13
Ради большого пикника по случаю ее двенадцатилетия, а также сорок второго празднования Идиных jour de fête[79] Аде было разрешено надеть ее «лолиту», довольно длинную, но совершенно воздушную, широченную черную юбку (названную по имени андалузской цыганочки
(Так и ты не знал, премудрый Ван! Ее пометка.)
Голенькая Ада сделала шаг внутрь юбки ножками, все еще влажными и «хвойными», после специального протирания махровой мочалкой (при режиме мадемуазель Ларивьер утренние ванны не практиковались), и, резко качнув бедрами, натянула ее на себя, вызвав привычное недовольство гувернантки: mais ne te trémousse pas comme ça quand tu mets ta jupe! Une petite fille de bon maison[80] и т. д. Отсутствие же панталон per contra[81] было оставлено Идой Ларивьер без внимания: эта пышногрудая, с пугающей красотой дама (в данный момент пребывавшая лишь в корсете и чулках с подвязками) была готова в дни самой нестерпимой летней жары позволить и себе ту же поблажку; хотя применительно к Адочке подобная практика возымела предосудительные последствия. Стремясь унять легкое раздражение нежной промежности, сопровождаемое испаринкой, зудом и прочими не вовсе неприятными ощущениями, девочка тесно сжала меж ног, оседлывая ее, прохладную ветку яблони, к вящему недовольству Вана, в чем еще не раз нам придется убедиться. Помимо «лолиты» на Аде была трикотажная, с коротким рукавом, кофточка в черно-белую полоску, несуразная (сзади, на резинке вокруг шеи) шляпа, бархатная лента в волосах и на ногах стоптанные сандалетки. Как неоднократно уже отмечал Ван, ни соображения гигиены, ни элементарные понятия о вкусе для обитателей Ардиса не были характерны.
Лишь только все приготовились отъезжать, Ада ринулась вниз со своего дерева, как какой-нибудь удод. Спеши, спеши, моя птичка, мой ангел! Бен Райт, кучер-англичанин, был пока еще трезв как стеклышко (с утра приняв лишь пинту эля). Бланш, уже по крайней мере раз побывавшей на большом пикнике (тогда пришлось бежать в Пайнглен, расшнуровывать мадемуазель, которой сделалось дурно), теперь отводилась более скромная обязанность — утаскивать рычавшего и извивавшегося Дэка в свою комнатушку в башенке.
Шарабан уже переправил к месту пикника двух лакеев, три кресла и несколько корзин с крышками. Романистка в белом атласном платье (сшитом Вассом из Манхэттена для Марины, которая за последнее время сбросила десять фунтов) вместе с Адой, сидевшей рядом, и Люсетт бок о бок с угрюмым Райтом, très en beauté[82] в белой своей матроске, тряслись в calèche. Ван то ли на дядюшкином, то ли на дедушкином велосипеде колесил за ними. Лесная дорога была по всему пути относительно ровной, если держаться самой середины (скользковатой и темноватой еще после раннего дождя), между двумя колеями, заполненными небесно-голубой водой с пестрыми отражениями тех самых берез, тени листвы которых резво скользили по раскрытому, туго натянутому переливчато-шелковому зонтику мадемуазель Ларивьер и по широким полям Адиной белой, щегольски сидевшей шляпки. Люсетт, восседавшая на козлах рядом с Беном в голубом камзоле, то и дело оборачивалась и делала Вану знак ручкой ехать потише, как махала всегда и мать ее из опасения, что Ада на пони или на велосипеде может врезаться в зад коляски.
Марина прибыла в красном автомобиле из самых первых открытых легковушек, управляемом дворецким с такой осторожностью, будто он крутил в руках не руль, а какой-то заморский штопор. Марина казалась вызывающе элегантной в серых мужских фланелевых брюках, с рукой в перчатке на набалдашнике матовой трости, в этом авто, которое, слегка вихляя, подкатило впритык к месту пикника, к самому краю живописной поляны в старом сосновом бору, красиво изрезанном прелестными овражками. Из леса, что тянулся с противоположной стороны вдоль грязноватой дороги на Лугано, вылетела странная блеклая бабочка, и тотчас следом выкатило ландо, откуда выходили один за другим, кто проворно, кто степенно, в зависимости от возраста и положения, — сперва близнецы Ласкины, потом их молоденькая тетушка на сносях (значительно утяжеляющая повествование), а также гувернантка, седовласая мадам Форестье, школьная подруга Матильды, речь о которой пойдет ниже.
