Смех в темноте
Глава 34

34

Раны и ссадины зажили, волосы отросли, но адовое ощущение плотной черной преграды оставалось неизменным. После припадка смертельного ужаса, после криков и метаний, после тщетных попыток сдернуть, сорвать что-то с глаз он впадал в полуобморочное состояние, а потом снова начинало нарастать что-то паническое, нестерпимое, сравнимое только с легендарным смятением человека, проснувшегося в могиле.

Мало-помалу, однако, эти припадки стали реже. Он часами неподвижно лежал на спине, молчал, прислушиваясь к дневным звукам, которые, увлекшись общением друг с другом, вели себя так, будто отвернулись от него раз и навсегда. Вдруг он вспоминал утро в Ружинаре, с которого, собственно говоря, все и началось, и тогда принимался снова стонать. Он зримо представлял себе небо, синие просторы, игру света и тени, ярко-зеленые холмы, обсыпанные крошечными точками розовых домиков, очаровательные сказочные ландшафты, на которые он так мало, так мало смотрел…

«Я не знаю, дорогой Альбинус, чем я больше ужален, тем ли оскорблением, которое Вы мне нанесли Вашим беспричинным и крайне неучтивым отъездом, или бедой, приключившейся с Вами. Несмотря на обиду, я всей душой сочувствую Вам в Вашем несчастье, особенно когда вспоминаю Вашу любовь к живописи, к красоте красок и контуров, благодаря которой зрение и является королем всех чувств.

может, зависела Ваша, Альбинус, измена мне. Увы, ее нрав отличается постоянством лишь по отношению к собственным прихотям, зато в натуре у нее есть свойство — очень, впрочем, обыкновенное у женщин — невольно требовать поклонения и невольно проникаться чувством смутной неприязни к мужчине, равнодушному к женским чарам, даже если этот мужчина простосердечностью своей, уродливой наружностью и любовными вкусами смешон и противен ей.

Поверьте, Альбинус, Вы нравились мне куда больше, чем я показывал. Но если бы Вы, пожелав отделаться от моего присутствия, сказали мне это без обиняков, я только оценил бы Вашу прямоту, и тогда прекрасные воспоминания наших бесед о живописи, дискуссий о мире красок не были бы так печально омрачены тенью Вашего предательского бегства».

— Да, это письмо гомосексуалиста, — сказал Альбинус. — Все равно я рад, что он отбыл. Может быть, Бог меня наказал, Марго, за то, что я тебя заподозрил, но горе тебе, если…

— Если что, Альберт? Пожалуйста, пожалуйста, договаривай…

— Нет, ничего. Я верю тебе. Ах, я верю тебе.

Он помолчал и вдруг стал издавать тот глухой звук — полустон, полумычание, — которым у него всегда начинался приступ ужаса перед стеной темноты.

— Король всех чувств, — повторил он несколько раз дрожащим голосом. — Да, да, король…

Когда он успокоился, Марго сказала, что поедет в бюро путешествий. Поцеловав его в щеку, она быстро засеменила по теневой стороне улицы.

Она вошла в маленький прохладный ресторан и села рядом с Рексом. Тот пил белое вино.

— Ну, что сказал бедняга, прочитав письмо? — спросил он. — Правда составлено великолепно?

— Да, все хорошо. В среду мы едем в Цюрих к специалисту. Ты купи, пожалуйста, билеты. Только себе ты возьми в другом вагоне — как-никак, безопаснее.

— Даром не дадут, — небрежно процедил Рекс.

— В принципе, — сказал Рекс, — было бы куда проще, если бы впредь кассиром был я.