Легенда о луне
| I |
| Однажды ночью золотою |
| затейливый и злобный бес |
| кружился черной запятою |
| в сияньи девственных небес. |
| Пред ним был город, и увидел |
| он человека в вышине, |
| на темной башне, при луне; |
| и бес его возненавидел |
| за блестки звезд на рукавах |
| и за колпак остроконечный. |
| II |
| Он усмехнулся с бесконечной, |
| бесстыдной злобою в глазах |
| раскосых, быстро оглянулся, |
| подумал, снова усмехнулся, – |
| средь многозвездной тишины |
| и небо ярче заиграло: |
| бес принял облик небывалый – |
| огромной выпуклой луны. |
| III |
| приметил с вышки человек, |
| и вычислял он до рассвета |
| его размеры и разбег. |
| Когда ж лениво ночь поблекла |
| и день сказался наконец, |
| сложил он свитки, вытер стекла – |
| на вид – бесчувственный мудрец, |
| но втайне – ужасом объятый… |
| IV |
| Как розы, тучи расцвели |
| над чашей города зубчатой. |
| В тумане площади, вдали, |
| на глыбе вспыхнул воин медный |
| и на щите поймал зарю. |
| И звездочет спустился, бледный |
| и важный, с башни, и к царю |
| вошел с неслыханным докладом. |
| V |
| И хмуро слушал царь, а рядом |
| склонялся в зеркале стенном |
| его двойник – полуодетый, |
| воротнике… |
| (Меж тем валеты |
| трефовые, у трех ворот, |
| скликались и сменялись, и народ |
| уже гудел на рынке жирном.) |
| VI |
| И долго скорбный звездочет |
| с царем беседовал, и вот – |
| по переулкам, сонным, мирным, |
| вдоль окон мутно золотых, |
| где тени двигались, зевая, – |
| труба пропела роковая, |
| и город вздрогнул и притих. |
| VII |
| Был мрачен траурный глашат<а>й. |
| Народ, предчувствием объятый, |
| глядел на тонкую трубу, |
| на свиток с царскою печатью, |
| сулящий страшную судьбу, |
| и дети прижимались к платью |
| дрожащих юных матерей, |
| а некий юноша задорный: |
| «Прочти, – вскричал, – прочти скорей!» |
| VIII |
| И вестник, обратясь к народу: |
| «Мудрец пророчествует смерть, – |
| конец всему людскому роду: |
| вчера полуночную твердь |
| луна иная озарила. |
| Она чудовищна была, |
| неописуемо светла! |
| Увы, как вздутое ветрило, |
| летит изменница на нас; |
| в такой то день, в такой то час |
| с землей стремительно столкнется |
| слепая, буйная луна, – |
| земля звенящая качнется |
| и разобьется, как волна!» |
| IX |
| Замолк, и весть передавали |
| друг другу – лысые купцы, |
| вельможи, воины, слепцы; |
| – дрозд на липе, мышь в подвале, – |
| все ужаснулись. Поползли |
| по плитам площади, в пыли, |
| себя бичующего стоны. |
| Во храмы хлынула толпа. |
| Подкралась ночь. Молились жены, |
| а детям снились черепа. |
| X |
| Одни все думали о чуде, |
| другие чуяли конец, |
| и бледные глядели люди |
| на бледно каменный дворец. |
| Там рядом встали на балконе |
| два старика: вот тот в короне, |
| а тот в узорном колпаке. |
| Народ же зыблился и дико |
| вопил, в неистовой тоске: |
| «Когда? О, вымолви, владыко!» |
| Заплакал царь, и звездочет |
| ответил сухо: «Через год». |
| XI |
| В том царстве некий жил мечтатель, |
| очаровательным – ваятель |
| созвучий радужных. Певцом |
| любви сладчайшим город громко |
| именовал его с тех пор, |
| как со свирелью и к<о>томкой |
| пришел он с северных озер. |
| XII |
| Казалось – воздух целовали |
| его скользящие слова |
| и день туманился, едва |
| он умолкал. Куда то звали |
| его глаза, – как в полутьме |
| два улыбающихся бога. |
| Он жил на розовом холме, |
| поросшим вереском. Дорога |
| крутая к городу вела, |
| и часто к людям он спускался, |
| без шляпы, стройный, появлялся |
| на площади Добра и Зла, |
