27
— Марина блестяще о тебе отзывается и пишет «уже чувствуется осень». Это так по-русски. Твоя бабушка в эту пору, даже если в окрестностях Виллы Армина стояла жара, всегда регулярно произносила то же «already-is-to-be-felt-autumn». Марина всегда считала, что «Армина» — именно ее имени анаграмма, а не той «marina», что «морская». Выглядишь превосходно, сынок мой, хотя могу себе представить, как надоело тебе общение с ее малышками. А потому у меня предложение…
— Да нет, девчушки прелесть, — умиленно заверил отца Ван, — особенно мила крошка Люсетт.
— У меня предложение отправиться со мной сегодня на коктейль. Устраивает замечательная вдовушка некого майора де Прэ — неким образом родственника нашего покойного соседа, стрелка отменного, только темновато оказалось на Выгоне и внезапный вопль сунувшегося под руку мусорщика пришелся не к месту. Так вот, эта замечательная и влиятельная дама, стремящаяся оказать услугу одному моему другу (кашляет), имеет, насколько мне известно, пятнадцатилетнюю дочь по имени Кордула, общение с которой, несомненно, послужит для тебя компенсацией безотрадного лета, убитого в лесу Ардиса на игры в жмурки с двумя малолетками.
— Мы в основном играли в скраббл и снап, — вставил Ван. — А что, нуждающийся друг твой также моей возрастной категории?
— Она будущая Дузе, — строго заметил Демон. — И нынешний вечер призван дать ей «профессиональный толчок». Ты займешься Кордулой де Прэ, я — Корделией О'Лири.
— D'accord![169] — кивнул Ван.
Мамаша Кордулы, перезрелая, переусердствовавшая в нарядах и перехваленная комическая актриса, представила Вана акробату-турку с роскошными орангутаньими, сплошь в рыжевато-каштановых волосах, лапищами и с глазами шарлатана, — но оказалось, напротив, он большой мастер в цирковом деле. Ван настолько был захвачен беседой с ним, с таким восторгом ловил советы профессионала, исполненный зависти, тщеславия, благоговения и прочих свойственных юности чувств, что у него почти не осталось времени ни на Кордулу, низенькую, приземистую, краснолицую девицу в темно-красном шерстяном свитере с высоком воротом, ни даже на сногсшибательную юную леди, чьей обнаженной спины едва касалась рука отца, когда тот направлял ее в сторону того или иного нужного гостя. Однако в тот же вечер Ван столкнулся с Кордулой в книжной лавке, и она сказала:
— Между прочим, Ван, — ведь я могу называть тебя просто по имени, верно? — твоя кузина Ада — моя школьная подруга. Вот так-то! А теперь объясни, пожалуйста, чем ты покорил нашу взыскательную Адочку? В первом же письме из Ардиса она буквально захлебывалась от восторга — это Ада-то! — до чего мил, умен, своеобразен, неотразим…
— Глупости! Когда это было?
— По-моему, в июне. Потом прислала еще одно письмо, в ответ на мое… потому что я ужасно приревновала к тебе… честное слово! — и буквально засыпала ее всякими расспросами — ну, а ответ на мое письмо был уклончив и о Ване практически ни слова.
Теперь он взглянул на Кордулу с особым вниманием. Он где-то читал (если постараться, мы припомним точное название источника, только не Тильтиль, это из «Синей Бороды»
— Моя кузина Ада, — сказал Ван, — в свои одиннадцать-двенадцать лет еще слишком мала, чтоб влюбляться по-настоящему, а не в книжного героя. Да, на мой взгляд, она мила. Возможно, капельку из разряда «синих чулков», вдобавок несколько дерзка и капризна… однако же весьма мила.
— Ну-ну… — пробормотала Кордула с такой восхитительной глубокомысленностью, что Ван не мог понять, то ли она тему закрывает, то ли оставляет ее открытой, то ли готова перевести разговор на другую.
