• Наши партнеры
    БизнесБас Сервис. Выполним ремонт mercedes sprinter любой сложности. гарантия на работы и запчасти.
  • Трагедия господина Морна
    Акт II

    Акт: 1 2 3 4 5
    Приложения
    Примечания

    АКТ II

    Комната Тременса. Тременс в той же позе, как в I сцене I акта. У стола сидит Ганус, рассыпает карты. 

    ТРЕМЕНС:

    Блаженство пустоты… Небытие…
    Так буду повторять тебе, покамест
    дрожащими руками не сожмешь
    взрывающейся головы; покамест
    твоей души не оглушу громами
    моей опустошительной мечты!..
    Терзаюсь я бездействием; но знаю:
    моя глухая воля — как вода,
    что, каплею за каплею спадая
    на темя осужденного, рождает
    безумие, протачивая череп
    и проедая разум; как вода,
    что, каплею за каплею сквозь камень
    просачиваясь в огненные недра
    земные, вызывает изверженье
    — сумасшествие земли…
    Небытие… Я, сумрак возлюбивший,
    сам должен жить и жизнью быть язвимым,
    чтоб людям дать усладу вечной смерти —
    но стойкая душа моя не стонет,
    распятая на костяном кресте
    скелета человечьего, — на черной,
    на громовой Голгофе бытия…
    Ты бледен, Ганус… Перестань же карты
    раскладывать, ерошить волос буйный,
    в лицо часам заглядывать… Чего же
    бояться?

    ГАНУС:

    Замолчи, прошу тебя!
    Без четверти… Невыносимо! Стрелки,
    как сгорбленные, идут; как вдовица
    и сирота за катафалком…

    ТРЕМЕНС:

    Элла!
    Лекарство!..

    ГАНУС:

    … нет… пускай не входит!..
    О, Господи…

    ЭЛЛА:

    (лениво входит, волоча шаль)

    Тут холодно… Не знаю,
    верны ли…

    (Смотрит на стенные часы.)

    ТРЕМЕНС:

    А тебе-то что?

    ЭЛЛА:

    Так. Странно:
    камин горит, а холодно…

    ТРЕМЕНС:

    Мой холод,
    мой холод, Элла! Зябну я от жизни,
    но подожди — я скоро распущу
    такой огонь…

    ГАНУС:

    Невыносимо!.. Элла,
    вы склянками звените… ради Бога,
    … Что хотел сказать я? Да:
    вы мне намедни обещали дать{12}
    конверт и марку…

    ТРЕМЕНС:

    …С человеком в маске…

    ЭЛЛА:

    Я принесу… Тут холодно… Быть может,
    мне кажется… Сегодня все зеваю…

    (Уходит.)

    ГАНУС:

    Ты что сказал?

    ТРЕМЕНС:

    Я говорю: на марке
    изображен наш добрый…

    ГАНУС:

    Тременс, Тременс,
    о, если бы ты знал!.. Не то. Послушай,
    нарочно Эллу я просил… Ты должен
    услать ее, куда-нибудь, на час…
    Они сейчас придут: решили в десять,
    … Прошу,
    дай порученье ей…

    ТРЕМЕНС:

    Напротив, Ганус.
    Пусть учится. Пусть видит страх и смелость.
    Смерть — зрелище, достойное богов.

    ГАНУС:

    Ты — изверг, Тременс! Как же я могу
    под взглядом детских глаз ее… О, Тременс,
    прошу тебя!..

    ТРЕМЕНС:

    Довольно. Это входит
    в мой замысел. Сегодня открываю
    мой небывалый праздник. Твой противник —
    как бишь его? — забыл я…

    ГАНУС:

    Тременс! Друг мой!
    Осталось шесть минут! Я умоляю!
    Они сейчас придут… Ведь Эллы… жалко!