| разглядывал прохожих, кротко |
| с блудницами да с лошадьми |
| усталыми… Его походка, |
| и ясный голос, и глаза |
| большие были всем известны, |
| и все его любили за |
| чудесный дар и взор чудесный. |
| XIII |
| Он о блаженстве распевал, |
| о первой, о последней встрече, |
| хоть никогда в уста и плечи |
| он красоту не целовал… |
| Там, в комнате голубоватой, |
| средь нежных книг и лепестков |
| рассыпанных, и малых статуй, – |
| из лучезарных облаков |
| он прихотливо и бесцельно |
| стихи вырезывал свои, |
| напев мешая колыбельный |
| с напевом трепетной любви… |
| XIV |
| Когда ж над стройною столицей, |
| метнулась грозною зарницей |
| испепеляющая весть, |
| и стук часов твердил унылый: |
| стареет год, последний год… – |
| и принял скорбь и страх бескрылый, |
| как веру новую, народ, – |
| тогда с улыбкой безотчетной |
| певец ресницы опустил, |
| и гений легкий, мимолетный, |
| его случайно посетил. |
| И юноша, раскинув руки, |
| ловил в туманной вышине |
| полусознательные звуки… |
| Они, как искорки в волне |
| заливов южных, ночью пышной, – |
| текли, змеились в золотом |
| волшебном трепете; потом – |
| на пальцах гасли. |
| И неслышно |
| «Тает, тает год. |
| Во храмах сумрак шепчет хрипло |
| молитвы. Тают свечи. Вот |
| какой то труп лежит. Прилипла |
| кровь черная к груди. Глупец! |
| Убил себя… Везде рыданья |
| глухие, тайные страданья, |
| оцепененье; лишь купец |
| хоть плачет, да торгует – плохо |
| торгует. Жить осталось – год, |
| и он проходит, он пройдет – |
| подобно вздоху, легче вздоха… |
| XV |
| Но если так, но если свет |
| потухнуть должен неизбежно, |
| безумец! – времени ведь нет |
| пред камнем каяться мятежно, |
| из мрака совести своей |
| уродов грозных вызывая |
| и духу скорби отдавая |
| остаток драгоценных дней… |
| Я говорю тебе – не плачь, |
| но, как наследника лишенный, |
| всю жизнь скупившийся богач, |
| завидя смерть, затеи ради |
| распахивает сундуки, |
| так, обогнув скалу тоски, |
| вечерний путь склонив к отраде, |
| спеши! Беспамятно пируй! |
| Развейся музыкою бурной. |
| Еще на солнце гроздь пурпурна |
| и сладок женский поцелуй! |
| Еще, полны очарованья, |
| шумят леса, журчат ключи, – |
| встань и в избытке ликованья |
| свое богатство расточи!» |
| XVI |
| Был май шумливый. В исступлен<ь>и |
| лягушки пели на пруду |
| в дворцовом золотом саду. |
| При каждом теплом дуновеньи |
| венцами нежными каштаны. |
| На вышках, тонких и резных, |
| с которых полуобезьяны, |
| полуорлы глядели вниз, |
| и в небесах прозрачно синих |
| звон птичий бисерный повис; |
| об этих маленьких святынях |
| весны не вспомнила страна, |
| пророчеством потрясена. |
| XVII |
| Глухой исполненный печали, |
| из зала в залу царь шагал – |
| тень жалкая в зеркальной дали |
| безмолвных и бесстрастных зал. |
| Блуждал он, глаз не поднимая, |
| ладони блеклых, узких рук |
| к вискам порою прижимая, |
| и кольца вспыхивали вдруг. |
| XVIII |
| В восточной башне плакал кто то: |
| душе седого звездочета |
| ограды белые Дамаска, |
| тень пальмы – бархатная ласка |
| в пустыне серо голубой, – |
| и тамариксы, и мимозы, |
| мирáжей радужная ложь… |
| Катились старческие слезы |
| на недоконченный чертеж. |
| XIX |
| В час обычайного забвенья, |
| в молчаньи замкнутых ночей |
| порою тайный чародей |
| к нам высылает сновиденья. |
| Сознанье – словно под водой |
| глубокой, в дымке изумрудной; |
| нам снится праздник многолюдный, |
| туманный, бурно молодой, |
| и знаем мы, что это ложный |
| короткий сон и что во сне |
| все, все дозволено; что можно |
