Трагедия господина Морна
Акт II
АКТ II
Комната Тременса. Тременс в той же позе, как в I сцене I акта. У стола сидит Ганус, рассыпает карты.
ТРЕМЕНС:
Блаженство пустоты… Небытие…
Так буду повторять тебе, покамест
дрожащими руками не сожмешь
взрывающейся головы; покамест
твоей души не оглушу громами
моей опустошительной мечты!..
Терзаюсь я бездействием; но знаю:
моя глухая воля — как вода,
что, каплею за каплею спадая
на темя осужденного, рождает
безумие, протачивая череп
и проедая разум; как вода,
что, каплею за каплею сквозь камень
просачиваясь в огненные недра
земные, вызывает изверженье
— сумасшествие земли…
Небытие… Я, сумрак возлюбивший,
сам должен жить и жизнью быть язвимым,
чтоб людям дать усладу вечной смерти —
но стойкая душа моя не стонет,
распятая на костяном кресте
скелета человечьего, — на черной,
на громовой Голгофе бытия…
Ты бледен, Ганус… Перестань же карты
раскладывать, ерошить волос буйный,
в лицо часам заглядывать… Чего же
бояться?
ГАНУС:
Замолчи, прошу тебя!
Без четверти… Невыносимо! Стрелки,
как сгорбленные, идут; как вдовица
и сирота за катафалком…
ТРЕМЕНС:
ГАНУС:
… нет… пускай не входит!..
О, Господи…
ЭЛЛА:
(лениво входит, волоча шаль)
Тут холодно… Не знаю,
верны ли…
(Смотрит на стенные часы.)
ТРЕМЕНС:
ЭЛЛА:
Так. Странно:
камин горит, а холодно…
ТРЕМЕНС:
Мой холод,
мой холод, Элла! Зябну я от жизни,
но подожди — я скоро распущу
такой огонь…
ГАНУС:
Невыносимо!.. Элла,
вы склянками звените… ради Бога,
… Что хотел сказать я? Да:
вы мне намедни обещали дать{12}
конверт и марку…
ТРЕМЕНС:
ЭЛЛА:
Я принесу… Тут холодно… Быть может,
мне кажется… Сегодня все зеваю…
(Уходит.)
ГАНУС:
ТРЕМЕНС:
Я говорю: на марке
изображен наш добрый…
ГАНУС:
Тременс, Тременс,
о, если бы ты знал!.. Не то. Послушай,
нарочно Эллу я просил… Ты должен
услать ее, куда-нибудь, на час…
Они сейчас придут: решили в десять,
… Прошу,
дай порученье ей…
ТРЕМЕНС:
Напротив, Ганус.
Пусть учится. Пусть видит страх и смелость.
Смерть — зрелище, достойное богов.
ГАНУС:
Ты — изверг, Тременс! Как же я могу
под взглядом детских глаз ее… О, Тременс,
прошу тебя!..
ТРЕМЕНС:
Довольно. Это входит
в мой замысел. Сегодня открываю
мой небывалый праздник. Твой противник —
как бишь его? — забыл я…
ГАНУС:
Тременс! Друг мой!
Осталось шесть минут! Я умоляю!
Они сейчас придут… Ведь Эллы… жалко!
ТРЕМЕНС:
…противник твой — какой-нибудь летучий,
блестящий шелопай; но если смерть
он вытянет за белое ушко
из кулака, — доволен буду: меньше
одной душой на этом свете… Спать
как хочется…
ГАНУС:
Пять, пять минут осталось!..
ТРЕМЕНС:
Да: это час, когда я спать ложусь…
Возвращается Элла.
ЭЛЛА:
Берите, вот. Насилу отыскала…
Мое лицо плывет из полутьмы
навстречу мне, как смутная медуза,
а зеркало — как черная вода…
А волосы устало растрепались…
А я — невеста. Я — невеста… Ганус,
вы рады за меня?..
ГАНУС:
ЭЛЛА:
Ведь он — поэт, он — гений,
не то что вы…
ГАНУС:
Да, Элла…
Так… так… сейчас пробьют… пробьют мне душу…
Э, все равно!..
ЭЛЛА:
Мне можно вас спросить —
вы ничего мне, Ганус, не сказали, —
что было там, когда ушли мы? Ганус!