    ТРЕМЕНС:

    …противник твой — какой-нибудь летучий,
    блестящий шелопай; но если смерть
    он вытянет за белое ушко
    из кулака, — доволен буду: меньше
    одной душой на этом свете… Спать
    как хочется…

    ГАНУС:

    Пять, пять минут осталось!..

    ТРЕМЕНС:

    Да: это час, когда я спать ложусь…

    Возвращается Элла. 

    ЭЛЛА:

    Берите, вот. Насилу отыскала…
    Мое лицо плывет из полутьмы
    навстречу мне, как смутная медуза,
    а зеркало — как черная вода…
    А волосы устало растрепались…
    А я — невеста. Я — невеста… Ганус,
    вы рады за меня?..

    ГАНУС:

    … Да,
    конечно, — рад…

    ЭЛЛА:

    Ведь он — поэт, он — гений,
    не то что вы…

    ГАНУС:

    Да, Элла…
    Так… так… сейчас пробьют… пробьют мне душу…
    Э, все равно!..

    ЭЛЛА:

    Мне можно вас спросить —
    вы ничего мне, Ганус, не сказали, —
    что было там, когда ушли мы? Ганус!
    Ну, вот — молчит… Ужели на меня
    вы сердитесь? Ведь, право, я не знала,
    что маскарад наш маленький не выйдет…
    Как мне помочь? Быть может, есть слова
    цветут они в тени высоких песен, —
    я их найду. Какой надутый, глупый,
    кусает губы, знать меня не хочет…
    … Взгляните же… Со мною
    грешно молчать. Как мне еще просить?

    ГАНУС:

    Что, Элла, что вам нужно от меня?
    Вам говорить угодно? О, давайте,
    давайте говорить! О чем хотите!
    О женщинах неверных, о поэтах,
    о духах, о потерянных очках
    слепой кишки, о моде, о планетах, —
    шептаться, хохотать, наперебой
    болтать, болтать — без умолку! Ну, что же?
    Я веселюсь!.. О, Господи…

    ЭЛЛА:

    Не надо
    Мне больно… Вы не можете понять.
    Не надо… А! Бьет десять…

    ГАНУС:

    Элла — вот —
    я вам скажу… я попросить вас должен…
    послушайте…

    Какая карта? Чет?

    ГАНУС:

    Чет — все равно… Послушайте…

    ЭЛЛА:

    Восьмерка.
    Я загадала. В десять ждет Клиян.
    Когда пойду — все кончено. Мне вышло —
    остаться…

    ГАНУС:

    Нет — идите! ах, идите!
    Так суждено! Поверьте мне!.. Я знаю —
    любовь не ждет!..

    ЭЛЛА:

    Безвольная истома
    и холодок… Любовь ли это? Впрочем,
    я поступлю, как скажете…

    ГАНУС:

    Идите,
    скорей, скорей! — пока он не проснулся…

    Нет, почему же, он позволит мне…
    Отец, проснись. Я ухожу.

    ТРЕМЕНС:

    Ох… тяжко…
    Куда же ты так поздно? Нет, останься,
    ты мне нужна.

    ЭЛЛА:

    (к Ганусу)

    Остаться?

    ГАНУС:

    (тихо)

    Нет, нет, нет…
    я умоляю, умоляю!..

    ЭЛЛА:

    Вы…
    вы… жалкий.

    (Уходит, накинув меховой плащ.)

    ТРЕМЕНС:

    Элла! Стой! А ну ее…

    Ушла, ушла… Дверь ухнула внизу
    стеклянным громом… Ах, теперь мне легче…

    (Пауза.)

    Одиннадцатый час… Не понимаю…

    ТРЕМЕНС:

    Опаздывать — дуэльный этикет.
    А может быть, он струсил.

    ГАНУС:

    И другое
    есть правило: не оскорблять чужого
    противника…

    ТРЕМЕНС:

    А я скажу тебе
    вот так: душа должна бояться смерти,
    как девушка любви боится. Ганус,
    что чувствуешь?

