Смех в темноте
Глава 18

18

Аксель Рекс был рад, что возвратился в свое прелестное отечество. В последнее время дела его шли вкривь и вкось. Как-то так вышло, что петли, на которых была повешена дверь, ведущая к удаче, заели, — и он махнул на нее рукой и бросил, как бросают в грязи сломавшийся автомобиль. Взять хотя бы размолвку с издателем, не сумевшим оценить его последнюю шутку, пусть та, конечно, и не предназначалась для того, чтобы ее воспроизводили. Вообще, вокруг него стала сгущаться обстановка скандала. К ней каким-то образом примешалась и некая богатая старая дева, и весьма сомнительная («пусть и чрезвычайно забавная», подумал Рекс) денежная операция, и несколько пристрастная с ним беседа в инстанциях на тему о нежелательных иностранцах. Люди, подумалось ему, стали вести себя с ним крайне нелюбезно, но он готов был бы охотно им это простить. Смешно, что они готовы восторгаться его рисунками и тут же, буквально в следующую минуту, пытаются (в паре случаев подобные попытки оказались достаточно успешными) заехать ему кулаком в лицо.

Хуже всего было то, что его финансовое положение пошатнулось. Слава — отнюдь, конечно, не мирового масштаба, как утверждал вчера этот слабохарактерный олух, — но все же слава, приносила дивиденды, и деньги шли одно время самотеком. Так что и сейчас, в Берлине, даже оказавшись без определенных занятий и плохо представляя себе, как строить дальше свою карьеру карикатуриста здесь, где люди пребывают еще на стадии острот о теще, у него водились бы деньги — пусть небольшие, — не будь он человеком азартным.

Не удивительно, что, будучи большим мастером по части блефа, он из всех карточных игр ставил выше всего покер и играл в него всякий раз, как находил себе партнеров, играл в него даже во сне — то ли с каким-нибудь историческим персонажем, то ли с дальним родственником, давно скончавшимся, о роли которого в своей реальной жизни он практически ничего не припоминал, и даже с людьми, которые — опять-таки в реальной жизни — наверное, недвусмысленно бы отказались находиться с ним в одной комнате. В этом же сне он видел, как собирает в пачечку сданные ему пять карт, смотрит первую — шут в колпаке и с бубенчиками; затем осторожным давлением большого пальца обнажает верхний край следующей, а затем еще одной и постепенно убеждается, что на руках у него пять джокеров. «Восхитительно», — думает он, нисколько не удивляясь тому, что их много, и делает первую ставку, которую Генрих Восьмой (с картины Гольбейна)^[51], у которого на руках четыре дамы, тут же удваивает. И тут он проснулся с покерным, невозмутимым лицом.

Утро было туманно-сумрачное, так что пришлось включить лампу на прикроватном столике. Застилавшая окно тюлевая дымка выглядела грязной. За такую плату (пусть и не факт, подумал он, что хоть что-то будет заплачено) могли бы дать номер и получше. Вдруг он ощутил приятный укол воспоминания о возбуждающей любопытство вчерашней встрече.

Любовные свои приключения Рекс, как правило, вспоминал без неги. Марго оказывалась исключением. За эти последние два года он часто ловил себя на том, что вспоминает о ней; и он часто с чувствительной грустью посматривал на сохраненный им быстрый карандашный эскиз; это было странное для него чувство, потому что Аксель Рекс был, мягко говоря, циником.