Кроме того, ожидались еще из взрослых три джентльмена, которые так и не появились: дядюшка Дэн опоздал на утренний поезд из города; полковник Ласкин, вдовец, сослался на печень, которая, как следовало из его записки, вела себя, как а также его доктор (и партнер по шахматам) знаменитый д-р Кролик, сам себя провозгласивший придворным ювелиром Ады и который на другой день рано утром в самом деле преподнес ей свой подарок на рождение — трех восхитительных резных куколок-хризалид (Ах, какое сокровище, — выдохнула Ада, выгнув бровки), из которых весьма скоро появились на свет, увы, представители рода наездников вопреки ожидаемым нимфалидам Кибо — раритета, только что открытого.
Горы нежнейших, с обрезанной корочкой, сандвичей (идеальные прямоугольнички пять на два дюйма), золотисто-бурая тушка индейки, черный русский хлеб, горшочки с сероватой зернистой икрой, засахаренный фиалковый цвет, крохотные тартинки с малиной, полгаллона белого портвейна Гутзон, столько же рубинового, разведенный водой кларет в термосах для девочек и холодный сладкий чай, символ счастливого детства, — все это легче вообразить, чем описать. Весьма познавательным оказалось (Так в рук. — Ред.).
Весьма познавательным оказалось сопоставить Аду Вин с Грейс Ласкиной: молочно-белая бледность Ады и пышущий здоровьем румянец ее ровесницы; черные, прямые, колдовски-бесовские волосы у одной и каштановые, коротко стриженные волосики у другой; печальные, без блеска, глаза моей любимой и голубое помаргивание Грейс сквозь очки в роговой оправе; голые до самого верха ножки у одной и длинные красные чулки на другой; цыганская юбка и матроска. И еще более ценным, пожалуй, было бы отметить, что некрасивые черты Грега, повторенные, практически без изменений, в облике его сестры, воплотились в «миленькую» девчоночью мордашку, не умаляя при этом сходства между мальчиком и девочкой в матросках.
Растерзанную индейку, портвейн, к которому не притронулся никто, кроме гувернанток, и разбитую, севрского фарфора, тарелку быстро унесли слуги. Из-под куста явилась кошка, уставилась с видом крайнего изумления на сборище и, несмотря на призывы «кис-кис», скрылась.
И тут же мадемуазель Ларивьер предложила Аде пройтись в укромное местечко. Там дама во всем своем облачении, с пышными юбками, не утратившими величественных складок, но осевшими заметно ниже так, что теперь прикрывали ее прюнелевые туфли, застыла на мгновение над скрыто струившимся потоком, затем снова выпрямилась во весь рост. На обратном пути заботливая наставница заметила Аде, что, когда девочке исполняется двенадцать, самое время обсудить кое-что и быть готовой к тому, что может вот-вот случиться и сделать Аду grand fille[83]. Ада, которая уж полгода имела об этом надлежащее представление благодаря заботам своей учительницы и, собственно говоря, уже раза два это у нее случалось, повергла несчастную гувернантку (никогда не знавшую, как реагировать на Адины выпады и причуды) в полную растерянность, заявив, что все это чушь и отсталые бредни, что в нынешнее время у нормальных девочек, как правило, такого не бывает, а значит, и с ней такое приключиться вовсе не может. Мадемуазель Ларивьер, отличаясь по природе восхитительной глупостью (несмотря на то что, а, возможно, именно потому, что имела склонность к литературному творчеству), про себя обозрев личный опыт в этом деле, на мгновение испытала ужас при мысли: что если, пока она предавалась творчеству, научный прогресс внес коррективы в человеческую природу?
Высоко поднявшись, полуденное солнце высветило новые просторы, наполнив жаром прежние. Тетушка Рут подремывала на обычной постельной подушке, захваченной мадам Форестье, которая вязала крючком крохотную распашонку для будущей двоюродной сестрички или братика своих питомцев. Должно быть, размышляла про себя Марина, леди Ласкина со старческой тоской и детским любопытством наблюдает сейчас откуда-то сверху, из своей блаженной небесно-голубой обители и сквозь пелену скорбных воспоминаний о самоубийстве, на участников пикника, собравшихся под сенью роскошной сосны. Дети демонстрировали свои таланты: Ада с Грейс исполнили русскую пляску под аккомпанемент старинной музыкальной шкатулки (которая то и дело сбивалась посреди такта, как бы вспоминая иные берега, иные, радиальные волны
Два года назад, перед тем как приступить к первому семестру своего заточения в модном и изуверском интернате, через который прошли до него и прочие Вины (начиная с времен, «когда вашингтонцев именовали веллингтонцами»), Ван вознамерился освоить какой-нибудь сногсшибательный трюк, суливший бы ему безоговорочное и непререкаемое превосходство над другими. И обратился за советом к Демону, в результате отцовский инструктор по классической борьбе Кинг Уинг обучил нашего крепыша ходить на руках посредством особой игры плечевых мускулов, причем освоение и совершенствование трюка потребовало не больше и не меньше как нарушения опорно-двигательной системы (кариатики).