    ГАНУС:

    Огонь и холод мести,
    и пристально гляжу в глаза кошачьи
    что только отвернется, — вспрыснет зверь{14}.
    Но, кроме страха, есть другое чувство,
    угрюмо стерегущее меня…

    ТРЕМЕНС:

    (зевает)

    Проклятая дремота…

    ГАНУС:

    Чувство это
    страшней всего… Вот, Тременс, — деловое —
    пошлешь по почте; вот — письмо к жене —
    сам передашь… О, как ударит в нёбо,
    о, как ударит!.. Смирно…

    ТРЕМЕНС:

    Так. А марку
    ты рассмотрел? Под пальцами всегда
    я чувствую тугое горло это…
    Ты помоги мне, Ганус, если смерть
    тебя минует… Помоги… Отыщем
    неистовых наемников… Проникнем

    ГАНУС:

    Не отвлекай меня
    безумным и дремотным бормотаньем.
    Мне, Тременс, очень трудно…

    ТРЕМЕНС:

    Сон всегдашний…
    Сон сладостный… Слипаются ресницы.
    Разбудишь…

    ГАНУС:

    Спит. Спит… Пламенный слепец!
    Открыть тебе? Открыть?.. О, как они
    опаздывают! Это ожиданье
    меня погубит… Господи!.. Открыть?
    Так просто все: не встреча, не дуэль,
    а западня… один короткий выстрел…
    сам Тременс это сделает, не я,
    и скажет сам, что ставлю выше чести
    холодный долг мятежника, и станет
    благодарить… Прочь, прочь, соблазн дрожащий!
    презрительный ответ: неблагородно.
    А вот — идут… О, этот смех беспечный
    за дверью… Тременс! Просыпайся! Время!

    ТРЕМЕНС:

    Что? А? Пришли? Кто это там смеется?
    Знакомый перелив…

    Входят Морн и Эдмин. 

    ЭДМИН:

    Позвольте вам
    представить господина Морна.

    ТРЕМЕНС:

    Счастлив
    вам услужить. Мы с вами не встречались?

    МОРН:

    (смеется)

    Не помню.

    ТРЕМЕНС:

    Мне спросонья показалось…
    но это все равно… А где посредник?
    — Эллин крестный
    как звать его… вот память!

    ЭДМИН:

    Дандилио
    сейчас придет. Он ничего не знает.
    Так лучше.

    ТРЕМЕНС:

    Да: судьба слепая. Шутка
    не новая. Дрема долит{15}. Простите,
    я нездоров…

    Две группы: направо, у камина, Тременс и Ганус; налево — в более темной части комнаты — Морн и Эдмин. 

    ГАНУС:

    Ждать… Снова ждать… Слабею,
    не вынесу…

    ТРЕМЕНС:

    Эх, Ганус, бедный Ганус!
    Ты — зеркало томления, дохнуть бы
    теплом в тебя, чтоб замутить стекло.
    Вот, например: какой-то тенью теплой
    соперник твой окутан. На картины
    Не вижу я, но, кажется, спокойно
    его лицо…

    МОРН:

    (к Эдмину)

    Смотри: зеленый луг,
    а там, за ним, чернеет маслянисто
    еловый бор, — и золотом косым
    пронизаны два облака… а время
    уж к вечеру… и в воздухе, пожалуй,
    церковный звон… толчется мошкара…
    Уйти бы — а? — туда, в картину эту{16},
    в задумчивые краски травяные,
    воздушные…

    ЭДМИН:

    Спокойствие твое —
    залог бессмертья. Ты прекрасен.

    МОРН:

    Знаешь,
    забавно мне: ведь я уж здесь бывал.
    Противник мой несчастный мне не смеет
    в глаза глядеть… Напрасно, повторяю,
    ты рассказал ему…

    ЭДМИН:

    Но я полмира
    хотел спасти!..