Стремительно уехав из Германии юношей (накануне войны, очень удачно избегнутой), он оставил нищую, полоумную мать, которая на другой же день после его отъезда в Монтевидео упала в пролет лестницы и убилась насмерть. В детстве он обливал керосином и поджигал живых мышей, которые, горя, еще бегали, как метеоры. А уж в то, что он вытворял с кошками, лучше даже стараться не вникать. В зрелые же годы, когда развились его артистические дарования, Рекс находил более изощренные способы удовлетворения своего любопытства — не нездорового, болезненного, для которого предусмотрен соответствующий медицинский термин (ничего подобного и в помине не было), а просто бесстрастного, широкоглазого любопытства к тем рисункам на полях, которые жизнь поставляла его искусству. Ему нравилось помогать жизни обретать глуповатые очертания и беспомощно окарикатуриваться. Он терпеть не мог разыгрывать по отношению к окружающим злые шутки, он предпочитал, чтобы те происходили случайно и чтобы от него требовалось лишь чуть-чуть подтолкнуть колесо, а дальше бы события стремительно раскручивались сами собой. Обманывать окружающих доставляло ему удовольствие, — и чем меньше для этого требовалось усилий, тем более привлекательной выглядела шуточка. Но при всем при том этот опасный человек с карандашом в руке был очень тонким художником.

Дядя, оставшийся дома присмотреть за детьми, заявляет, что сейчас переоденется и развеселит их. Дети ждут и ждут, а дядюшки все нет. Тогда они спускаются вниз и видят человека в маске, прячущего в мешок столовое серебро. «Ах, дядя», — кричат восхищенные дети. «Ну как, удачно я загримировался?» — спрашивает дядя, снимая маску. Так срабатывает относящийся к юмору гегелевский силлогизм. Тезис: дядя гримируется под взломщика (дети смеются); антитеза: это настоящий взломщик (читатель смеется); синтез: дядя оказывается настоящим (читатель обманут). Подобный сверхъюмор Рекс любил вводить в свои произведения, и в этом, настаивал он, была принципиальная их новизна.^[52]

духа, обливает из ведра шедевр. Ужасающе смешно! Но насколько смешнее дать увлеченному мастеру допятиться — и упасть в никуда, в то время как зрители ожидают спасительного вмешательства ведра. Искусство карикатуры, в понимании Рекса, основано (помимо его синтетической, строящейся на повторном обмане природы) на контрасте между жестокостью, с одной стороны, и доверчивостью, с другой. И если в реальной жизни Рекс бездейственно глядел, как слепой нищий, весело постукивающий своей палкой, собирается сесть на свежевыкрашенную скамейку, то он лишь набирался вдохновения для создания следующего своего рисунка.

Все это не относилось к чувствам, возбужденным в нем Марго. В ее случае, даже в смысле артистическом, художник в Рексе торжествовал над зубоскалом. Он даже слегка стыдился той радости, которую испытал, вновь найдя ее; собственно говоря, бросил-то он Марго лишь потому, что боялся слишком к ней привязаться.

Теперь прежде всего следовало установить, действительно ли она живет с Альбинусом. Он посмотрел на часы. Полдень. Он посмотрел в бумажник. Пусто. Рекс оделся и пешком направился к дому, где провел вчерашний вечер. Нежные снежинки падали размеренно и ровно.

Сам Альбинус открыл ему дверь и не сразу узнал вчерашнего гостя в этом убеленном снегом человеке. Но когда Рекс, вытерев ноги о мат, поднял лицо, Альбинус обрадовался чрезвычайно. Ему вчера понравились не только мастерская находчивость и непринужденность манер Рекса, но и его неподобная наружность: бледные впалые щеки, толстые губы и чудные черные волосы — урод уродом, но чем-то притягивающий к себе. Вместе с тем было приятно вспомнить, что Марго, обсуждая вчерашний ужин, сказала: «У этого твоего дружка-художника отталкивающая морда, вот кого я ни за какие шиши не согласилась бы поцеловать». Любопытно было и то, что сказала о нем Дорианна.

Рекс извинился, что явился незваный, и Альбинус в ответ добродушно засмеялся.