Какое счастье (Так в рук. — Ред.). И это счастье внезапно овладеть хитростью передвижения вверх тормашками оказалось весьма сродни той радости, когда после множества мучительных и постыдных падений овладеваешь наконец управлением восхитительными глиссерами, именуемыми Ковросамолетами (или «вжиккерами»), что были подарены мальчику на двенадцатилетие в романтическую пору до Великой Реакции — и, ах, как захватывает дыхание, как пронзительно и долго щекочет нервы, когда впервые в жизни ощущаешь себя в полете и сам скользишь в воздухе над стогом сена, над деревом, над ручьем, над амбаром, а дед Дедал Вин бежит внизу, задрав голову, размахивая флажком, пока не плюхнется в пруд, где купают лошадей.
и налитые предплечья красавца мальчика. Пройдет четыре года, и Ван одним движением локтя сможет сбить человека с ног.
Грациозно выгибая перевернутый торс, с парящими вверху, точно тарантийский парус, сведенными вместе ногами, Ван расхаживал взад-вперед на расставленных, ухвативших земное притяжение руках, меняя направление, ступая то вправо, то влево, с открытым опрокинутым ртом, странно моргая в своем перевернутом положении, и глаз перекатывался в глазнице, точно шарик в чашечке бильбоке. Поражало даже не разнообразие и скорость его движений, напоминавших перемещение животного на задних лапах; поражала та легкость, с которой Ван это проделывал; Кинг Уинг предостерегал: Векчело, юконец-профессионал, утратил эту легкость в двадцать четыре года; но в тот летний день, на мураве средь соснового бора, в этом волшебном сердце Ардиса, под небесно-голубым оком леди Ласкиной, четырнадцатилетний Ван представил нам великолепнейший образец искусства хождения на руках. Никакого прилива крови на лице или на шее! Каждый раз, когда Ван отрывал от податливой земли естественные органы движения и чудилось, вот-вот хлопнет в полете в ладоши в какой-то непостижимой пародии на балетный прыжок, невольно казалось: не потому ли возможен этот лениво-замедленный, как во сне, взлет, что сама земля в невольном порыве благодушия уняла силу своего притяжения. Заметим попутно, что одним из любопытнейших последствий некоторых мышечных изменений и костных «переключений», вызванных особыми тренировками, которыми нагружал его Уинг, явилась неспособность Вана в более поздние годы поводить плечами.
Вопросы для изучения и обсуждения:
1. Отрывал ли Ван от земли обе ладони, когда он, задрав ноги кверху, казалось, буквально «скачет» на руках?
«встряхиваться» чисто физической или же это «соответствовало» некому архетипу его «подноготной»?
3. Почему в самый разгар Ванова выступления Ада расплакалась?
Лепта, внесенная Мариной, была более скромной, однако не лишенной своей прелести. Она показала Вану с Люсетт (все остальные и так знали) ту самую сосну и то самое место на ее шершавом красноватом стволе, где когда-то, совсем-совсем давно, помещался магнитный телефон, осуществлявший связь с Ардис-Холлом. После запрета на «токовую связь», сказала она (проворно, но легко, с актерской désinvolture[87], как произносят не совсем привычные слова, — а озадаченная Люсетт задергала за рукав Вана, Ваничку, который все умел объяснить), бабушка мужа, будучи гением инженерии, «упрятала в трубу» Красногорский ручей (который течет вон там, пониже поляны, с той горы, что над Ардисом). И заставила его передавать вибрационные
И словно в тон всеобщему недовольству внутренней и внешней политикой (старичок Гамалиил к тому времени уже впал в полнейший маразм), пыхтя, подкатил красный автомобильчик из Ардис-Холла, и из него выскочил дворецкий с сообщением. Только что прибыл месье с подарком для мадемуазель Ады. Но никто не разберет, как эта сложная механика действует, требуется помощь мадам. Дворецкий привез записку, которую и подал на крохотном карманном подносике Марине.