    ТРЕМЕНС:

    (с кресел)

    Какая там картина
    вам нравится? Не вижу я… Березы
    над заводью?

    МОРН:

    Нет, — вечер, луг зеленый…
    Кто написал?

    ТРЕМЕНС:

    Он умер. Кость осталась
    холодная. На ней распято что-то —
    лохмотье, дух{17}… О, право, я не знаю,
    зачем храню картины эти. Бросьте,

    ГАНУС:

    А! В дверь стучат!
    Нет, человек с подносом… Тременс, Тременс,
    не смейся надо мной!..

    ТРЕМЕНС:

    (слуге)

    Поставь сюда.
    На, выпей, Ганус.

    ГАНУС:

    Не хочу.

    ТРЕМЕНС:

    Как знаешь.
    Не откажитесь, судари мои,
    прошу.

    МОРН:

    Спасибо. Но скажите, Тременс,
    с каких же пор писать вы перестали?

    ТРЕМЕНС:

    С тех пор, как овдовел.

    И вас теперь
    не тянет вновь просунуть палец в пройму
    палитры?

    ТРЕМЕНС:

    Слушайте, мы собрались,
    чтоб смерть решать, — вопрос отменно важный;
    не к месту здесь цветные разговоры.
    Поговорим о смерти. Вы смеетесь?
    Тем лучше; но поговорим о смерти.
    Что — упоенье смерти? Это — боль,
    как молния. Душа подобна зубу,
    и душу Бог выкручивает — хрясь! —
    и кончено… Что дальше? Тошнота
    немыслимая и потом — зиянье,
    спирали сумасшествия — и чувство
    кружащегося живчика, — и тьма,
    тьма, — гробовая бархатная бездна,
    а в бездне…

    ЭДМИН:

    чем о плохой картине рассуждать!
    Вот. Наконец-то.

    Слуга вводит Дандилио. 

    ДАНДИЛИО:

    Добрый вечер! Ух,
    как жарко тут! А мы давненько, Тременс,
    не виделись — отшельником живете.
    Я изумлен был вашим приглашеньем:
    мудрец-де приглашает мотылька.
    Для Эллы — вот — коробка глянцевитых
    засахаренных слив — она их любит.
    Морн, здравствуйте! Эдмин, вы дурно спите
    бледны, как ландыш… Ба! Неужто — Ганус?
    Ведь мы знакомы были. Это — тайна,
    не правда ли, что вы к нам воротились?
    Когда вечор мы с вами… как узнал я?
    Да по клейму, по синей цифре — тут —
    повыше кисти: заломили руки,
    и цифра обнажилась. Я приметил

    ТРЕМЕНС:

    Вот вам вино, печенья… Скоро Элла
    вернется… Видите, живу я тихо,
    но весело. И мне налейте. Кстати,
    тут вышел спор: вот эти господа
    решить хотят, кому из них платить
    за ужин… в честь одной плясуньи модной.
    Вот если б вы…

    ДАНДИЛИО:

    Конечно! Заплачу
    с охотою!

    ТРЕМЕНС:

    Нет, нет, не то… Сожмите
    платок и выпустите два конца, —
    один с узлом…

    МОРН:

    …невидимым, конечно.
    Ведь он дитя, — все объясняй ему!
    Вы помните, беспечный одуванчик,
    вас посадил: просвечивал седой
    ваш хохолок, и вы цилиндр мохнатый
    старались нахлобучить на луну
    и чмокали так радостно…

    ДАНДИЛИО:

    И после
    в цилиндре пахло молоком. Шутник,
    прощаю вам!

    ГАНУС:

    Скорей же… вас просили…
    ведь надо кончить…

    ДАНДИЛИО:

    Полно, полно, друже,
    терпенье… Вот платок мой. Не платок,
    а знамя разноцветное. Простите.
    Спиною стану к обществу… Готово!

    ТРЕМЕНС:

    Платить тому, кто вырвет узел. Ганус,
    тяни…

    Пустой!