Ну, вот — молчит… Ужели на меня
вы сердитесь? Ведь, право, я не знала,
что маскарад наш маленький не выйдет…
Как мне помочь? Быть может, есть слова
цветут они в тени высоких песен, —
я их найду. Какой надутый, глупый,
кусает губы, знать меня не хочет…
… Взгляните же… Со мною
грешно молчать. Как мне еще просить?
ГАНУС:
Что, Элла, что вам нужно от меня?
Вам говорить угодно? О, давайте,
давайте говорить! О чем хотите!
О женщинах неверных, о поэтах,
о духах, о потерянных очках
слепой кишки, о моде, о планетах, —
шептаться, хохотать, наперебой
болтать, болтать — без умолку! Ну, что же?
Я веселюсь!.. О, Господи…
ЭЛЛА:
Не надо
Мне больно… Вы не можете понять.
Не надо… А! Бьет десять…
ГАНУС:
Элла — вот —
я вам скажу… я попросить вас должен…
послушайте…
ГАНУС:
Чет — все равно… Послушайте…
ЭЛЛА:
Восьмерка.
Я загадала. В десять ждет Клиян.
Когда пойду — все кончено. Мне вышло —
остаться…
ГАНУС:
Нет — идите! ах, идите!
Так суждено! Поверьте мне!.. Я знаю —
любовь не ждет!..
ЭЛЛА:
Безвольная истома
и холодок… Любовь ли это? Впрочем,
я поступлю, как скажете…
ГАНУС:
Идите,
скорей, скорей! — пока он не проснулся…
Нет, почему же, он позволит мне…
Отец, проснись. Я ухожу.
ТРЕМЕНС:
Ох… тяжко…
Куда же ты так поздно? Нет, останься,
ты мне нужна.
ЭЛЛА:
(к Ганусу)
ГАНУС:
(тихо)
Нет, нет, нет…
я умоляю, умоляю!..
ЭЛЛА:
(Уходит, накинув меховой плащ.)
ТРЕМЕНС:
Ушла, ушла… Дверь ухнула внизу
стеклянным громом… Ах, теперь мне легче…
(Пауза.)
Одиннадцатый час… Не понимаю…
ТРЕМЕНС:
Опаздывать — дуэльный этикет.
А может быть, он струсил.
ГАНУС:
И другое
есть правило: не оскорблять чужого
противника…
ТРЕМЕНС:
А я скажу тебе
вот так: душа должна бояться смерти,
как девушка любви боится. Ганус,
что чувствуешь?
ГАНУС:
Огонь и холод мести,
и пристально гляжу в глаза кошачьи
что только отвернется, — вспрыснет зверь{14}.
Но, кроме страха, есть другое чувство,
угрюмо стерегущее меня…
ТРЕМЕНС:
(зевает)
ГАНУС:
Чувство это
страшней всего… Вот, Тременс, — деловое —
пошлешь по почте; вот — письмо к жене —
сам передашь… О, как ударит в нёбо,
о, как ударит!.. Смирно…
ТРЕМЕНС:
Так. А марку
ты рассмотрел? Под пальцами всегда
я чувствую тугое горло это…
Ты помоги мне, Ганус, если смерть
тебя минует… Помоги… Отыщем
неистовых наемников… Проникнем
…
ГАНУС:
Не отвлекай меня
безумным и дремотным бормотаньем.
Мне, Тременс, очень трудно…
ТРЕМЕНС:
Сон всегдашний…
Сон сладостный… Слипаются ресницы.
Разбудишь…
ГАНУС:
Спит. Спит… Пламенный слепец!
Открыть тебе? Открыть?.. О, как они
опаздывают! Это ожиданье
меня погубит… Господи!.. Открыть?
Так просто все: не встреча, не дуэль,
а западня… один короткий выстрел…
сам Тременс это сделает, не я,
и скажет сам, что ставлю выше чести
холодный долг мятежника, и станет
благодарить… Прочь, прочь, соблазн дрожащий!
—
презрительный ответ: неблагородно.
А вот — идут… О, этот смех беспечный
за дверью… Тременс! Просыпайся! Время!
ТРЕМЕНС:
Что? А? Пришли? Кто это там смеется?