Мы не можем доподлинно восстановить суть послания, но знаем, там было сказано, что тот мудреный и весьма дорогостоящий подарок — огромная красавица кукла, которая, к удивлению и к несчастью, оказалась не вполне одета; и, что еще более странно, правая нога у нее была подвязана, а левая рука забинтована, и вместо ожидаемого приданого с нарядами в оборочках прилагалась целая коробка с гипсовыми корсетами и какими-то резиновыми принадлежностями. Руководство на русском или болгарском оказалось бесполезным, так как было написано не современной латиницей, а древней кириллицей, тем кошмарным алфавитом, который Дэн не в состоянии был освоить. Не может ли Марина поскорей подъехать и распорядиться, чтоб сшили нормальные кукольные платьица из прелестных шелковых лоскутков, которые, как выяснилось, имеются у ее горничной в ящике стола, и чтоб затем снова упаковать коробку в свежую оберточную бумагу?
Ада, подглядывавшая в записку из-за материнского плеча, вскинув подбородок, сказала:
— Вели ему взять каминные щипцы и выбросить все это хозяйство на больничную свалку!
— Беднячок! — воскликнула Марина со слезами жалости на глазах. — Ну разумеется, еду тотчас. В своей жестокости, Ада, ты порой доходишь до… не знаю… прямо до сатанизма!
Торопливо мелькая длинной тростью, с нервозно дергающимся, полным целеустремленности лицом Марина зашагала к автомобилю, который незамедлительно тронулся с места но, осторожно разворачиваясь, чтоб не задеть мирно застывшую èche, въехал задом в ощетинившийся куст боярышника, наскочив на пустую полугалонную бутылку.
Возмущение, нависшее над поляной, скоро рассеялось. Ада попросила у гувернантки карандашей и бумаги. Лежа на животе и подперев рукой щеку, Ван глядел на изогнутую шею своей любимой, она же в это время играла в анаграммы с Грейс, которая без всякой задней мысли предложила слово «синева».
— Весник, —
— Неправильно! — возразила Грейс.
— Нет, правильно! Я точно знаю. Весник от «весны». Весник весны жаворонок поет в синеве.
— Свинец!
— Инцест! — тотчас сказала Ада.
— Сдаюсь, — не выдержала Грейс. — Без словаря за твоими изобретениями не уследишь.
Но вот дневная жара достигла полной невыносимости, и вот уже первый в этом сезоне злодей-комар был звонко прихлопнут проворной Люсетт у Ады на ноге повыше колена.
— Эссекса, Миддлсекса и Сомерсета; уже мадемуазель Ларивьер и мадам Форестье обменивались певучим «адье». Взмахи рук на прощание, и близнецы вместе с древней гувернанткой и сонливой молоденькой тетушкой унеслись прочь в своем ландо. Блеклая, с прозрачными крыльями и неожиданно черным тельцем бабочка устремилась за ними вслед. Ада крикнула:
— Смотрите!
И сказала, что эта бабочка из рода японских «Аполлонов». Тут вдруг мадемуазель Ларивьер заявила, что, конечно, возьмет себе псевдоним, если ее рассказ напечатают. И, подведя двух своих очаровательных питомиц к коляске, sans façons[88] Ван. Не сообразив, как будет двигаться солнце, он оставил свой велосипед под палящими лучами на целых три часа. Ада взялась поднять велосипед, вскрикнула обжегшись, чуть не упала, метнулась, устояла — и тут, смешно крякнув, лопнула задняя шина.
кивочком приглашение своего подвыпившего соседа по облучку, который у всех на глазах и без всякой задней мысли провел своей лапищей по ее голеньким коленкам); и за неимением
Так произошел первый телесный контакт наших детей, и оба были смущены. Она уселась спиною к Вану, чуть изменила позу, едва лишь дернулась коляска, потом поерзала еще, расправляя свою необъятную юбку, которая словно покрыла его воздушным облаком, прямо-таки как простыня в парикмахерской. В каком-то полубредовом нелепом восторге Ван придерживал Аду за талию. Жаркие солнечные пятна, проворно скользя поперек полос ее кофточки-зебры, по тыльной стороне ее обнаженных рук, казалось, летели дальше, как по туннелю, через Вана.
— Отчего ты расплакалась? — спросил он, вдыхая аромат ее волос и ощущая жар ее уха.
(Отчего расплакалась? Не знаю — что меня растревожило, сама не могу объяснить, только привиделось во всем этом что-то ужасное, темное, дикое, да, да, именно ужасное! Более поздняя приписка.)
— Прости меня, — сказал он, когда Ада отвернулась. Больше ни разу не сделаю этого в твоем присутствии.
(Да, кстати, насчет этого «прямо-таки как» — какая отвратительная фраза. Очередная приписка много позже рукою Ады.)