    МОРН:

    Вам, как всегда, везет…

    ГАНУС:

    Я не могу… что сделал я!.. не надо…

    ТРЕМЕНС:

    Сжал голову, бормочет… Ведь не ты —
    он проиграл!

    ДАНДИЛИО:

    ошибся я… узла и вовсе нет,
    не завязал, смотрите, вот так чудо!

    ЭДМИН:

    Судьба, судьба, судьба решила так!..
    Прошу вас — я прошу вас — помиритесь!
    Все хорошо!..

    ДАНДИЛИО:

    (нюхает <табак>)

    …И я плачу за ужин.

    ТРЕМЕНС:

    Знаток картин волнуется… Довольно
    с судьбой шутить: давай сюда платок!

    ДАНДИЛИО:

    — давай? Он нужен мне — чихаю,
    он в табаке, он сыроват; к тому же
    простужен я.

    ТРЕМЕНС:

    Э, проще мы устроим!
    — с картами…

    ГАНУС:

    (бормочет)

    Я не могу…

    ТРЕМЕНС:

    какая масть?

    МОРН:

    Ну что же, я люблю
    цвет алый — жизнь, и розы, и рассветы..

    Показываю! Ганус, стой! вот глупый —
    бух в обморок!..

    ДАНДИЛИО:

    Держите, ух, тяжелый!
    — кости у меня
    стеклянные. А, вот — очнулся.

    ГАНУС:

    Боже,
    прости меня…

    ДАНДИЛИО:

    … приляжем…

    (Уводит его в спальню.)

    МОРН:

    Он рокового повторенья счастья
    не вынес. Так. Восьмерка треф. Отлично.

    Бледнеешь, друг? Зачем? Чтоб выделять
    отчетливее черный силуэт
    моей судьбы? Отчаянье подчас —
    тончайший живописец… Я готов.

    ТРЕМЕНС:

    Пожалуйста, не здесь.
    Я не люблю, чтоб в доме у меня
    сорили.

    Да, вы правы. Спите крепко,
    почтенный Тременс. Дом мой выше. Выстрел
    звучнее в нем расплещется, и завтра
    заря взойдет без моего участья{18}.
    у Цезаря.

    Морн и Эдмин, первый поддерживая второго, уходят. 

    ТРЕМЕНС:

    (один)

    … Мой озноб
    текучею сменился теплотою…
    Как хороши — предсмертная усмешка
    и отсвет гибели в глазах! Бодрится,
    играет он… До самого актера
    — странно — вот опять
    сдается мне, что слышу голос этот
    не в первый раз: так — вспомнится напев,
    а слов к нему не вспомнишь; может статься
    их вовсе нет; одно движенье мысли —
    … Я доволен
    сегодняшним разнообразным действом,
    личинами неведомого. Так!
    Доволен я — и ощущаю в жилах
    живую томность, оттепель, капели…
    из рукава! Не знаю, как случилось,
    но, жалости мгновенной повинуясь,
    я подменил ту карту, что схватил —
    малиновые ромбы — той, другой,
    пожалуйте! — и выглянула смерть
    из траурного клевера на Морна!
    Пока глупцы о розах говорят —
    мазком ладони, перелетом пальцев
    Но никогда мой Ганус не узнает,
    что я схитрил, что выпала ему,
    счастливцу, смерть…

    Из спальни возвращается Дандилио. 

    Ушли? А вот проститься
    со мной забыли… Эта табакерка —
    старинная… Три века табаку
    не нюхали: теперь опять он в моде.

    ТРЕМЕНС:

    Что с Ганусом? Припадок?

    ДАНДИЛИО:

    Так, пустяки. Приник к постели, что-то
    как будто ловит за края одежд
    невидимых прохожих.

    ТРЕМЕНС:

    Пусть, — полезно.