— Как связаться с тобой? — спросил он. — Может, приедешь в Риверлейн? Как у тебя с девственностью?
— С хамами не общаюсь, — невозмутимо отрезала Кордула, — хотя «связаться» со мной всегда можно через Аду. (Со смехом.) Мы с ней и в прямом, и в переносном существа не одноклассные; она имеет склонность к гениальности, я же из заурядных американских амбивертов
— Море удовольствия! Что ж, благодарю. Судя по четности, кроватки двухъярусные. Наше вам! — как выражается шпана.
лесбияночка, о которой Ада упомянула с праздным чувством вины. Еще немного, и приревную тебя даже к твоей нежной ручке. Ада отвечала: «Что за чушь! Мало ли о ком я упоминала, забудь!»; но даже не подозревая еще, что Ада, прикрывая сообщников, способна на вопиющее вранье, Ван от своих подозрений не отказался.
Законы школы, где училась Ада, были старомодны и суровы буквально до идиотизма, однако Марине внушали ностальгические воспоминания о русском Институте благородных девиц в Юконске (где она подобные же законы нарушала с куда большей легкостью и успехом, чем Ада с Кордулой или Грейс в Браунхилле). Младшим воспитанницам разрешалось встречаться с мальчиками раза три-четыре в семестр во время кошмарных, устраиваемых в гостиной и в присутствии классной дамы чаепитий с розовыми пирожными, девочка же двенадцати-тринадцати лет могла в сопровождении более старшей и нравственно безупречной ученицы раз в три недели по воскресеньям встречаться с каким-нибудь мальчиком из почтенного семейства в официально установленном месте — молочном баре неподалеку от школы.
Ван так сильно желал увидеться с Адой, что надеялся запустить в ход все свои чары, чтоб превратить любую девицу-эскорт в неодушевленный и безучастный предмет. Подобные «свидания» требовали заблаговременного, по крайней мере недели за две до события, разрешения со стороны матери юной жертвы. Услыхав в трубке вкрадчивый вопрос классной дамы мисс Клефт, Марина заметила ей, что скорее всего Аде провожатая не потребуется, так как встречается она с кузеном, с которым все лето они только и вились друг подле друга.
— Об этом-то и речь! — подхватила мисс Клефт. — Две юные вьющиеся розочки как раз и склонны сплетаться меж собой, а где цветы, там и шипы.
— Так ведь они практически брат и сестра! — воскликнула Марина, полагая, как многие неумные люди, что слово «практически» обладает двойным воздействием — приглушая истинный смысл, выдает трюизм за истину.
— Это еще опасней, — кротко ответила мисс Клефт. — И все же я готова на компромисс. Попрошу милую Кордулу де Прэ составить им компанию: она в восторге от Вана и обожает Аду, — таким образом, в итоге — надежно и выгодно! (Избитый жаргон — избитый уже тогда.)
— Помилуйте, что за фигли-мигли — пробормотала Марина, вешая трубку.
В мрачном расположении духа, не зная, что ожидать (если б знал, мог настроиться на тяжелое испытание), Ван поджидал Аду за школой на аллейке, темной и унылой, в лужах которой отражалось хмурое небо, мимо тянулась ограда хоккейной площадки. Ученик местной школы, «разряженный в пух и прах», стоял у ворот чуть поодаль, тоже кого-то поджидал.
Ван уж собрался обратно на станцию, как вдруг появилась Ада — при ней Кордула. La bonne surprise[171]! С чудовищно наигранной сердечностью Ван приветствовал обоих. (А, милая кузина, ну, как поживаешь? О, Кордула! Кто из вас эскорт — ты или мисс Вин?) Милая кузина вырядилась в черный блестящий дождевик и клеенчатую шляпку с опущенными вниз полями, как бы изготовившись к спасению жертв стихии на суше и на море. Маленький круглый пластырь не слишком ловко маскировал прыщ на подбородке сбоку. Изо рта у Ады пахнуло эфиром. Она была еще мрачней, чем Ван. Он бодрым голосом предположил, что собирается дождь. Тот таки припустил — сильный. Кордула заметила, что у Вана шикарный плащ. Сказала, за зонтами можно не возвращаться — долгожданная цель совсем близко, стоит лишь угол обогнуть. На что Ван заметил, что угол сгибать нельзя; более или менее смешно. Кордула рассмеялась. Ада смолчала: по-видимому, спасать ей уже было некого.