Вскипая и переполняясь страстью, Ван всем своим существом сладостно упивался своей ношей, чувствуя, как отзывается она на каждый дорожный ухаб, мягко распадаясь на две половинки, ударяя в самый стержень его желания, которое, он понимал, необходимо сдерживать, чтоб не смутить ее невинность возможной утечкой чувств. Если б не спасла ситуацию гувернантка девочки, обратившись к нему с вопросом, Ван, возможно бы, не удержался, расплавился в своей животной слабости. Бедняга Ван передвинул Адину попку на правое колено, смещая, выражаясь жаргоном мастеров пытки, «угол агонии». В тупой безысходности неудовлетворимого желания Ван следил, как проплывают мимо ряды изб, когда èche проезжала через селение Гамлет.
— Никак не могу привыкнуть (m'y faire), — сказала мадемуазель Ожерель, — к этому несоответствию между богатством природы и человеческой нищетой. Только полюбуйтесь на этого écharné[89] старика с огромной прорехой на рубахе, взгляните, какая жалкая у него cabane[90]. И посмотрите на эту быстрокрылую ласточку! Сколько счастья в природе, сколько несчастья среди людей! Никто из вас так и не сказал, понравился или нет мой новый рассказ! А, Ван?
— Симпатичная сказочка, — сказал Ван.
— Да, сказочка, — вежливо добавила Ада.
— Allons donc![91] — вскинулась мадемуазель Ларивьер. — Какая сказка — тут все жизненно до мелочей. Перед нами драма мелкого буржуа со всеми присущими этому классу проблемами и чаяниями, со всей их спесью.
(Верно, намерение могло быть именно таково, — если исключить
Легкое шевеление на козлах. Люсетт, обернувшись к Аде, произнесла:
— Я хочу к тебе. Мне тут неудобно, и от него нехорошо пахнет
— Скоро приедем, — отозвалась Ада, — потерпи! (have a little patience).
— Что такое? — встрепенулась мадемуазель Ларивьер.
— Ничего. [94].
— О Боже! Нет, не верится мне, чтоб такой тип мог прислуживать радже!
Примечания
36* Осберх — еще одна добродушная анаграмма, переиначивающая фамилию писателя, с которым весьма комично сравнивается автор «Лолиты». К слову, название этой книги произносится ни на английский, ни на русский манер (расе[564] к неназвавшемуся умнику в последнем номере «Таймc Литерари Сапплмент»). (прим. В. Д.)
37* «La Rivière de Diamants» — На Антитерре не существовал Мопассан
38* — фиолетово-индигово-сине-зелено-желто-оранжево-красность. (прим. В. Д.)
39* Страпонтин — переднее откидное сиденье.
40* Pointe assassine — точка, смысловой акцент (прозаического или стихотворного произведения), убивающий его художественные достоинства. (прим. В. Д.)
{37} …надеть ее «лолиту»… юбку (названную по имени андалузской цыганочки из романа Осберха) — еще одна автореминисценция: именем «андалузской цыганочки» Кармен называл свою очаровательно-коварную нимфетку Гумберт Гумберт, автор «Исповеди светлокожего вдовца». «Осберх» же — это анаграмма фамилии аргентинского писателя Хорхе Луиса Борхеса (1899–1986). (коммент. Н. М.)
{38} …как бы вспоминая иные берега, иные, радиальные волны — парафраз пушкинских строк из стихотворения «Вновь я посетил…» (1835). (коммент. Н. М.)
{39} — одна из первых «шатобриановских» аллюзий (Франсуа Рене де Шатобриан (1768–1848) родился на острове Сен-Мало, в Бретани), предваряющая половодье реминисценций, ассоциативных перекличек, пародий, намеков, соотносящих художественный мир «Ады» с жизнью и творчеством французского писателя. (коммент. Н. М.)
{201} …мадемуазель Ларивьер зачитала свой рассказ «Алмазное ожерелье» — «Ожерелье» (1884). (коммент. Н. М.)
[79] Именин (фр.).
[80] Только не надо так вихляться, когда надеваешь юбку! Девочка из приличной семьи… (фр.)
(фр.).
[82] Прехорошенькой
[83] Взрослой девочкой
[84] «Алмазное ожерелье» (фр.).
[85] Переписывания бумаг (фр.).
(фр.).
[87] Непринужденностью (фр.).
[88] Бесцеремонно
[89] Изможденного (фр.).
[90] Лачуга (фр.).
(фр.)
[92] Точку-убийцу (фр.) — см. Глава четвертая (отсылка к Полю Верлену).
[94] От него воняет (фр.).
[564] При всем уважении (лат.).