— Должен признаться, — сказал Рекс, — что вы один из немногих людей в Берлине, с которым мне хочется поближе познакомиться. В Америке мужчины дружатся легче и веселее, чем здесь, — я там привык не стесняться. Простите, если я вас шокирую, — но неужели вы считаете, что стоит терпеть эту аккуратненькую тряпичную куклу на вашем диване, если над ним висит полотно Рейсдейля^[53]? Кстати, вы разрешите посмотреть поближе ваши картины? Вон та, кажется, просто восхитительна.

Альбинус повел его по комнатам. В каждой из них среди явных подделок — было какое-нибудь замечательное полотно. Рекс все восхищенно разглядывал. Интересно, подумал он, подлинное ли полотно Лоренцо Лотто^[54] с Иоанном в розовато-лиловом одеянии и плачущей Богоматерью. В его богатой приключениями жизни был период, когда он сам занимался подделкой картин и сумел сотворить кое-что примечательное в этом жанре. Семнадцатый век — вот его эпоха. Вчера вечером он разглядел среди картин, висящих в гостиной, старую подружку и сейчас вновь разглядывал ее с беспредельным удовольствием. Первоклассный Боген^[55]: мандолина поперек шахматной доски, рубиновое вино в бокале и белая гвоздика.

— Не находите ли, что смотрится изрядно современно? В ней есть, пожалуй, что-то сюрреалистическое, — сказал Альбинус, и в голосе его прозвучали любовные нотки.

— Вот именно, — сказал Рекс, глядя на картину и держа себя за кисть. Она действительно была современная: ведь он ее нарисовал всего каких-нибудь восемь лет назад.

Они прошли через коридор, где висел прекрасный Линар — цветы, на которые присела бабочка с глазчатыми крыльями. В это мгновение из ванной выскочила в ярко-желтом халате Марго. Она побежала в глубь коридора и чуть не потеряла туфлю.

— Сюда, — сказал Альбинус, смущенно посмеиваясь. Рекс последовал за ним в библиотечную.

— Если я не ошибаюсь, — сказал он с улыбкой, — это была фрейлейн Петерс, — она ваша родственница?

«Чего тут дурака валять?» — быстро подумал Альбинус. Такого остроглазого человека не проведешь, — да и потом, разве нет в этом чего-то дерзкого, чуточку богемного?

— Моя любовница, — ответил он вслух.

Он предложил Рексу пообедать, и тот бодро согласился. Марго вышла к столу томная, но спокойная — возбуждение, с которым она вчера едва справилась, нынче смягчилось и засквозило чем-то похожим на счастье. Сидя между двух этих мужчин, между которыми делилась ее жизнь, она чувствовала себя исполнительницей главной роли^[56] в таинственной и страстной фильмовой драме и старалась вести себя подобающим образом: рассеянно улыбаясь, опускала ресницы, нежно клала ладони Альбинусу на рукав, прося его передать ей фрукты, и скользящим, «безразличным» взглядом окидывала прежнего своего любовника.

«Нет, теперь уж я его не отпущу», — вдруг подумала она, и прелестная, давно уже не испытываемая дрожь пробежала по всему ее становому хребту.

но Рекс знал (и в этом была приватная пуанта его шутки), что тот понимает лишь одну ее половину, тогда как из-за второй ее половины Марго тем временем кусает губы. Рассказывая, он почти на нее не смотрел. А когда все же поглядывал, то она опускала взгляд, машинально проверяя глазом и даже легким движением пальцев то место, которое на миг затронул его взгляд.

— А мы скоро увидим кое-кого на экране, — сказал Альбинус, подмигнув.

Марго надула губы и слегка хлопнула его но руке.

— Вы актриса? — спросил Рекс. — Вот как. Где же вы снимаетесь?

Она объяснила, не глядя на него и испытывая большую гордость. Он известный художник, а она — кинозвезда, значит, оба как бы стоят теперь на одном уровне.

и они вместе побывали на выставке архисовременных картин. Еще через день он у Альбинуса ужинал, а затем как-то забежал ненароком, но Марго не было дома, и ему пришлось вытерпеть длинную интеллектуальную беседу с Альбинусом, который проникался к нему все большей и большей симпатией. Рекс начинал изрядно сердиться. Наконец судьба над ним сжалилась и в качестве приятного подарка преподнесла матч хоккея в Спорт-Паласе.