намеренно пренебрег обстоятельством — тем главным, тем мучительным обстоятельством, что не виделся со своею Адой почти три месяца и что последняя ее записка пылала такой страстью, что взорвался мыльный пузырь шифровки с жалкими словами обещаний и надежд, вскрыв дерзкий, божественный поток чувств, освобожденных от шифра. Теперь они вели себя так, будто прежде никогда не встречались, будто их только что познакомила та, которая была сопровождающей. Странные, злобные мысли теснились у него в мозгу. Чем же там они — не то чтоб уж так необходимо узнать, нет, просто из принципа, из любопытства, — чем же они там занимаются, чем занимались две эти неопрятные девчонки и в прошлом семестре, и в этом, и прошлой ночью, каждой ночью, сдернув панталоны своих пижамок, среди шептаний и постанываний аномальной своей спальни? Спросить или нет? Сможет ли найти нужные слова: так, чтоб не задеть Аду и одновременно дать понять той, которая норовит скакнуть к ней в постель, как презирает ее, пристающую к этой девочке, такой темноволосой и бледной, слияние коралла и хорала, такой худенькой и нескладной, поскуливавшей в наивысшей точке плавления? Только что, увидав, как вдвоем идут ему навстречу — на Аде лица нет, ее мутит, но она покорна, а Кордула, яблочко с червоточинкой, однако смела, и обе, точно двое пленников, скованных одной цепью, бредут пред очи своего завоевателя, — Ван внутренне поклялся отомстить за надувательство рассказом учтивым, но исключительно подробным о последнем скандале в их школе, имеющем гомосексуальный, а может, и псевдо, подтекст (одного из старшеклассников, кузена Кордулы, обнаружили в комнате выборного старосты вдвоем с переодетой мальчиком девицей). Он увидит, как исказятся личики барышень, он предложит и им поведать ему что-нибудь эдакое. Но порыв этот иссяк. Он все еще не терял надежды хоть на мгновение избавиться от противной Кордулы и выкинуть что-то жестокое, чтоб из глаз противной Ады так и брызнули слезы. Но то было подсказано ему его
— Интересно, что ты, Ада, и ты, Кордула, думаете насчет такой вот литературной проблемы. Наш учитель французской литературы считает, что в трактовке любовной связи Марселя и Альбертины есть глубокий изъян. Коллизия ясна, если читателю известно, что повествователь — гомосексуалист, что милые пухлые щечки Альбертины не что иное, как милые пухлые ягодички Альберта. И теряет смысл, если от читателя ни предполагать, ни ждать нельзя, что он хоть сколько-нибудь страстей Пруста, то подробное описание того, с какой ревностью следит гетеросексуальный мужчина за гомосексуалкой, остается для читателя нелепостью, так как обычный мужчина лишь посмеется, даже с неким удовольствием, над шалостями своей возлюбленной с ее подружкой. В итоге наш учитель считает, что роман, который может быть оценен лишь quelque petite blanchisseuse[172], копавшейся в грязном белье, в художественном отношении — ничто.
— О Боже, Ада, о чем это он? Про новый итальянский фильм, что ли?
— Ван, — устало сказала Ада, — пойми, наша группа продвинутого изучения французского в своей продвинутости не ушла дальше творчества Ракана или Расина.
— Закрыли тему! — отозвался Ван.
— У тебя же, по-моему, с Марселем перебор, — пробормотала Ада.