| не думать о грядущем дне; |
| обычаем – пренебрегать; |
| врага со смехом настигать, |
| роскошной упиваться местью; |
| грозить безумно Божеству, |
| храм в бездну сталкивать со ската; |
| овладевать невестой брата, |
| недостижимой наяву… |
| XX |
| И ту свободу без запрета, |
| ту силу – каждый ощутил, |
| когда невинного поэта |
| напев дразнящий опустил |
| свои блистательные крылья |
| на город жалобной тоски, |
| предчувствий траурных, бессилья… |
| XXI |
| Придворные – все старики |
| с атласно белыми бровями, – |
| шурша, как совы, подошли |
| к царю с дрожащими словами: |
| «Царь, всюду ропот. Подожгли |
| На неотплывшем корабле |
| восстанье. Знойную тревогу |
| разносит ветер по земле. |
| Чернь беспокойна. Слуги наши, |
| не отворачивая глаз, |
| глядят с усмешкою на нас, |
| а по ночам воруют чаши – |
| награды царские. Народ, |
| на перекрестках собираясь, |
| шумит, и, громко разгораясь, |
| напев кощунственный растет!» |
| XXII |
| «Оставьте… – молвил царь устало. – |
| Смиренье, бунт – не все ль равно, |
| когда нам времени так мало |
| служить иль властвовать дано?» |
| Переглянулись, замолчали, – |
| и царь, как прежде, зашагал – |
| тень жалкая в зеркальной дали |
| холодных, золотистых зал. |
| таясь, печален и один, |
| глухие песни, ропот дальний, |
| услышал старый властелин. |
| И полый жемчуг с горьким ядом |
| прижал он к языку, поник, |
| обняв пунцовый стул… и рядом, |
| в высоком зеркале, двойник, |
| с лицом безумным, перегнувшись, |
| сполз на ковер, и в полутьме |
| сверкнули кольца, содрогнувшись |
| на зашуршавшей бахроме |
| блестящей шелковой подушки, |
| да скрипнул пол средь тишины… |
| XXIII |
| Меж тем округлый край луны |
| уж выступал из за опушки |
| далекой рощи. Небосвод |
| бледнел. По лестнице змеиной |
| всходил на башню звездочет… |
| Воображаемой картиной |
| дышал, и вспоминал уныло, |
| что двадцать семь ночей прошло |
| с тех пор, как страшное светило |
| в последний раз он наблюдал |
| и смысл его предугадал. |
| XXIV |
| Скитаться по небу ночному, |
| по голубому, ледяному – |
| без ног, без рук, но с головой |
| чудовищной, стеклянно белой, – |
| давно уж бесу надоело. |
| К тому ж на башне угловой |
| дворца, чернеющего стройно, |
| он жертвы крошечной своей |
| такой смешной, такой спокойной – |
| уж не видал в часы ночей. |
| И отвернулся он от башни, |
| забыл случайного врага |
| и принял облик свой всегдашний: |
| хвост песий, когти и рога. |
| XXV |
| теперь, туманна и нежна, |
| как девственное сердце чье то, |
| раскрылась прежняя луна. |
| Простер он руки, умиленный, |
| застыл со вздохом, как влюбленный, |
| вдруг различивший белый луч |
| руки, раскрывшей занавески; |
| и над землей, в жемчужном блеске, |
| узором мелких, нежных туч, |
| подобных перьям голубиным, |
| со всех сторон окружена – |
| струилась милая луна |
| по звездно дышащим равнинам… |
| XXVI |
| Был снова строг и счастлив он. |
| В нем думы ясные воскресли |
| и свергли темный страх: «Не весь ли |
| чудесный мир теперь спасен? |
| И нужно ль сетовать отныне? |
| Уж не покоится на льдине, |
| небытия сторожевого, |
| наш город царственный; он снова, |
| великих грез и смеха полн, |
| к луне потянется, прощенный…» |
| XXVII |
| Так думал он, и, восхищенный |
| лучистой нежностью небес, |
| он не приметил, как полез, |
| повис огонь пожара, словно |
| паук багровый, там, внизу, |
| на паутине крыш неровной. |
| Другой услышал бы грозу |
| нестройных песен, гул, удары, |
| могучий шум толпы – как вздох |
| прибоя тяжкого, – но старый |
| мудрец от радости оглох. |