Когда они втроем пробирались к ложе, Альбинус заметил плечи Поля и белобрысую косичку Ирмы. Нечто подобное могло произойти в любой день, но, пусть он постоянно был начеку и ждал такого, он в первое мгновение совершенно потерялся и, неловко повернувшись, сильно толкнул боком Марго.

— Полегче! — сказала она довольно резко.

— Вот что, — проговорил Альбинус, — вы садитесь, закажите кофе, а я должен… хм… пойти позвонить по телефону, — совсем вылетело из головы.

— Пожалуйста, не уходи, — сказала Марго и встала.

— Нет, дело срочное, — настаивал он, сутулясь, стараясь сделаться как можно меньше (Ирма меня видела или нет?). — Если меня задержат, не волнуйся. Извините, пожалуйста, Рекс.

— Я прошу тебя остаться, — тихо повторила Марго.

Наступило минутное молчание, и Рекс глубоко вздохнул.

— Enfin seuls^[57]— сказал он торжественно.

Они сидели рядом в своей дорогой ложе за чисто накрытым столиком. Внизу, сразу за барьером, ширилась огромная ледяная арена. Оркестр играл бьющий по ушам цирковой марш. Пустынный еще лед отливал маслянисто-сизым блеском. Воздух был одновременно и горячим, и холодным.

— Теперь ты понимаешь? — вдруг спросила Марго, сама едва зная, что спрашивает.

Рекс хотел было ответить, но тут вся исполинская зала затрещала рукоплесканиями. Он завладел под столиком ее маленькой горячей рукой. Марго почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, но руки не отняла.

На лед вылетела девушка в белом трико и короткой серебристой юбке, подол которой был украшен пухом, пробежала на носочках коньков и, разогнавшись, описала прелестную кривую, сделала пируэт, а затем, развернувшись, укатила прочь.

— Ты меня бросил, — начала Марго.

— Да, но я же вернулся. Не реви, крошка. Ты давно с ним?

Марго попыталась заговорить, но в зале опять поднялся гул; она облокотилась на стол, придавив пальцами виски.

Под гогот, гам и гул голосов игроки неторопливо выезжали на лед: сперва шведы, затем немцы. Вратарь гостей^[58]

— …он собирается с ней разводиться. Ты понимаешь, как ты появился некстати…

— Какая чушь. Неужели ты думаешь, что он женится на тебе?

— А ты вот помешай, тогда не женится.

— Нет, Марго, он этого никогда не сделает.

— А я тебе говорю, что сделает.

Они неслышно шевелили губами, но так было кругом шумно, что в человеческом лае потонула их внезапная ссора. Толпа ревела от возбуждения, а там, на льду, ловкие клюшки преследовали шайбу, били по ней, подцепляли ее или передавали друг дружке, а то и упускали и сцеплялись во время внезапного столкновения. Голкипер, охранявший свой пост, упруго ездил на месте, сжавши так ноги, что щиты сливались в одну поверхность.

— …это ужасно, что ты вернулся. Ты же по сравнению с ним нищий. Боже мой, теперь я знаю, что все будет испорчено.

— Пустяки, пустяки, мы будем крайне осторожны!

— Я с ума схожу, — сказала Марго, — увези меня отсюда, из этого гула. Он, видно, уже не вернется, а если вернется, черт с ним.

— Пойдем ко мне. Ты должна пойти, не будь дурой. Ненадолго. Через час будешь уже дома.

— Замолчи. Я рисковать не намерена. Я обрабатываю его столько месяцев, а он только сейчас дозрел. Неужели ты всерьез ожидаешь, что я сейчас все просто так брошу?

— Он не женится, — сказал Рекс убежденно.