Чайная при вокзале была получастного свойства, заведовала ею супруга начальника станции при дурацком попечительстве школы. В чайной не оказалось никого, кроме стройной дамы в черном бархатном платье и в роскошной черной бархатной шляпе с широкими полями, но она сидела к ним спиной у «тоник-бара» и головы так ни разу и не повернула, однако Вана полоснуло мыслью, что она
(On fait son grand Joyce[173] после использования чьего-то [174]. Приписка милым почерком Ады.)
(Ну, читай же дальше; тут весь В. В. Отметь даму за стойкой! Нацарапано Ваном в постели на весу.)
Ада потянулась за сливками, и Ван поймал и задержал, рассматривая, ее притворно неживую руку. Напоминает замершую в ладони, свернув крылышки, Камберуэльскую красавицу
— Надеюсь, дорогая, они не слишком у тебя остры? — спросил Ван многозначительно, чтобы дура Кордула поняла, что ей давно пора пройтись в «туалетную комнату», — надежда весьма слабая.
— Слишком? Нет… — отозвалась Ада.
— Скажи, — продолжал он, остановиться уже не в силах, — ты не царапаешься ими, когда гладишь своих малышек? Ах какая у твоей подружки ручка (берет), ах какие вкусные короткие ноготки (девственно-ледяная, покорная лапка). Такими ей не вцепиться в нежнейший атлас, не так ли Ардула… то есть Кордула?
Девчонки хихикнули, и Кордула чмокнула Аду в щеку. Ван едва ли задумывался о реакции на свои слова, и этот поцелуй его обескуражил и расстроил. Нарастающий стук колес заглушил шум дождя. Ван взглянул на свои часы; взглянул на стенные. И сказал, очень жаль, но это уже его поезд.
«Не стоит извинений, — писала (как нам представляется) Ада в ответ на его жалкие оправдания, — мы решили, что ты не совсем трезв, только и всего; но больше, любимый, никогда я не стану приглашать тебя в Браунхилл!»
Примечания
61* Amour-propre, sale amour — каламбур, заимствованный у Толстого из «Воскресения».
62* — Тулуз-Лотрек.
{58} Корделия О'Лири — переделанное на ирландский манер имя шекспировской героини из «Короля Лира».
{59} …если постараться, мы припомним точное название источника, только не Тильтиль, это из «Синей Бороды» — очередная мистификация: Тильтиль — имя одного из главных героев философской пьесы-сказки Мориса Метерлинка (1862–1949) «Синяя птица» (1908). (коммент. Н. М.)
{60} «Mytilène, petite isle» Луи Пьера — «лесбийской» темы, связанной с образом Кордулы. Дело в том, что на Антитерре Луи Пьер замещает французского поэта-символиста Пьера Луи (1870–1925), прославившегося книгой стихотворений в прозе «Песни Билитис» (1894). «Песни…» были поданы публике как вольные переводы из древнегреческой поэтессы Билитис, якобы жившей в VI в. до н. э. на острове Лесбос (древней столицей Лесбоса был город Митилена) и воспевшей в любовных элегиях предмет своей пылкой страсти — девушку по имени Мнасидика. (коммент. Н. М.)
{61} Амбиверт — гармоничная личность, совмещающая свойства интроверта и экстраверта. (коммент. Н. М.)
{62} — бабочка-траурница (Vanessa antiopa), найденная впервые в Камберуэлле (Англия) в 1748 г. (коммент. Н. М.)
{211} amour-propre… sale amour — жертвой этого «избитого каламбура» был князь Нехлюдов в «Воскресении» Л. Н. Толстого (ч. I, гл. 27), уклонившийся от свидания с Мисси Корчагиной. (коммент. Н. М.)
{212} Тулузова кокотка — перенесена на страницы «Ады» с картины Тулуз-Лотрека «Японский диван» (1892).
[169] Договорились! (фр.)
[170] «Метилена-островок» (фр.).
[171] Приятный сюрприз
[172] Какой-нибудь жалкой прачкой (фр.).
[173] Исполняется чей-то великий Джойс (фр.).
(фр.).