| Вот тень его на башне четкой |
| исчезла, звонкою походкой, |
| с улыбкой детской, подобрав |
| полы, спускался он поспешно |
| он опрометчив был, неправ; |
| сейчас к царю пойдет он, скажет: |
| царь, не тужи… Небесный свод, |
| как прежде, тих, и царь прикажет |
| гонцам порадовать народ! |
| XXVIII |
| И вышел он на двор квадратный, |
| и, выйдя, замер: гул невнятный |
| из мрака хлынул; впереди |
| мелькали перья, копья, латы, |
| кривые тени… «Отойди, |
| безумье! – выбросив крылатый |
| рукав, воскликнул звездочет. – |
| Я весть несу!» Но крик упорный |
| его прервал: «Вот, братья, вот – |
| колдун заморский, ворон черный, |
| а мы, – мы мучимся, пока |
| над нами шутит он с Нечистым!» |
| И камень, пущенный со свистом, |
| … |
| XXIX |
| И минул год, и ночью млечной, |
| прозрачной, снова на людей |
| решил взглянуть певец беспечный. |
| О песни огненной своей |
| и о пророчестве злосчастном |
| он в одиночестве забыл, |
| и видом города ужасным |
| мечтатель опечален был. |
| XXX |
| Кругом гремучие пожары |
| краснели. В городе самом, |
| меж светлым морем и холмом, |
| был ропот, шепот, праздник ярый. |
| Тут – оглушительная мгла, |
| там – выкрик пламени. Тут – ссора, |
| а там – убийство. Без разбора |
| сцеплялись голые тела |
| в книгохранилище громадном, |
| где пировали палачи, |
| монахи, женщины. В ночи, |
| – |
| что, что там рдело до утра – |
| вино ли, злобные глаза ли, |
| иль только искры от костра? |
| Бог весть! Во храмах псы лизали |
| окровавленный мрамор плит, |
| и человек освобожденный |
| так поступал, как повелит |
| зверь вожделенья пробужденный… |
| (И лишь танцовщица одна |
| порою, глядя из окна |
| в лиловый сумрак, да на звенья |
| созвездий в сонной вышине, |
| полна внезапного сомненья, |
| дивилась маленькой луне, |
| такой же скромной, как бывало, |
| и смутно думала: как знать? |
| Но, звякнув бусами, опять |
| кого то в губы целовала…) |
| XXXI |
| Так было… Город роковой, |
| певец окинул грустным взором, |
| и поутру, и в тишине |
| к своим лесам, к своим озерам |
| вернулся с песней о луне… |
| XXXII |
| За горем – горе: царь соседний |
| напал на падшую страну, |
| разбил с налета храм последний, |
| и в унизительном плену |
| угасло буйственное племя. |
| – |
| и в наши дни на месте том, |
| в золотозвездном, юном поле, |
| меж серым морем и холмом, |
| поросшим вереском, в неволе |
| глухие глыбы, и зажат |
| в какой то щели куст цветущий, |
| и льется холод старины, |
| однообразный и гнетущий, |
| Кой где торчат еще упрямо |
| обломки рухнувшего храма, |
| чернея сухо над травой, |
| как обгорелые поленья. |
| Стремительные поколенья! |
| Потух, остыл их век живой. |
| Так стынет пламенная лава… |
| Забыта сладостная слава |
| и суеверные науки. |
| Умолкли песен и молитв |
| неповторяемые звуки, |
| и лишь волнует тишину, |
| … |
| Там проезжал я, скиф бесславный, – |
| и вспоминал свою страну. |
| 20–28. VI. 20 |
Примечания
– Публикуется впервые по машинописному тексту с карандашными правками (Berg Collection / Vladimir Nabokov papers / Manuscript box. In: Album 20, v. 2, p. 342–372).
Поэма была написана во время июньских каникул Набокова 1920 г., проведенных с семьей в Лондоне. К тому времени основными занятиями Набокова в Тринити‑колледже стали французская и русская словесность (Бойд Б. Владимир Набоков. Русские годы. С. 208). Последние строки поэмы, возможно, полемично отзываются на стихотворение А. Блока «Скифы» (1918) и на саму идеологию скифства, объединившую в 1917–1918 гг. вокруг Иванова‑Разумника группу писателей и деятелей культуры.