— Ты меня отвезешь домой или нет? — спросила она, едва не сорвавшись на крик, а в мыслях мелькнуло: «В таксомоторе дам ему себя поцеловать».

— Господи, как это ты вынюхала, что у меня в кармане пусто?

— Ах, это видно по твоим глазам, — сказала она и прижала к ушам ладони, так как шум поднялся нестерпимый, — забили гол. Шведский вратарь лежал на льду, выбитая палка, тихо крутясь, скользила в сторону, словно потерянное весло.

— Знаешь, я тебе вот что скажу: не откладывай, Марго, не теряй даром времени. Это случится неизбежно — рано или поздно. Пойдем. Из моего окна открывается отличный вид, когда штора опущена.

— Еще одно слово, и я уеду домой одна.

Когда они протискивались мимо лож, обходя их сзади, Марго вдруг вздрогнула и сдвинула брови. На нее смотрел толстый господин в роговых очках — взгляд его выражал отвращение. Рядом с ним сидела девочка и, уставившись в огромный бинокль, следила за игрой.

— Обернись, — сказала Марго своему спутнику. — Видишь этого толстяка и девочку? Это его шурин и дочка. Понимаю, почему мой трус улизнул. Жалко, что я не заметила их раньше. Толстяк мне раз изрядно нагрубил, и если б ему кто-нибудь всыпал…

— А ты еще говоришь о браке, — прокомментировал Рекс, идя за ней вниз по лестнице. — Никогда он не женится. А теперь слушай, милочка. Хочу сделать тебе новое предложение. Последнее и окончательное.

— Что же ты предлагаешь? — спросила Марго недоверчиво.

— Я тебя, так уж и быть, отвезу домой, только за таксомотор, милочка, придется тебе заплатить.

Примечания

51. …Генрих Восьмой (с картины Гольбейна)… — Ганс Гольбейн Младший (1497–1543) — немецкий художник, долгое время живший и работавший при дворе английского короля Генриха Восьмого (1491–1547, правил в 1509–1547). Гольбейном создан знаменитый портрет монарха. Избыток дам во сне Рекса обусловлен скандальной репутацией короля, сменившего шесть жен. Тот же самый портрет упоминается в «Подлинной жизни Себастьяна Найта» и «Университетской поэме».

… их новизна. — Важное добавление. Набоков обыгрывает гегелевскую триаду, интерес к которой, обозначен в книге «Память, говори», и раскрывает технику обмана, используемую не только Рексом, но и стоящим за ним «главным режиссером спектакля».

53. Рейсдейль, Якоб Исаак ван (1628–1682) — голландский художник-пейзажист. Его пейзажи отличаются точностью деталей, красотой ландшафтов и мрачноватой строгостью колорита.

54. Лотто, Лоренцо (1480–1556) — итальянский художник, родился в Венеции, но жил и работал в основном в Бергамо. Наиболее знамениты его отмеченные глубоким психологизмом портреты.

55. Боген, Любэн (1610–1683) — французский художник, писавший в основном натюрморты и полотна на религиозные сюжеты.

…она чувствовала себя исполнительницей главной роли… — Здесь Марго представлена вжившейся в образ Греты Гарбо.

— Наконец одни (фр.).

58. Вратарь гостей… — У. У. Роу в книге «Nabokov’s Deceptive World» (N. Y., 1971) усмотрел здесь выраженную сексуальную символику: в течение всей игры Рекс пытается убедить Марго уйти и переспать с ним, а описание игры откровенно двусмысленно. Бросается в глаза, что, пока Рексу не удается добиться своей цели, в игре отсутствует результат, а именно в тот момент, когда шум толпы достигает апогея и становится нестерпимым, добившийся своей цели и сумевший подчинить себе Марго Рекс уходит вместе с ней. Особое внимание обращает здесь на себя описание действий вратаря. Книга У. У. Роу вызвала гнев Набокова, написавшего на нее резко отрицательную рецензию.