Знакомый перелив…
Входят Морн и Эдмин.
ЭДМИН:
Позвольте вам
представить господина Морна.
ТРЕМЕНС:
Счастлив
вам услужить. Мы с вами не встречались?
МОРН:
(смеется)
ТРЕМЕНС:
Мне спросонья показалось…
но это все равно… А где посредник?
— Эллин крестный
как звать его… вот память!
ЭДМИН:
Дандилио
сейчас придет. Он ничего не знает.
Так лучше.
ТРЕМЕНС:
Да: судьба слепая. Шутка
не новая. Дрема долит{15}. Простите,
я нездоров…
Две группы: направо, у камина, Тременс и Ганус; налево — в более темной части комнаты — Морн и Эдмин.
ГАНУС:
Ждать… Снова ждать… Слабею,
не вынесу…
ТРЕМЕНС:
Эх, Ганус, бедный Ганус!
Ты — зеркало томления, дохнуть бы
теплом в тебя, чтоб замутить стекло.
Вот, например: какой-то тенью теплой
соперник твой окутан. На картины
…
Не вижу я, но, кажется, спокойно
его лицо…
МОРН:
(к Эдмину)
Смотри: зеленый луг,
а там, за ним, чернеет маслянисто
еловый бор, — и золотом косым
пронизаны два облака… а время
уж к вечеру… и в воздухе, пожалуй,
церковный звон… толчется мошкара…
Уйти бы — а? — туда, в картину эту{16},
в задумчивые краски травяные,
воздушные…
ЭДМИН:
Спокойствие твое —
залог бессмертья. Ты прекрасен.
МОРН:
Знаешь,
забавно мне: ведь я уж здесь бывал.
…
Противник мой несчастный мне не смеет
в глаза глядеть… Напрасно, повторяю,
ты рассказал ему…
ЭДМИН:
Но я полмира
хотел спасти!..
ТРЕМЕНС:
(с кресел)
Какая там картина
вам нравится? Не вижу я… Березы
над заводью?
МОРН:
Нет, — вечер, луг зеленый…
Кто написал?
ТРЕМЕНС:
Он умер. Кость осталась
холодная. На ней распято что-то —
лохмотье, дух{17}… О, право, я не знаю,
зачем храню картины эти. Бросьте,
ГАНУС:
А! В дверь стучат!
Нет, человек с подносом… Тременс, Тременс,
не смейся надо мной!..
ТРЕМЕНС:
(слуге)
Поставь сюда.
На, выпей, Ганус.
ГАНУС:
ТРЕМЕНС:
Как знаешь.
Не откажитесь, судари мои,
прошу.
МОРН:
Спасибо. Но скажите, Тременс,
с каких же пор писать вы перестали?
ТРЕМЕНС:
И вас теперь
не тянет вновь просунуть палец в пройму
палитры?
ТРЕМЕНС:
Слушайте, мы собрались,
чтоб смерть решать, — вопрос отменно важный;
не к месту здесь цветные разговоры.
Поговорим о смерти. Вы смеетесь?
Тем лучше; но поговорим о смерти.
Что — упоенье смерти? Это — боль,
как молния. Душа подобна зубу,
и душу Бог выкручивает — хрясь! —
и кончено… Что дальше? Тошнота
немыслимая и потом — зиянье,
спирали сумасшествия — и чувство
кружащегося живчика, — и тьма,
тьма, — гробовая бархатная бездна,
а в бездне…
ЭДМИН:
чем о плохой картине рассуждать!
Вот. Наконец-то.
Слуга вводит Дандилио.
ДАНДИЛИО:
Добрый вечер! Ух,
как жарко тут! А мы давненько, Тременс,
не виделись — отшельником живете.
Я изумлен был вашим приглашеньем:
мудрец-де приглашает мотылька.
Для Эллы — вот — коробка глянцевитых
засахаренных слив — она их любит.
Морн, здравствуйте! Эдмин, вы дурно спите
бледны, как ландыш… Ба! Неужто — Ганус?
Ведь мы знакомы были. Это — тайна,
не правда ли, что вы к нам воротились?
Когда вечор мы с вами… как узнал я?