    ДАНДИЛИО:

    Да, всякое зерно
    годится в житницу души, вы правы…

    ТРЕМЕНС:

    … А, шаги
    моей влюбленной Эллы! Знаю, знаю,
    куда она ходила…

    Входит Элла. 

    ЭЛЛА:

    ДАНДИЛИО:

    Что, милая, что, легкая моя?..

    ЭЛЛА:

    Остались щепки… щепки!.. Он… Клиян…
    … Не трогайте! Оставьте…
    Я — липкая… Я вся холодной болью
    пропитана. Ложь! Ложь! Не может быть,
    чтоб это вот звалось блаженством. Смерть,
    а не блаженство! Гробовою крышкой
    … прищемили… больно…

    ТРЕМЕНС:

    То — кровь моя. Пускай она поплачет.

    ДАНДИЛИО:

    Ну вот… Ну вот… Дай отодвину локон…
    блеск, волосы, росистые от снегу…
    Ты — глупая. Все хорошо. Играя,
    ребенок поцарапался — и плачет.
    Жизнь обежит, шумя летучим платьем,
    падет перед ребенком на колени,
    царапинку со смехом поцелует…

    Занавес

    Примечания

    {12} …вы мне намедни обещали дать… — Эти слова есть в беловике, однако в машинописном тексте «Трагедии» они пропущены («Да: / конверт и марку»).

    {13} Картель (фр. cartel) — письменный вызов.

    {14} …вспрыснет зверь. — Так в машинописном тексте и в рукописи. Вероятно, написано и перепечатано ошибочно вместо «вспрыгнет». В журнальной публикации неоправданное «вспорскнет» (Звезда. 1997. № 4. С. 39).

    {15} Дрема долит. — Одолевает (арх.). Выражение «дремота долит» (которое встречается у Набокова впервые в переводной книге «Николка Персик», 1922) почерпнуто, очевидно, из песни второй пушкинской «Полтавы», где описывается Кочубей перед казнью: «Заутра казнь. Но без боязни / Он мыслит об ужасной казни; / О жизни не жалеет он. / Что смерть ему? желанный сон. / Готов он лечь во гроб кровавый. Дрема долит…» (А. С. Пушкин. Поли. собр. соч.: В 10 т. Т. 4. С. 199). То же выражение Набоков использует в «Приглашении на казнь» (гл. XIV), указав тем самым на «Полтаву» как на один из источников романа и сопоставив двух узников, Кочубея и Цинцинната, ожидающих смерти. В журнальной публикации «Трагедии» ошибочно: «давит» (с. 40).

    {16} Уйти бы — а? — туда, в картину эту… — Мотив перехода в мир картины как ухода от действительности развивается в рассказе Набокова «Венецианка», написанном вскоре после «Трагедии», и затем в романе «Подвиг» (1932).

    {17} — лохмотье, дух… — В беловике можно разобрать предыдущий (вымаранный) вариант фразы: «На ней распято что-то — и смотрит в ночь».

    {18} Морн <…> заря взойдет без моего участья. — На выбор «говорящего» имени для героя «Трагедии», возможно, повлияла персонификация утра в «Гамлете» У. Шекспира (акт I, сц. 1), ср.: «But, look, the morn, in russet mantle clad, / Walks o'er the dew of yon high eastern hill…» («Но вот и Утро, в мантии багряной, / Ступает по росе восточных гор»; пер. М. Лозинского). Ср. название «предутренней стражи» на вымышленном Набоковым языке некой северной державы в неоконченном романе «Solus Rex» (1940): «morndammer wagh» (Н5. С. 85). He исключено также, что, создавая образ Морна-короля, Набоков исходил из отождествлений Короля и зари в драме А. Блока «Король на площади» (1918), в третьем действии которой Дочь Зодчего говорит: «Король! Я не хочу убивать тебя. Если ты угаснешь, угаснет и вот та узкая полоса зари» (А. Блок. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1961. Т. 4. С. 57).

    Акт: 1 2 3 4 5
    Приложения
    Примечания