равно, я знаю, ты напишешь… Но я буду рвать твои письма.
Три!
КУЗНЕЦОВ:
Да нет же, Марианна Сергеевна, я писать не собираюсь. И вообще вы сейчас только задерживаете меня. Мне пора.
МАРИАННА:
КУЗНЕЦОВ:
Ну да, ну да, охота вам все повторять то же самое. Проститесь со мной.
МАРИАННА:
(Отвернулась.) Нет.
ГОЛОС В РУПОР ЗА СЦЕНОЙ:
Назад. Все назад! Никуда не годится! Господа, последний раз прошу слушать: группа первая…
Занавес
Примечания
{12} …я хочу с тобой! Слышишь, я хочу с тобой! — В Рукописи реплика первоначально была иной: «…я хочу в Россию! Слышишь, я хочу в Россию! Туда, где опасность, туда, где ты, Алеша!»
{13} Ну-с, по-немецки — орех, по-гречески — надежда… — Трехъязычная шарада, включающая русское междометие, немецкое Nuß (орех) и термин античной философии «нус», означающий, однако, не надежду, а разум, мысль, дух. Возможно, «нус» в значении «надежда» имеет здесь иносказательный смысл: в философии Аристотеля («перводвигатель») и христианской теологии (Бог как «нус»; «умная» природа ангелов) «нус» сближается с понятием Бога. Если так, то Кузнецов, прощаясь, попросту говорит: «Ну, с Богом» (на что намекает и следующая реплика Таубендорфа). В 1919 г. Набоковы покинули Россию на греческом судне «Надежда».
{14} Когда Таубендорф уходит <…> Кладет его обратно в карман. — Более поздняя вставка на отдельной странице (обрамленная словами: «вставка в Четвертом действии» и «Выход Марианны»). Первоначально после слов Таубендорфа «Храни тебя Господь» следовало: «(Уходит за декорации.) Кузнецов (ему вослед с улыбкой). Хорош, хорош. Сапоги даже со скрипом».
{15} Выхватывает браунинг и целится в него. — Как и многие другие русские эмигранты в Берлине в 20-х годах прошлого века, Набоков подрабатывал статистом на киносъемках. В одной из картин, куда его пригласили как обладателя смокинга, действие разворачивалось в театре, на сцене которого происходило убийство: «Помню, как я стоял в ложе бутафорского театра и хлопал, а на воображаемой сцене что-то происходило: «настоящее» убийство, которое театральная публика должна была принимать за сцену спектакля» (Б01. С. 242). Описание этих берлинских съемок вошло в роман «Машенька» (1926): «На экране было светящееся, сизое движение: примадонна, совершившая в жизни своей невольное убийство, вдруг вспоминала о нем, играя в опере роль преступницы, и, выкатив огромные неправдоподобные глаза, валилась навзничь на подмостки» (Н1.[21] С. 60).
[10] Где Курт? Нужно… (нем.)
[12] Столовой (нем.).
[13] «Курить воспрещается!»
[14] Внимание! (нем.)
[21] В. Набоков. Русский период. Собр. соч.: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 1999. Т. 1.