Да по клейму, по синей цифре — тут —
повыше кисти: заломили руки,
и цифра обнажилась. Я приметил
…
ТРЕМЕНС:
Вот вам вино, печенья… Скоро Элла
вернется… Видите, живу я тихо,
но весело. И мне налейте. Кстати,
тут вышел спор: вот эти господа
решить хотят, кому из них платить
за ужин… в честь одной плясуньи модной.
Вот если б вы…
ДАНДИЛИО:
Конечно! Заплачу
с охотою!
ТРЕМЕНС:
Нет, нет, не то… Сожмите
платок и выпустите два конца, —
один с узлом…
МОРН:
…невидимым, конечно.
Ведь он дитя, — все объясняй ему!
Вы помните, беспечный одуванчик,
вас посадил: просвечивал седой
ваш хохолок, и вы цилиндр мохнатый
старались нахлобучить на луну
и чмокали так радостно…
ДАНДИЛИО:
И после
в цилиндре пахло молоком. Шутник,
прощаю вам!
ГАНУС:
Скорей же… вас просили…
ведь надо кончить…
ДАНДИЛИО:
Полно, полно, друже,
терпенье… Вот платок мой. Не платок,
а знамя разноцветное. Простите.
Спиною стану к обществу… Готово!
ТРЕМЕНС:
Платить тому, кто вырвет узел. Ганус,
тяни…
МОРН:
ГАНУС:
Я не могу… что сделал я!.. не надо…
ТРЕМЕНС:
Сжал голову, бормочет… Ведь не ты —
он проиграл!
ДАНДИЛИО:
…
ошибся я… узла и вовсе нет,
не завязал, смотрите, вот так чудо!
ЭДМИН:
Судьба, судьба, судьба решила так!..
Прошу вас — я прошу вас — помиритесь!
Все хорошо!..
ДАНДИЛИО:
(нюхает <табак>)
ТРЕМЕНС:
Знаток картин волнуется… Довольно
с судьбой шутить: давай сюда платок!
ДАНДИЛИО:
— давай? Он нужен мне — чихаю,
он в табаке, он сыроват; к тому же
простужен я.
ТРЕМЕНС:
Э, проще мы устроим!
— с картами…
ГАНУС:
(бормочет)
ТРЕМЕНС:
МОРН:
Ну что же, я люблю
цвет алый — жизнь, и розы, и рассветы..
Показываю! Ганус, стой! вот глупый —
бух в обморок!..
ДАНДИЛИО:
Держите, ух, тяжелый!
— кости у меня
стеклянные. А, вот — очнулся.
ГАНУС:
ДАНДИЛИО:
(Уводит его в спальню.)
МОРН:
Он рокового повторенья счастья
не вынес. Так. Восьмерка треф. Отлично.
Бледнеешь, друг? Зачем? Чтоб выделять
отчетливее черный силуэт
моей судьбы? Отчаянье подчас —
тончайший живописец… Я готов.
ТРЕМЕНС:
Пожалуйста, не здесь.
Я не люблю, чтоб в доме у меня
сорили.
Да, вы правы. Спите крепко,
почтенный Тременс. Дом мой выше. Выстрел
звучнее в нем расплещется, и завтра
заря взойдет без моего участья{18}.
у Цезаря.
Морн и Эдмин, первый поддерживая второго, уходят.
ТРЕМЕНС:
(один)
… Мой озноб
текучею сменился теплотою…
Как хороши — предсмертная усмешка
и отсвет гибели в глазах! Бодрится,
играет он… До самого актера
— странно — вот опять
сдается мне, что слышу голос этот
не в первый раз: так — вспомнится напев,
а слов к нему не вспомнишь; может статься
их вовсе нет; одно движенье мысли —
… Я доволен
сегодняшним разнообразным действом,
личинами неведомого. Так!
Доволен я — и ощущаю в жилах
живую томность, оттепель, капели…
из рукава! Не знаю, как случилось,
но, жалости мгновенной повинуясь,
я подменил ту карту, что схватил —
малиновые ромбы — той, другой,
—
пожалуйте! — и выглянула смерть
из траурного клевера на Морна!
Пока глупцы о розах говорят —
мазком ладони, перелетом пальцев
Но никогда мой Ганус не узнает,
что я схитрил, что выпала ему,
счастливцу, смерть…
Из спальни возвращается Дандилио.
Ушли? А вот проститься
со мной забыли… Эта табакерка —
старинная… Три века табаку
не нюхали: теперь опять он в моде.
ТРЕМЕНС:
ДАНДИЛИО:
Так, пустяки. Приник к постели, что-то
как будто ловит за края одежд
невидимых прохожих.
ТРЕМЕНС:
ДАНДИЛИО:
Да, всякое зерно
годится в житницу души, вы правы…
ТРЕМЕНС:
… А, шаги
моей влюбленной Эллы! Знаю, знаю,
куда она ходила…
Входит Элла.
ЭЛЛА:
ДАНДИЛИО:
Что, милая, что, легкая моя?..
ЭЛЛА:
Остались щепки… щепки!.. Он… Клиян…
… Не трогайте! Оставьте…
Я — липкая… Я вся холодной болью
пропитана. Ложь! Ложь! Не может быть,
чтоб это вот звалось блаженством. Смерть,
а не блаженство! Гробовою крышкой
… прищемили… больно…
ТРЕМЕНС:
То — кровь моя. Пускай она поплачет.
ДАНДИЛИО:
Ну вот… Ну вот… Дай отодвину локон…
блеск, волосы, росистые от снегу…
Ты — глупая. Все хорошо. Играя,
ребенок поцарапался — и плачет.
Жизнь обежит, шумя летучим платьем,
падет перед ребенком на колени,
царапинку со смехом поцелует…
Занавес
Примечания
{12} …вы мне намедни обещали дать… — Эти слова есть в беловике, однако в машинописном тексте «Трагедии» они пропущены («Да: / конверт и марку»).
{13} Картель (фр. cartel) — письменный вызов.
{14} …вспрыснет зверь. — Так в машинописном тексте и в рукописи. Вероятно, написано и перепечатано ошибочно вместо «вспрыгнет». В журнальной публикации неоправданное «вспорскнет» (Звезда. 1997. № 4. С. 39).
{15} Дрема долит. — Одолевает (арх.). Выражение «дремота долит» (которое встречается у Набокова впервые в переводной книге «Николка Персик», 1922) почерпнуто, очевидно, из песни второй пушкинской «Полтавы», где описывается Кочубей перед казнью: «Заутра казнь. Но без боязни / Он мыслит об ужасной казни; / О жизни не жалеет он. / Что смерть ему? желанный сон. / Готов он лечь во гроб кровавый. Дрема долит…» (А. С. Пушкин. Поли. собр. соч.: В 10 т. Т. 4. С. 199). То же выражение Набоков использует в «Приглашении на казнь» (гл. XIV), указав тем самым на «Полтаву» как на один из источников романа и сопоставив двух узников, Кочубея и Цинцинната, ожидающих смерти. В журнальной публикации «Трагедии» ошибочно: «давит» (с. 40).
{16} Уйти бы — а? — туда, в картину эту… — Мотив перехода в мир картины как ухода от действительности развивается в рассказе Набокова «Венецианка», написанном вскоре после «Трагедии», и затем в романе «Подвиг» (1932).
{17} — лохмотье, дух… — В беловике можно разобрать предыдущий (вымаранный) вариант фразы: «На ней распято что-то — и смотрит в ночь».
{18} Морн <…> заря взойдет без моего участья. — На выбор «говорящего» имени для героя «Трагедии», возможно, повлияла персонификация утра в «Гамлете» У. Шекспира (акт I, сц. 1), ср.: «But, look, the morn, in russet mantle clad, / Walks o'er the dew of yon high eastern hill…» («Но вот и Утро, в мантии багряной, / Ступает по росе восточных гор»; пер. М. Лозинского). Ср. название «предутренней стражи» на вымышленном Набоковым языке некой северной державы в неоконченном романе «Solus Rex» (1940): «morndammer wagh» (Н5. С. 85). He исключено также, что, создавая образ Морна-короля, Набоков исходил из отождествлений Короля и зари в драме А. Блока «Король на площади» (1918), в третьем действии которой Дочь Зодчего говорит: «Король! Я не хочу убивать тебя. Если ты угаснешь, угаснет и вот та узкая полоса зари» (А. Блок. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1961. Т. 4. С. 57).